Каиафа с удовлетворением заметил, что удар попал в цель – напудренное цветочной пылью лицо Пилата исказилось от волнения. Воздух наполнило громкое жужжание шмелей, направлявшихся от роз к цветущей магнолии.

– Любезный Каиафа, – произнес прокуратор голосом, в котором слышался металл. – Я просил бы вас не обобщать. Пятикратно пресветлый цезарь находится у власти в Риме уже почти двадцать лет и пережил многих своих противников. Сегодня они толкали против него зажигательные речи в Сенате, а завтра – корчились на кресте. Заверяю вас – он еще простудится на их похоронах. Если в пришествии Кудесника вы видите финансовую угрозу – предложите людям то, чего не сможет предложить он. Скидки на свечи, бесплатное вино на входе, совершите парочку чудес. Мне надо учить вас?

– Чудеса просто так не делаются, – вздохнул Каиафа. – Надо вызывать иберийских фокусников, умеющих плеваться огнем, глотать мечи, и летать по воздуху – хорошие профессионалы стоят денег. Но бюджет храма исчерпан, а рекламные акции Кудесника подкосили нашу экономику окончательно. Я предсказываю – вскоре запасы свечей начнут гнить на складах. Сделайте что-нибудь, прокуратор. Может, у него осла отнять?

Центурион Эмилиан, почтительно сгибаясь, подал вазу с желтыми грушами. По виску прокуратора сползла капля пота, солнце взошло еще выше. Эмилиан не стал дожидаться знака – кивок солдатам, и высохшая за ночь чаша оросительного фонтана упруго вздрогнула, извергая из своей утробы сверкающие струи пресной воды. Каменные фигуры у самого основания чаши изображали сценку из иудейских легенд – пророка, приносившего в жертву своего сына, вода с яростной силой брызгала у отца из ушей. Этот фонтан Синедрион преподнес прокуратору Грату – еще до того, как тот вляпался с Магдалиной, и был вынужден вернуться в Рим.

– Отнять осла – дело нехитрое, Каиафа, – мудро заметил Пилат. – Вы думаете – это осел придумал, как накормить пятью хлебами пять тысяч человек? Стандартное мышление для человека вашей профессии. Пришел кто– то новый, предлагает что– то кардинально другое, но вы не хотите совершенствовать свою систему и сделать ее более привлекательной. Все, что вам приходит в голову – ослабить конкурента путем конфискации осла. Понять вас можно. Но давайте все– таки оставим в покое животное.

…Опрокинутый кубок звякнул, откатившись к фонтану.

– Учтите, прокуратор, – сухо отчеканил Каиафа. – Люди будут очень недовольны. Это потрясение устоев общества. Неизвестный бродяга из провинции приходит в Ерушалаим и сейчас же обретает небывалый рейтинг благодаря сомнительным фокусам. Пока вы милуетесь с юношами из личной охраны, основы империи расшатывают парфянские агенты на ослах.

Прокуратор поднялся, распрямив спину – сжатые в кулаки костяшки пальцев побелели. Он больше не выглядел гостеприимным хозяином.

– Не ваше дело вмешиваться в мою личную жизнь, Каиафа, – процедил сквозь зубы Пилат. – Своей желчью вы напомнили мне авторов пасквилей, чье гнилое нутро изливает яд на поверхность пожелтевших от старости папирусов. Да, эти свитки охотно раскупает жаждущая сплетен толпа на базаре. Но следует иметь в голове одну важную вещь: наутро плебс, как правило, забывает об их содержимом – во вчерашние сенсации заворачивают свежую форель. Если вы позволите себе еще раз беседовать со мной, олицетворяющим власть пятикратно пресветлого цезаря, подобным тоном… Я сочту это личным оскорблением – со всеми вытекающими последствиями.

Он с деланным безразличием отвернулся, бросив через плечо:

– Как, вы до сих пор здесь, первосвященник? Не смею задерживать вас.

…Каиафа действительно кровно обидел Пилата своей насмешкой: но была и другая причина, из– за которой прокуратор и пожелал завершить разговор. Этой ночью, сразу после скандала с Клавдией, римский гонец, до смерти загнав лошадь, доставил ему секретный папирус из канцелярии Сената. Внушительность послания подтверждало имя отправителя, приложившего к последним строчкам письма особую, отлично известную ему печать. Сенатский папирус запрещал не то что арестовывать Кудесника, а даже пытаться причинить ему любой физический вред – без всяких на то объяснений. Посвящать в подробности этого послания Каиафу прокуратор, разумеется, не собирался – давно уже известно, что и стены имеют уши.

…Выходя от прокуратора, Каиафа старался сохранять видимость спокойствия. Но, оказавшись за воротами, дал волю чувствам. Плюнув на двери слюной, еще сохранявшей вкус вина, он произнес тираду на родном языке – слова, которые не осмеливался озвучить много лет. От души пнув порог виллы ногой, Каиафа сломал об колено злополучную розу и вернулся к своей колеснице. Взявшись рукой за подлокотник, он перебросил тело на подушки, на ходу бросив сонному погонщику из дикого племени берберов:

– Во дворец, к Ироду Антипе.

Возница сочно, с оттягом стегнул лошадей – те понеслись во весь опор, звонко цокая копытами по стершимся дорожным камням. Каиафа скрестил руки на груди, пытаясь унять клокотавшую в груди бессильную злость. Ничего. Это ничего. Сейчас он заедет к тетрарху[80] Ироду (здешние жители, не отвыкнув от рабской привычки, именуют его «царем»), и попробует поговорить с ним по-свойски. Тупые римляне со своим столичным самомнением ничего не понимают в местных традициях. Если он не возместит арендаторам убытки, понесенными ими в храмовом дворе, последствия окажутся плачевными: купечество не поддается на эмоции, его интересуют только деньги. Ничто не остановит торговцев, потерявших прилавки в храме, от найма у таверны «Люпус Эст» вольноотпущенника– гладиатора, готового на любую мерзость за вшивую сотню денариев…

…Так, подождите-ка. Именно сегодня проклятый Кудесник собрался воскресить покойника – об этом знает вся Иудея. Каиафу вместе с другими первосвященниками Синедриона официально пригласили на премьеру. Точно– точно. Стало быть, Кудесник отправится в пещеру Лазаря для воскрешения, вместе с ним наверняка уйдет и явное большинство его учеников. А вот подозрительный гроту Гефсимании, где собирается эта шайка– лейка, на все время останется пустым… Интересно, а что, если ему…

Приказав вознице остановиться в пяти минутах ходьбы от Масличной горы, Каиафа проворно двинулся сквозь кусты, не замечая хлещущих по лицу веток Что ж, он не из гордых. Если кто– то отказывается заняться своей работой – он сам сделает ее за него. Проверит грот, обыщет подземелье от пола до потолка и попробует отыскать что– то такое, позволяющее вышвырнуть Кудесника из Еурашалаима вверх тормашками, вместе с его паршивым ослом. Уж об этом он позаботится лично. Пусть даже в гроте остался «на хозяйстве» один из учеников, он знает каждого из них в лицо. С одиночкой и справиться будет легче – можно давить авторитетом, или просто предложить взятку. Деньги без свидетелей берут даже самые честные герои.

…Каиафа совсем не ожидал, что кусты растут почти вплотную к дверям грота. Выбравшись наружу, первосвященник остолбенел, хватая ртом воздух. Буквально в трех метрах от него, прямо в придорожной пыли, лежало тело человека. Некто, стоявший спиной к Каиафе, подхватил туловище лежащего за подмышки, пытаясь оттащить его в сторону. Словно почувствовав взгляд, убийца быстро обернулся. Дружелюбно улыбаясь, он смотрел в лицо первосвященнику, не пытаясь спрятать руки, по локоть измазанные в крови.

– Ты?! – растерянно отступил назад Каиафа.

Дремлющий на «козлах» возница встрепенулся, услышав звук грома.

Девочка не обращала на Алексея ни малейшего внимания. Она смотрела» как бы сквозь пространство, словно он растворился в воздухе или превратился в один из предметов полуразвалившейся мебели, в беспорядке раскиданной по углам. Зачарованный холодным «взором» пустых глазниц, Калашников поймал себя на мысли, что раньше представлял ее совсем другой. Намного страшнее. Не сказать, чтобы она и сейчас выглядела столь милым созданьем… но вообразить ее, завтракающую с волчьим аппетитом, он при всем желании не мог. Ловко орудуя костлявой рукой с гниющими сухожилиями, девочка оторвала очередной кусок свежей, поджаристой лепешки. Запихнула в рот и зажмурилась от восторга. Калашникову еда не лезла в горло, а Малинин и вовсе боялся даже пошевелиться, не отрывая воспаленных глаз от худенькой фигурки, закутанной в черную хламиду.