И все вокруг это знали.

Сквозь толпу протискивался ангел в белой маске. Точно такую же совсем недавно носила Раэль – как официальный палач «Братства Розы».

– Прости, сестра. – Голос Мазахаэля дрожал в горести. – Нам всем очень и очень жаль. Мы вечно будем помнить тебя – ту, что вернула нас в Рай. Мы увековечим твой облик – грешной, но храброй Спасительницы в серебряной кирасе. А сколько закажем молебнов в офисах Голоса, так это и за день не перечесть. Преклони колени, бедная сестра. Да сжалится над тобой Голос…

…Ноги Раэль подкосились. Она сама не поняла, как коснулась пола, – сердце рвали обида и боль: у неё не осталось сил к сопротивлению. Ангел в маске встал сзади. Из ножен на поясе скользнула узкая полоска меча…

…Ленин поднёс к носу яркий фантик и с наслаждением понюхал.

– Дивная вещь, батенька, – закатив глаза, сообщил он Троцкому. – Из Голландии привёз, подарок местных революционеров. Улучшает настроение. А лизнуть обёртку – гениальные образы рождает. Кругом счастье, светлые города и труженики мои портреты несут. Лизнёте?

Троцкий, хрипло кашлянув в кулак, отодвинулся.

– Владимир Ильич, у нас как-никак секретное совещание. Всего через сутки народ на штурм Зимнего побежит, а вы тут фантики лижете. Если уж на то пошло, Крупскую бы лучше лизали, а не эти бумажки…

Ленин бережливо спрятал обёртку конфеты в карман пиджака.

– Архигнусно выражаетесь, товарищ Троцкий, – пробурчал он. – Ох уж ваша извечная любовь к канцеляризму. О чём совещаться? Всё уже на мази. С «Авророй» договорились, в Зимнем лишь две тысячи народу, включая женский батальон Бочкарёвой. Не архисложно справиться, скажу я вам. АнтоновОвсеенко займет почту, телеграф и телефон, а также винные склады. Кстати, спасибо Сталину за совет. Исторически сложилось – у кого винные склады, тот и правит Россией.

Троцкий встал, в волнении прошёлся, глядя на барельефы под потолком. Ангелочки с крыльями внушали ему некоторое отвращение. Из-под двери струился тяжкий дым крепкого «самосадного» табака – Петросовет заполонили солдаты и матросы, ждавшие сигнала.

– Тогда предлагаю заготовить сообщение для прессы о бегстве Керенского. – Сам того не ощущая, Троцкий горячо жестикулировал. – Я ж его знаю – ускользнёт, как налим из рук. Пропишем унизительные обстоятельства бегства? Скажем, что премьер Временного правительства сбежал из Петрограда переодетый в детскую одежду.

Ленин отодвинул чернильницу и рассмеялся. Он смеялся очень заразительно – и даже, пожалуй, больше, чем нужно.

– Да что с вами, батенька? Будто не я, а вы из Голландии вернулись. Оно, конечно, приятно представить Керенского в штанах на лямках и в панамке с помпоном, но таких рослых детей не бывает. Лучше скажем, что он переоделся в женское платье, – и унизительно, и смешно. Хотя это для российской публики. В Голландии такое одеяние – архитипичное явление, даже модное. Прекрасная страна.

– Откуда у вас столько познаний о Голландии? – с подозрением спросил Троцкий. – Вы как из эмиграции весной вернулись, вас же узнать нельзя. Если не ошибаюсь, вы в Швейцарии скрывались?

Ленин с нежностью ощупал шуршащую бумажку в кармане.

– Я туда тайно ездил, через Германию, – мечтательно признался Ильич. – И знаете, Лев Давидович, не жалею. Жизнь заиграла новыми красками. Мак. Сыр. Мельницы. Вот бы и там революцию сделать! Впрочем, я рассчитываю, что после России мы распространим наши идеи на все страны поголовно. По лицензии, хоть и бесплатно.

– Я вам одно скажу, – сменил тему Троцкий, терзаясь завистью к путешествиям Ленина. – Революцию надо летом совершать. Иначе замучаешься потом устраивать парады в слякоть, под дождём.

Ленин глотнул крепкого горячего чаю.

– Летом у нас восстание сорвалось[187], – заметил он, заложив руку за борт пиджака. – Не ждать же теперь год? Сейчас Временное правительство никто защищать не станет. Они – архиговно, а у нас отличная программа для привлечения трудящихся масс. Правда?

Троцкий подумал, что тоже хочет чаю, – но вслух этого не сказал, ибо не хотел экономически зависеть от Ленина. С улицы доносились порывы ветра, переходящие в вой, и пение революционных матросов.

– Программа, Ильич, бесподобная, – причмокнул Троцкий, поправив пенсне. – Фабрики рабочим, земля крестьянам, мир народам – превосходно. Но, на мой взгляд, надо добавить секса. Если в программу включить обобществление женщин, весь Петроград поднимется – юнкеров в Зимнем в яичницу сомнут. И наши поддержат! Например, Коллонтай. Она уже призывала женщин четыре года назад отказаться от ревности к мужику и раскрыть свою сексуальность[188].

– Я подумаю, – пообещал Ленин. – Сначала для вдохновения надо фантик лизнуть. Но вообще тема привлекательная. Взять, например, Надю Крупскую. Почему она никак не раскроет свою сексуальность, а всё очки да пучок в волосах? Ладно, сосредоточимся на революции.

Троцкий поднялся и подошёл к окну. На стекле застыли капли дождя – серые улицы Петрограда сделались пустынны, и лишь грузовики, полные солдат и матросов, носились взад-вперёд, рыча моторами. Внимание председателя Петросовета привлекла странная парочка – молодая женщина, закутанная в пурпурное одеяние, и юноша-брюнет – тоже в чём-то, напоминающем тунику. Эти двое стояли на тротуаре и затравленно озирались. Троцкий почесал бородку, нахмурился.

«Похожи на контрреволюционеров. Кинут бомбу в окно – и киш мир ин тухес[189]. Надо бы послать людей, проверить документы. Враги везде. Меня не будет – революция кончится. А лысому-то, конечно, всё равно – он такой расслабленный. Случись чего, сразу в Голландию уедет». Не сказав Ленину ни слова, он вышел за дверь и позвал дежурного…

…Ни Алевтина, ни ангел не чувствовали холода. Алевтина смотрела на жёлтое здание со стилизованными римскими колоннами и в десятый раз задавала себе вопрос – где они сейчас находятся?

– Я уже его видела, – чуть ли не по слогам произнесла женщина. – Это Институт благородных девиц, в просторечии – Смольный. Считался очень престижным – маменька собиралась отдать меня туда на воспитание. Не сложилось – далеко из Москвы в Санкт-Петербург переезжать… так-так-так… значит, это не Москва. Варфоломей ошибся адресом. Похоже, подземный портал переместил нас на север.

Ангел рассматривал редких прохожих: хорошо одетых дамочек, державших замёрзшие руки в муфтах, и солидных господ – в тройках, шубах, бобровых шапках. Эта публика сторонилась других обитателей города – солдат в серых шинелях, матросов Балтфлота в бескозырках, бесшабашно несущихся мимо на автомобилях. В стороне раздался цокот копыт – проехал извозчик в синей пролётке.

– Да, мама, – потёр лоб ангел. – Тебе неспроста очень и очень знакома сия картина. Помнишь, Варфоломей сказал, что давно уже не занимался перемещениями во времени? Он должен был переместить нас в Москву, на 1972 года вперёд. Но, то ли рука дрогнула, то ли энергию не рассчитал – архангел допустил промах. Элементарно ошибся. Судя по тому, что я вижу перед собой, – это осень 1917-го.

Алевтина прижала руки к щекам. Она лихорадочно оглядывалась – и узнавала, узнавала, узнавала. Вывески – «Купецъ Щербатовъ», извозчики, уличные продавцы газет, матросские патрули. Из окон здания Смольного повисли промокшие от дождя красные флаги.

– Подумать только… – ахнула Алевтина. – Значит, получается… я уже мертва. Ты – тоже. А твой отец – жив и работает в полиции Москвы. Но что мы теперь будем делать, Лёша? Ты опять слетаешь в Небесную Канцелярию, найдешь Варфоломея, а тот всё исправит?

Ангел остервенело почесал крыло под туникой.

– К сожалению, нет, – вздохнул он. – Варфоломей открыл особый портал, «туннель для архангела», – перемещаться без его помощи нам уже нельзя. Мы застряли в этом времени, мама. И если я и раньше был бессмертен, то теперь тебя тоже нельзя убить – такую силу дает «туннель». Ну, по крайней мере, на ближайшие пятьдесят лет.