Раэль вытерла слёзы рукавом плаща.

– Они сами себя уничтожат…

– Да, причём без твоей помощи, – подхватил собеседник. – Посмотри, они же мечтают сдохнуть. Самые популярные фильмы – «Послезавтра», «2012». Землю уничтожает метеорит, цунами, землетрясение, изменения климата… все погибают, спасается горстка убогих придурков. А книги? Сплошной постапокалипсис, ядерная война, зомби из-за ужасного вируса – и у этой хрени совершенно потрясные тиражи. Так что не вмешивайся.

Раэль молчала. Она помнила те времена, когда ангелы заменяли Голосу сторожевых собак, управляясь с человеческим стадом. Да, в топку политкорректность. Люди – это тупейшие овцы, их надо ограждать, объяснять, наказывать, контролировать популяцию. Отстреливают же кенгуру в Австралии, когда тех становится чересчур много. Изначально ангелы выполняли те же функции, не позволяя стаду взбеситься. Но довольно быстро до Голоса дошло: люди неисправимы, и есть два варианта поступков – либо оставить всё, как есть, до Страшного Суда, либо заселить Землю кроликами. Лично Раэль предпочла бы второе. С кроликами проще. Они в целом в курсе, что созданы ради мяса и шкурок, и не пытаются выходить из-под контроля. Вряд ли кто-то слышал о таком религиозном течении, как кроличий атеизм. Ей уже не верилось, что она и сама когда-то была человеком. Жила с мужчиной, рожала ему детей… Нет. Это в далёком, очень далёком прошлом. Сейчас она ангел и останется им. АНГЕЛ СМЕРТИ.

Собеседник мягко тронул её за плечо. Раэль очнулась от мыслей.

– Нас не волнуют люди. – Он округлял окончания слов: так говорят те, что учили арамейский в Раю, а не на Земле. – Ты знаешь, ЧТО нам нужно. Тараканов не убивают атомной бомбой… прекрати громить города из-за охоты на двух человек. Просто иди и реши проблему. Как можно быстрее.

Он поднялся из-за стола, дав понять – разговор закончен.

…Небо было похоже на взрыв. Красные, жёлтые, розовые всполохи – стоишь и любуешься, слушая шум морского прибоя и крики чаек. Красота. Недаром греки, в древности основавшие этот город, говорили: «Увидеть Напуле – и умереть»[130]. Публий – худой бородатый старик со смуглой от солнца кожей, сидел на нагретом камне у пристани, дожидался своих матросов. Но эти негодяи, судя по всему, не торопились вылезать из жарких постелей портовых гетер. Напуле славился продажной любовью по всей империи – сюда приезжали из Рима и даже из Сиракуз – местные девушки истекали похотью, как соты мёдом. Публий, признаться, тоже не устоял – сам только что омывал чресла в термах времён Суллы[131]. Опробовал zazuzzi, новинку из Паризия. Удивительная вещь – по краям ванны стоят опытные женщины и, булькая, дуют в воду из оловянных трубок, вызывая множество пузырьков… приятно понежить тело.

– Эй, кому осьминоги! Свежие осьминоги! – надсадно вопила торговка – неопрятная баба, вся туника в жирных пятнах. – Только десяток сестерций… красавчик, купи жене – вкусно, не пожалеешь.

Осьминоги лежали на жаре расслабленно, не шевелясь. Они, возможно, даже были рады, что кто-то заберёт их на обед. Бросив взгляд на розовые щупальца, Публий сразу вспомнил Паулуса – спрута из зоопарка покойного Тиберия на острове Капри. Спрут восхитительно предсказывал итоги боёв на арене, когда к нему в аквариум опускали фигурки гладиаторов. Да только взбрело в голову Калигуле погадать, кто будет следующим цезарем, а Паулус сдуру выбрал бюстик его дяди Клавдия. В тот же вечер на Капри подали салат из осьминога, а дяде серьёзно влетело от злого племянника.

К «осьминожнице» подошла торговка оливками. Обе перемигнулись.

– Слышала новость? – шепнула вторая, перебирая оливки. – Наш пятикратно пресветлый цезарь сделал сенатором своего коня Инцитата. Сенат не возражает. Конь омыт благовониями, корректно ржёт и исправно голосует за предложения великого цезаря. Ну, так трактуют в Сенате любезные повороты его прекрасной головы[132].

– О, если бы это зависело от меня, я бы весь Сенат заменила стадом отборных скакунов! – «Осьминожница» обмахнулась веером из голубиных перьев. – Кстати, скоро так оно и будет – как минимум десяток сенаторов подали прошение признать их лошадьми и записать в конюшню Калигулы. А что? У Инцитата свой дворец с прислугой, золотая поилка и ясли из слоновой кости, жемчужная сбруя[133]. В таких-то условиях любой захочет превратиться в мерина.

Публий усмехнулся. Да, новый пятикратно пресветлый цезарь весь Рим поставил на фаланги. Никто не любил старика Тиберия, а Калигула отменил lex de maiestate – закон об оскорблении величества, и все восторгались – ах, какой милый у нас цезарь! И что толку? Да, закона нет, но преторианцы режут глотку любому, кто не поклонится статуе Сапожка. Согласно официальному статусу, Калигула теперь даже не цезарь – он объявил себя живым богом. В его честь строятся дорогущие храмы, приносятся жертвы и служат жрецы. Пожалуй, сенаторы правы – в такое опасное время лучше побыть лошадью.

…Один из моряков, бредущий по пристани, случайно задел другого плечом. Тот уронил глиняный кувшин с вином – прямо себе на ногу.

– Куда ты смотришь… да благословит твою мать Юпитер…

Тайный ликтор, скучающий у таверны, обернулся на крик. Они привыкли дежурить у питейных заведений – у пьяных часто развязывается язык. Вознёс кто хулу на цезаря: Доставь подлеца в тюрьму, получи благодарность. Поймал троих – езжай в отпуск. Ну а если Калигулу ругали сразу пятеро – это заговор и большая премия.

– Тебе что, больно? – с тайной надеждой спросил ликтор.

– О, конечно нет, – кривясь, ответил моряк. – Слава цезарю!

Публий потупил взор. Свежий указ Калигулы запретил в империи плохие новости – их распространение приравняли к государственной измене. Все знали, что племена хавков на нижнем Рейне, у крепости Лариум, бунтуют против власти и режут легионеров, но ввод войск туда глашатаи объясняли заботой о солдатах, мечтающих искупаться в речке. Жаловаться стало нельзя, и даже больным предписано, умирая, улыбаться, и говорить: «Ох, как хорошо-то!» Под властью цезаря подданные обязаны жить либо превосходно, либо многократно чудеснее – третьего не дано. Люди теперь беседуют друг с другом так: «Представляете, вчера столкнулись две повозки, одна упала в Тибр, пять человек погибли… попали прямо в обитель богов – надо же, как подлецам повезло!» Погода считалась отличной – даже если бушевал шторм с градом. При виде статуй цезаря следовало улыбаться, а так как они были повсюду, то улицы заполняли исполненные счастья люди.

Солнечные часы на площади показывали полдень.

Напуле давно утратил черты греческой колонии. Римляне изрядно перестроили его – установили фонтаны, расчертили квадратами, воздвигли храмы в честь своих божеств. Греческую власть, названную «демократия», перенимать не стали. Во-первых, «империя» звучит лучше, а во-вторых, у греков им нравился только салат. То тут то там из-под земли торчали обломки мрамора, словно кочерыжки, в Риме часто объявляли повелителей богами, а потом с той же яростной устойчивостью выкорчевывали их статуи и бросали в море. Публий не особенно сомневался, что и Калигулу постигнет аналогичная участь. Но вслух этого, само собой, не говорил.

– Молоко «Весёлый консул» с добавлением конопли! – звонко крикнул reclamare глашатай у храма Юпитера и развернул папирус. – Наш новый цезарь решил считать себя двадцатикратно лучше старого и теперь именуется стократно пресветлым! Сенат, при участии мудрого патриция Инцитата, успел немедленно одобрить этот закон под благолепное ржание и крики восторга: Ave Ceasar!

…Публий подождал, пока глашатай закончит славословия и перейдёт к нападкам на Парфию. У Рима вообще странные отношения с Парфией. Глашатаи поливали её, как только могли, однако у менял весьма ценились треугольные парфянские деньги. Мало того, в Риме было откровенно популярно всё парфянское – и выступления заезжих жонглёров, и музыка чернокожих парфянских рабов, крепкие напитки из Ктесифона, и корневища волшебных растений, позволявшие выпускать изо рта сладкий дым. Латинский язык охотно впитывал слова-паразиты из Парфии, а молодёжь подхватывала их с особой радостью. Сотни мелких парфянских таверн «Маршакус» были до отказа заполнены детьми, наперебой поглощавшими грубое кушанье с красным соусом, коим в Парфии на спор откармливали худосочных рабов. Даже сам пяти… то есть, простите, стократно пресветлый цезарь, и тот недавно посетил враждебную Парфию, поел в «Маршакус». Тамошний царь подарил ему чудо парфянской мысли: колдовское яблоко, что позволяло связываться с богами. Нелюбовь к парфянам в империи считалась писком сезона, а подлость Парфии в политике и экономике даже не обсуждалась. Бывшие римские провинции, впрочем, охотно присягали парфянам, надеясь на груды треугольных денег. Но как-то потом оказывалось: увы, деньги давали только в долг, а на территории провинции уже стояли лагерем парфянские войска с благородной целью, чтобы сберечь жителей от атак диких степных варваров.