– Я в курсе, – прервал инспектора Каледин. – Уж и самому интересно – посмотришь вот так сериал и задумаешься – а в Средние века у мужчин вообще был секс с женщинами? И герцоги геи, и дворяне, и крестьяне, и наёмные убийцы. Удивительно, как человечество выжило. Забавно, что раньше киносценаристы про геев боялись заикнуться, а сейчас рисуют подобных персонажей где ни попадя, иначе в гомофобии обвинят. Давеча, знаете, смотрю новый сериал «Чужестранка». И как вы думаете? У девушки и бывший муж оказался геем, и следующий, а потом, ближе к финалу, бывший следующего трахнул. Кстати, там дело происходит в Англии, сэр. Страшно подумать, что у вас творилось в Средние века.

– Собственно, когда-то у нас даже был король-гей, – ухмыльнулся Гудмэн.

– О, об этом мне известно, – поддакнул Каледин. – Эдуард Второй, если не ошибаюсь. Правда, неполиткорректная знать Средневековья в лице лорда Мортимера выразила свою откровенную гомофобию тем, что в одну прекрасную ночь засунула королю бычий рог в канал удовольствий, а через него воткнула раскалённую кочергу, разорвавшую бедняге внутренности.[325] Некультурный тогда был народ, да-с… прямо как у нас в России.

Он весьма выразительно посмотрел на Гудмэна, стараясь не дать англичанину усомниться: в случае продолжения ухаживаний за Алисой сия процедура ждёт и его. В империи, особенно после предложения обер-прокурора Синода причислить государя императора к лику святых ещё при жизни (благо не оставалось сомнений в нетленности его тела, благочестии и совершённых чудесах), геев чуток прижали. Им запретили заводить домашних животных, мотивируя тем, что в зоопарке Нью-Йорка после вахты сторожа с нетрадиционной сексуальной ориентацией слюбились два пингвина,[326] и также исключили возможность гей-парадов в центре столицы, благо государь понимал под парадами сугубо выезд военной техники, а у мужеложцев таковой не имелось. Далее под фальшивым предлогом «во избежание несчастных случаев на производстве» геев подвергли грубой дискриминации: отныне они не могли больше работать на фабриках, заводах или водить трактор в деревне – посему им пришлось прозябать на должностях в правительстве, церкви, шоу-бизнесе и на телевидении.

Со стороны послышалось уже привычное покашливание.

– Простите, господа, – сказал Хайнц Модестович. – Я хочу сделать заявление.

– Вы гей и собираетесь попросить политического убежища? – обрадовался Гудмэн.

– Нет, сударь, вы ошиблись, – сухо ответил Шварц. – Однако, прочитав данные свежего исследования, я должен констатировать – сделав тест ДНК и сосредоточившись на анализе возраста и территориальной принадлежности морской воды, вы почему-то пропустили одно обстоятельство. А именно – внутри трупа покойной присутствует, помимо её собственной, другая ДНК. Чья именно, я сейчас и хотел бы разобраться.

Гудмэн снисходительно махнул рукой:

– Сэр, это немудрено. Всё же девушка умерла примерно сто лет назад, а понятие о стерильности тогда было относительным. Могло случиться всякое, особенно учитывая, что останки трогали руками без медицинских перчаток все кому не лень…

Хайнц Модестович посмотрел на Гудмэна с чисто немецким ледяным презрением.

– Увы, экселенц, ситуация не так проста, как кажется при дилетантском подходе, – вставил он шпильку, вызвав взрыв радости в сердце Каледина. – Посторонняя ДНК, как я вижу невооружённым глазом, не является человеческой. Почему, вы можете сказать?

Алиса между тем тоже усиленно всматривалась в копии документов. Каледин сделал ставку, что она обязательно полезет в яблозвон, и не ошибся. «Бабы такой народ, – мысленно пофилософствовал он. – Небось в Инстаграме сейчас пару фоток вывесит, какая она крутая – в зарубежной командировке, с безлимитной золотой кредиткой. Вот интересно, почему мне золотую кредитку не презентовали ни разу? Сиди на работе, разгребай бумаги, козлов стреляй при задержании. Ах да, однажды почётную грамоту дали и благодарность выразили. Как всё это надоело. Вернёмся, зайду к шефу и…»

Бывшая жена беззастенчиво прервала его мысли.

– Всё верно, ДНК не принадлежит человеку, – сказала она. – Однако, если верить статье на сайте Академии наук, она совпадает с… Нет, я не хочу озвучивать, иначе вы посчитаете меня сумасшедшей. Пожалуйста, подойдите ближе и взгляните сами. Один в один.

Каледин уловил в её голосе дрожь. Это случалось с Алисой чрезвычайно редко.

Почти никогда.

Отто Куусинен с глубоким отчаянием призвал на помощь всё своё мужество. Этого чувства, однако, в нём хватило ровно на шесть секунд, после чего президент Финляндии, проклиная себя за слабость характера, всей пятернёй полез в вазочку на столе и вытянул оттуда самую большую шоколадную конфету. За неконтролируемое пристрастие к кондитерским изделиям Отто имел в стране прозвище Сахарный Лосось – благо в соседней Российской империи он являлся владельцем заводов по разведению форели и сёмги. Куусинен издавна страдал сахарным диабетом, весил 140 килограммов, любил выпить и попариться в сауне – как и все финны. Однако при виде шоколада едва ли не терял сознание.

Конфета исчезла во рту президента, министры сделали вид, что заняты, и деликатно уставились в документы.

– В эту тяжёлую для нас годину, – с надрывом заговорил Отто, прожевав, – каждый должен задать себе вопрос – а что именно он сделал во имя Финляндии, для укрепления патриотизма?

Ответа, как обычно, долго ждать не пришлось.

– Господин президент, я перекрасил свою чёрную собаку в белый и голубой цвета, как наш государственный флаг, – доложил министр внутренних дел. – Теперь, когда она гордо вышагивает по мостовой, прохожие осознают: кремлёвской агрессии не пройти, мы спутали коварные планы соседней империи по порабощению наших свободных граждан!

Послышались возгласы восхищения, аплодисменты и крики: «Боже, какой патриот!»

– А я, ваше высокопревосходительство, стоило врагу перейти в наступление и захватить шесть наших городов, запостил в Фейсбуке демотиватор, – гордясь собой, сказал министр обороны. – Там знаете, что написано? «Император – северный олень, ла-ла-ла!». Собрал три тысячи перепостов и шесть тысяч лайков – всё министерство лайкало как одержимое.

Пространство кабинета взорвалось овацией. Куусинен вытер слезу шёлковым платком.

– Простите, а как вообще на фронте дела? – тишайше спросил кто-то с заднего ряда.

– А отлично дела, – бодро сообщил министр обороны. – Вот сегодняшняя сводка – под Рованиеми попал в засаду крупный отряд лапландцев, точнее, переодетый в их форму имперский спецназ. В ходе ожесточённого боя убито пятьсот офицеров противника, у нас один легко раненный – в палец. Правда, пытаясь унять боль, он так дёргал этим пальцем, что случайно нажал на спусковой крючок автомата, убив семь наших солдат. Один из погибших упал на зенитную установку и привёл в действие ракету, сбившую шесть транспортных самолётов, каковые упали и взорвались в гуще нашего бронетанкового дивизиона, от чего сдетонировали боеприпасы на станции рядом с воинским эшелоном. К утру мы насчитали три тысячи погибших. Но, к счастью, в прямом бою наши войска потерь не понесли!

Министры подняли бело-голубые флажки и замахали с удвоенной энергией.

– Прекрасно, – отметил Куусинен и потянулся ещё за одной конфетой. – Кстати, я прошу прощения, но… перед заседанием я зашёл в ту важную комнату, которую даже президент посещает пешком, и не обнаружил туалетной бумаги. Что скажете, министр экономики?

Юноша лет двадцати пяти нервно повертел в пальцах ручку.

– Мы обратились к Северо-Американским Соединённым Штатам и Европе с просьбой оказать нам финансовую помощь, – дрожащим голосом отрапортовал он. – Ждём очередной транш, пока ведутся переговоры. Мы объяснили, что без льготных кредитов наша демократия падёт, сокрушённая имперской армией, и что именно мы являемся заслоном на её пути в европейские страны, чьи заборы давно бы уже трещали под гусеницами танков с двуглавым орлом на башне.