- Ура, - печально согласились все остальные, подобрали юбки, сброшенные в пантомиме, и уныло пошли чуть в сторону от монументов. Кивком головы предложили пришельцам следовать за ними.

  Брошенные ветки остались лежать на земле, и ветер тут же принялся их сплетать, чтобы получился шар, который можно было гонять по острову от одного его края до другого.

  Илейко и Потык пошли следом, ведомые, скорее, не любознательностью или желанием познакомиться, а банальным чувством голода. Должна же быть у островитян какая-то съедобная еда! Несъедобную они и сами могут добыть.

  У подножия большого камня приютились несколько убогих хижин, сделанные из жердей, застланных травой вперемешку с глиной. Возле них сидели и стояли в разных принужденных и непринужденных позах былые воины. Все они курили ту же самую траву и выдыхали, как змеи Горынычи, сладковатый дым. Едва заметив процессию женщин, они изобразили решительность и возмущение, но когда следом показались гуанча и лив, они резко, как по мановению волшебной палочки, сделались заискивающе покорными и виноватыми.

  - Кон-Тики! - хором сказали женщины и все разом юркнули внутрь своих жилищ. Мужчины остались на своих местах, понурив головы и пуская дым.

  Что было делать дальше, Илейко не представлял: угрозы, вроде бы, никто из аборигенов уже не представлял, но и никаких других проявлений чувств не выказывал.

  - Кушать давай! - сказал Михайло и сопроводил свои слова жестом, словно он что-то наматывает на кисть руки и открывает при этом рот, как рыба, выброшенная на берег.

  - Ура, - согласился один из мужчин и начал объяснять своим соплеменникам что-то без движения руками и, вообще - без какой бы то ни было мимики.

  Сразу же один из них гавкнул в хижину так громко, что Илейко от неожиданности чуть не подпрыгнул на месте. Там послышалась какая-то возня, перемежающаяся всхлипами и сдавленным плачем. Чуть позднее из лачуги показалась голая чумазая женщина, торжественно несущая на вытянутых руках обсидиановый нож явно ритуального предназначения. Она подошла к Потыку, вручила ему нож и, откинув волосы, покорно подставила свое чумазое горло.

  - Аолумб, - сказал Михайло. Он, оказывается, тоже мог угодить в неловком положении.

  - Ты, без всякого сомнения, для них людоед. Так что пей кровь, ешь печень и вообще - наслаждайся, - заметил Илейко и отодвинулся на всякий случай в сторону. Наверно, чтобы кровь не заляпала.

  Голая женщина терпеливо ждала, когда ей соизволят перерезать горло. При этом она почему-то всегда поворачивалась задом к Илейке, куда бы он ни отходил. Прочий народ замер, даже травой пыхать перестали.

  - Да что вы - одичали, что ли! - возмутился, наконец, Потык и бросил нож, воткнувшийся в землю возле его ног. - Обкурились, гады, до одури.

  Однако тут же из хижин вывалили женщины, все гуртом запрыгали на месте, а больше всех старалась и трясла всем, чем можно, та - недорезанная. Мужчины разом затянулись и выпустили гигантский клуб дыма.

  - Кон-Тики! - молвили островитяне хором, на этот раз с полнейшим воодушевлением, если не сказать - с восторгом.

  - Мочи козлов, - добавил Илейко для пущей важности.

  Аборигены забормотали что-то на иностранном языке и принялись обеими руками указывать на небо.

  Лив предположил, что их теперь за слуг Господа принимают, либо за ангелов, либо за херувимов, либо за купидонов или еще кого. От этого кушать хотеться меньше не стало.

  - А ну, смотри сюда, - сказал он и сел на землю. Потом изобразил, что что-то ест поочередно с рук и даже запивает воображаемым напитком.

  Радость островитян поутихла, видать поняли, в чем дел, и их принялась тут же душить жаба: сами, чай, не объедаются.

  - Да ладно вам жаться-то, - поучительно проговорил Илейко. - Мы там несколько ваших парней завалили и того - с перьями - тоже. Так что их порции свободные, поэтому тащите их сюда.

  Потык даже фыркнул от циничной деловитости, проявленной его товарищем.

  - "Не отвечай глупому по глупости его, чтобы и тебе не сделаться подобным ему (Книга Притчей Соломоновых, гл 26. Ст 4, примечание автора)", - сказал он.

  На это лив сразу же возразил:

  - А далее: "Но отвечай глупому по глупости его, чтобы он не стал мудрецом в глазах своих (там же Ст 5, примечание автора).

  Голозадая островитянка вынесла на деревянном подносе несколько куриных грудок, ноздреватый серый хлеб и несколько луковиц. Илейко, приняв еду, только головой покачал:

  - Чего же это - теперь она всегда нас тут срамом своим смущать будет?

  Михайле это тоже не нравилось, потому что не нравилась сама дама. Вот если бы какая-нибудь гуанча в самом рассвете сил так походила! Он вздохнул, показал женщине кулак и недовольным жестом ладони отправил ее прочь. Та мгновенно растворилась в воздухе, словно ее сдул ветер. Какой-то самый храбрый абориген отважился тут же предложить ему свою глиняную трубку, но Потык отмахнулся и от него.

  - Не ешь! - чуть ли не крикнул Потык, когда Илейко уже даже рот раскрыл и курицу к нему поднес. Тот чуть не уронил свой кусок.

  - Эй, ты, - он указал на ближайшего курильщика. - Отведай сам сначала.

  Даже жестом объяснять не пришлось, тот ухмыльнулся и охотно начал жевать чужое угощение. Лив пожал плечами и тоже отправил в рот свою порцию. Михайло вздохнул и присоединился к ним.

  Курятина была приготовлена почти без соли, зато изобиловала пряностями. Впрочем, на голодный желудок и сырую можно съесть, не поморщившись. Разделивший с ними трапезу островитянин под откровенно завистливые взгляды соплеменников встал на ноги, вытер жирные руки о завернутое на плечах одеяло и выпучил глаза. Постоял несколько мгновений, покачался из стороны в сторону и упал на землю, как подкошенный.

  Михайло моментально вспотел и схватился за свое горло. Илейко поменялся в лице, побледнев до землистого цвета, и положил обе руки на живот. Оказывается, бледность тоже имеет свои оттенки: зеленая, например, или, вон - серая. Оба путешественника приготовились принять мученический конец и теперь глядели друг на друга с жалобным выражением. Пока ничего маргинального с организмом не происходило, но делу, как говорится, время.

  Илейко поймал себя на том, что от нечего делать, ожидая ужасную кончину, он начал опять пережевывать свой недоеденный кусок, не догадавшись его гневно выплюнуть в сторону коварных отравителей.

  Тем временем умерший абориген ожил, поднялся на четвереньки и, указывая на двух застывших гостей пальцем, залаял, как собака. Михайло, поборов удивление, догадался, что это смех. Прочие островитяне тоже принялись гавкать, то есть, конечно же, смеяться.

  Гуанча, вытерев тыльной стороной ладони крупные капли проступившего пота, сказал:

  - Ничего себе шуточки. А ты даже жевать не перестал.

  - А я верил, что это не всерьез, - заглотив, наконец, курицу, ответил Илейко.

  Весь аппетит пропал, правда, ненадолго. Вынесли в кувшинах местное пойло, обладающее слабоалкогольным эффектом, и присутствующие женщины принялись его распивать, прищелкивая языками. Конечно, кислятина была первостатейная, но пить-то тоже что-то надо. Правда, щелкать языком ни Илейко, ни Потык не стал. А мужчины опять закурили свои чубуки, а потом с блаженными улыбками на беззубых ртах отваливались на спину, как насосавшиеся еды клопы. Молодежь, та, что была по колено ливу ростом, тоже недолго бездействовала - они начали, как змеи, ползать везде и пытаться украсть у чужестранцев что-нибудь на память.

  - Нет, это никуда не годится, - сказал неожиданно насытившийся Илейко, вытаскивая из кармана очередного чумазого коротышку. - Чигане - они и есть чигане.

  Потык встал на ноги и с удивлением обнаружил, что земля-то покачивается, а далекие каменные головы с хитрым выражением глаз наблюдают за ними.

  - Здесь мы спать не можем, потому что поутру непременно сделаемся такими же грязными, вонючими и мелкими, - сказал он.