В горах лежал снег и выл ветер, в лесах с дубов падали желуди, в кустах хрюкали какие-то свиньи. Добрыша с Василием почему-то почти перестали разговаривать, хотя тем для обсуждения, вроде бы было все еще предостаточно. Устали они друг от друга.

Не один раз подмывало Никитича предложить разъехаться им по разным дорогам, хотя бы на время - но не мог придумать, как бы все это дело словесно оформить. Уж лучше бы эти подлые разбойники появились, да ноги себе омыть заставили!

Так, наверно, богатство на человека воздействует. Когда они ехали в Батиханство, то все золото в повозке было чужое, к ним никакого отношения не имеющее. Теперь же получалось, что все, что лежит в седельных мешках - их совместная добыча. А что с ней делать - ума не приложить.

Добрыша не испытывал никакого недоверия по отношению к Василию, но сама мысль, отгоняемая и запрещаемая, что трудно совладать с соблазном, отравляла, будто ржа железо. О себе-то он был мнения, что вполне может и без богатств обойтись, но решать за Васю не мог.

Нет, все-таки в боевой обстановке легче.

- Знаешь, Добрыша, - сказал однажды Василий. - Нельзя нам с грузом в Новгород явиться. Упрятать поблизости от города мы, конечно, сумеем. Но вот только дальше жить, зная, что золото лежит где-то поблизости - трудно. Мы же не будем теперь друг за другом постоянно ходить и делать вид, что так и надо.

- Что ты предлагаешь? - спросил лив, испытывая некоторое облегчение от того, что затеялся у них все-таки такой вот разговор.

- А ты? - ответил вопросом на вопрос Вася. - Ты ученый, премудростям обучен, ты и предлагай.

- Полагаю, что проще бы нам было, коли нас в дороге всякий люд разбойный донимал, - усмехнулся Добрыша. - Голова бы не была чем попало занята. Но тут появилась у меня мысль, что наше богатство останется в сохранности, если мы его укроем в земле, да оставим там отлеживаться до поры до времени.

- А ну, как пропадет?

- Знать такова его участь. Но в тягость оно мне. Не могу я про дележку думать, не могу не думать. Не хочется мне искать дело, куда бы можно было его приложить, но не могу не искать. Хоть мы и не воры, но досталось оно нам неправедно.

- Так нельзя было по-другому, - очень убежденно заявил Василий, даже чересчур убежденно.

- Нельзя, ты прав, - со вздохом ответил Добрыша.

- Люди - единственные живые существа на Земле, нуждающиеся в помощи Господа, но ведущие себя так, будто Господа нет (фраза Джонни Деппа из фильма "Ромовый дневник", примечание автора), - сказал, вдруг, Василий. - Такая вот коллизия.

Ни у одного, ни у другого гонца почему-то даже в мыслях не было, чтобы вернуть обратно слэйвинским князьям все богатство. Словно, помутнение какое-то. Либо, наоборот - озарение. Князь Владимир будет неприятно обрадован, что Батя-хан повел себя так вероломно, но, как и всякий хитрый политикан, быстренько сориентируется в ситуации. Руки у него, впрочем, как и у прочих князей, развязаны, никаких обязательств перед "Золотым орденом" больше нет. Силу они свою через гонцов своих выказали, пусть Батя-хан задумается: стоит ли вмешиваться в ливонские дела? А то, что Ливония пока ливонская - так это дело времени. Придет момент, когда о ней никто и не вспомнит, зато будут знать, что север испокон веку был слэйвинским. Ну, может быть, чуть-чуть скифским и даже сарматским.

(Маленькое отступление: конечно, ботва все это, обывательские разговоры о слэйвинах и ливонцах. Кто во что хочет, в то и верит. У кого, предположим, душа всецело с учебником истории - тому и гласное слово. У прочих - только фантазии. Например, Татищев Василий Никитич, 1686 - 1750, составил словарь сарматских наречий, приняв за основу финский и "эстляндский" говор, славяне по его исследованиям - пришлые, причем с юга пришлые, почти с Израиля. Сарматский словарь, конечно же, исчез, канул. Примечание автора.)

До самого Руана Василий и Добрыша не испытали никаких превратностей дороги, как то: покушения на жизнь, попытки кражи, просто хулиганские действия местного и примкнувшего к нему населения. Далее можно было ждать оказии и поплыть в сторону дома, но также можно было нисколько не ждать и поплыть в Англию, откуда каждый день уходили парусники в Скандинавию.

Коротко посовещавшись, они уже на следующий день бодро шествовали по земле Короля Артура. И тут задержаться не удалось - торговый когг, отправлявшийся к Удевалле, в обмен на эксплуатацию их силы, принял их на борт. Поработать, конечно, довелось изрядно, но так было даже лучше: морские превратности, будь то страхи перед пучиной, болезнь всего организма от валяния из стороны в сторону - позабылись сами собой. Некогда было отвлекаться по мелочам, когда большую часть времени нужно было помогать кормчему и таскать с борта на борт неподатливый румпель. Коням было плохо, они-то только стояли и качались вместе с волнами.

Северное море осенью редко бывает спокойным. Тем дороже и долгожданней ощущается твердая земля под ногами, когда, наконец-то удалось встать возле причальной стенки. Новгородцы не бросились, конечно, ниц, лобызая в экстазе разбуженную дождями грязь. Они еще помогли при выгрузке товара, и только потом, распростившись с хозяевами когга, нетвердыми походками удалились прочь от моря. Их лошади тоже ковыляли, старательно расставляя копыта по сторонам после каждого шага.

Вид у путешественников был, вероятно, достаточно комичный, поэтому опять никто не позарился на их свободу и передвижение. Через Ботнический залив они не поплыли - они его обошли стороной, двигаясь теперь все больше к югу.

Суомская земля богата своими суоми. А самый известный в то время суоми - Сампса Колыбанович - медлительный, с роскошной гривой волос, богатырь. Он предпочитал оседлому образу жизни в родной приладожской деревне Саримяги постоянное движение, поэтому мог быть обнаружен в самых неожиданных местах, где, казалось бы, и человеку-то быть не положено. Василий с Добрышей обнаружили его возле крепости Саво (до того, как она сделалась Олавинлинна, примечание автора). Здесь как раз народ обретался солидный и уважаемый. Выстроенная крепость грозила всем, кому ни попадя: и свеям, и ливонцам, и слэйвинам. Поднявшаяся на острове, расположенном на перепутье самых оживленных внутренних водных путей, она воплощала собой твердость духа, несгибаемость воли и природную мощь, какие свойственны строениям из дикого камня.

Говорят, что воздвигли ее те же йомсвики, не чуравшиеся общения с финскими колдунами и колдуньями. Место, конечно, было дивное. Церковь не имела ничего против, чтобы приспособить этот замок под свои нужды. Но не имела ничего и "за". Не приживались там отчего-то попы. То призраки по коридорам подземелий бродить начинали, то воздух в башнях рождал сам по себе звуки неведомых языков, то ли уже утраченных, то ли еще не родившихся.

Хозяев замка никто в Европах не признавал за королей, либо царей, да они в этом и не нуждались. Очень ограниченные в своих контактах вне пределов стен, потомки строителей Саво жили какой-то своей жизнью, загадочной и непостижимой. Где-то на островах Белого моря стояла подобная крепость, Соловецкая, на латинском тракте - Тракай, да мало ли где, символами ушедших знаний высились каменные башни, окруженные каменными стенами.

Добрыша с Василием, конечно, Саво посетили, пообщавшись с одним из управляющих людей - флегматичным дядькой, привыкшему ничему не удивляться. Пряжанского богатыря он, как ни странно, признал. Точнее, был наслышан о его Сигтунских заслугах. Василия он не знал, но был также сдержанно вежлив и с ним.

- Что же вас привело сюда? - спросил он.

- Домой направляемся, - ответил Вася.

- Мимо святых мест пройти, не заглянув, неправильно, - добавил Добрыша.

Управляющий согласно кивнул головой, но больше ничего не сказал.

- Я бы, как это лучше сказать, - начал Никитич. - Хотел кое-что сделать для Саво.

Василий с удивлением взглянул на своего товарища и тоже проговорил:

- И я.