А справедливости - вообще не существует, это все выдумки и обида ущемленного самолюбия. Крови тоже не бывает много, потому что любая пролитая кровь - уже горе, большое ли, малое, но уже горе. Быть волхвом - состояние души, а не профессия. В ту ночь Добрыша и Путята стали волхвами.

Горюющий в Пидьбе "епископ" Аким взялся за составление писания, обозвав его без ложной скромности "Я Аким". Ему и невдомек, что увековечил он свое имя, став автором "Иоакимовской летописи", где выразил свое отношение к происходящему: "того для люди поносят новгородцев - Путята крести мечом, а Добрыня огнем".

Через костер, разожженный Добрышей, прыгал народ, их встречал с мечом Путята, который прикладывал перекрестье эфеса ко лбу каждого и дополнял словами "во имя Отца и Сына и Святаго Духа". Самые отважные бросались в студеный Волхов, словно пытаясь смыть с себя вынужденное утреннее крещение.

Казалось бы, все вернулось на круги своя. Но это только так казалось. План Александра не имел изъяна, потому что главным его сообщником было само время. Разрушать всегда легче, нежели созидать. Если извне не прикладывается энергия, пусть даже самая малая его толика, хаос неизбежен.

Слэйвины были не оригинальны в своем подсознательном стремлении к самоуничтожению. Были люди и до них, павшие под массой и духовной бессодержательностью пришлых народов. Вся Индия, некогда созидательная, поглотилась тупой толпой, ведущей полускотский образ жизни, предел мечтаний для которой - получить в руки бамбуковую палку и неограниченное право этой палкой пользоваться по прямому назначению: бить, бить и еще раз бить. Что осталось от погибшей цивилизации, кроме зарастающих лианами развалин? Гора, откуда можно было созерцать весь Мир, место Господа (Jumalan maa, в переводе с финского, примечание автора), Джомолунгма. Да язык пока остался.

Будут люди и после слэйвинов, потому что хаос - неудержим, если ему не противиться. Это противление возможно лишь при Вере, при оценке своих поступков не с точки зрения получения прощения за совершенную подлость, а в несовершении этой самой подлости.

Не все в этом мире покупается, но если внушается мысль, что - все, только за очень большие деньги, значит, мир имеет червоточину, значит, мир погибает.

  Алеша Попович впервые "вышел из тени" на судилище в Новгороде. Он это сделал намеренно, потому что понял, что скитания его закончились, он нашел все ответы на этой древней земле. Правда, каждый ответ породил еще дюжину вопросов, но это было уже диалектика: познание рождает незнание, путь его бесконечен.

  Алеша посетил памятную по рассказам отца церкву в Герпеля, зашел и в Седоксу, где его встретили совсем неласково. Дом, где жил Илейко Нурманин остался на прежнем месте, родственники тоже не все вымерли, вот только разговаривать об исчезнувшем сыне и брате никто не хотел. Опасались, видать, княжьих подручных - Илейко так и числился пропавшим казаком Владимира.

  Да Алеша и не настаивал, а когда обмолвился ненароком, что он сын былого герпельского попика, то его достаточно откровенно попросили убраться подобру-поздорову. Никого из родни матери увидеть так и не удалось. И, хотя он не очень опасался угроз, но все-таки ушел, чтоб не волновать попусту хороших людей.

  Он исходил все Приладожье, задержавшись на острове Валаам, не гнушался никакой работы, но ни с кем по-настоящему не сблизился. Временами он уходил в лес, где до одурения махал руками и ногами, прыгал и падал. Обученное тело требовало нагрузки, к которой оно привыкло, поэтому отзывалось на упражнения каждой мышцей, каждым сухожилием. Да и спать после этого было спокойней, чудовищный взгляд страшных глаз не беспокоил вовсе.

  Однажды его лесные забавы случайно подсмотрел старый бортник, служивший еще до Олафа в ливонской дружине. Он не постеснялся подойти, выразить свое одобрение, не задавая, впрочем, никаких вопросов. На прощанье же сказал:

  - Иди-ка ты, паря, в Новгород. Добрыша примет тебя, потому как нужны ему знающие люди. Ухватки у тебя, как у руса, да вот только взгляд - живой и страдающий. Добрыша разберется, как с тобою поступать, а сам ты делом займешься.

  Но Алеша в Новгород не торопился, он отправился к крепости Саво и даже поучаствовал там в весеннем турнире в качестве непочетного гостя. Любой человек мог проверить свою силу, сражаясь с такими же, как и он, непочетными гостями. Он вообще-то не любил оказываться на виду, поэтому довольствовался тем, что не проиграл ни одного поединка в предварительных боях, а на следующий круг не пошел, отправившись вместо этого в уединенную бухту, по берегам сплошь поросшую березами. В конце весны всегда приятно посидеть под опрысканными свежей зеленью белоснежными красавицами возле ровной, как зеркало, поверхности воды. Также считали местные нерпы, внезапно выбравшись на плоский камень целым семейством.

  Алешу они не испугались, а он сидел, не шевелясь, исподволь наблюдая за животными.

  "Плевать им на людей", - подумал он. - "Жили сами по себе и дальше жить будут. Лишь бы человек их не тревожил, да климат не поменялся. А с прочими врагами научились разбираться. Гармония природы. Чего же мы-то в гармонии жить не можем? Да потому что мы - разные. Одни - вот такие же нерпы. Другие - тля, либо саранча. Одна такая тварь - ничто, когда их много - уже угроза. Все пожрут вокруг себя: и березки эти, и траву, и даже воду испоганят. Нерпы умнее, зато тля многочисленнее, и совсем безмозглая. Она, поди, и на солнышке-то греться не будет, потому что это ей без пользы. Она камень будет точить. С ней бороться бессмысленно - либо уничтожать, либо уходить от нее. Все в природе подобно: и человеки с нерпами, и люди с тлей".

  Он также предположил о существовании коллективного разума у безмозглых тварей, извращенного, разрушительного, но определенно преследующего какую-то цель. Если они уничтожают все вокруг, то готовят место и время для чего-то или кого-то. Строить всегда легче, нежели перестраивать. Начать с пустоты - вот цель того, кто придет вслед за тлей.

  Алеша усмехнулся и, ступая бесшумно, как умел это делать, ушел, не потревожив нежащихся под теплом солнца нерп.

  Он пришел в Новгород, но являться пред очи Добрыши не спешил. Также он увидел Садка, моментально признав в нем того долговязого парня из ладожской деревни Пижи. И к нему он с распростертыми объятиями навстречу не побежал. Алеша нанялся быть ходоком, либо бурлаком, или даже гребцом на Ильмень озеро, приносил ушедшим на лов рыбакам вести, таскал вдоль берега груженные тесом тупые плоскодонные лодки, перевозил через озеро чужие хозяйственные нужды. Его сила и сноровка оказалась очень востребованной: там, где раньше трудилось несколько человек, он управлялся один.

  Алеше нравилась жизнь вне людей. Вероятно, какая-то частица поповской натуры нуждалась в уединении, в разговоре с Господом, когда поблизости никого нет. Единственно, чего ему не хватало, так это бани. Нет, от случая к случаю, он посещал ее, но это никак не сравнивалось с возможностью дважды в неделю по желанию наслаждаться жаром и водой.

  Баня для ливонца - это не просто помыться, это гораздо больше. Это был культ, обрядность которого пришла из глубин древности.

  Крещение водой и огнем, пережитое любым северянином, требовало, чтоб душа его была доступна для Господнего вдохновения. Только в бане это вдохновение можно было постичь. Собственно говоря, для этого она и была создана далекими предками.

  Очищение тела и души - вот возможность, которой не мог пренебречь ни один из ливонцев, удивляя пришлых слэйвинов, для коих излишний жар и длительность самого банного процесса всегда вызывали неприятие. Чего там сидеть попусту - зольным мылом натерся, шайкой воды ополоснулся, и пошел дальше по своим делам. А после крещения к святым отцам можно ходить, они все грехи отпустят, если понадобится. Исповедовался - и будь здоров, греши дальше.