– Хорошо мы их разделали – как бог черепаху, – робко подал голос цезарь.

– Кто это – мы? – не оборачиваясь, спросил август.

Цезарь счел за лучшее промолчать.

– Так вот, – продолжил император. – Вскрытие могилы вредит имиджу империи… посему я и не исключил наличия внешних факторов. Ведь Запад-то он, сами понимаете – спит и видит, чтобы показать всем: идея суверенной монархии себя изжила. Хотя… может иметь место и интрига со стороны бизнес-конкурентов. У многих купцов сильна зависть к Чичмаркову – вместе с арендой склепа он получил 99-летний копирайт на образ поэта в рекламе. Меры совсем не знает. Я сам, верите ли, на днях едва в уме не повредился. Еду по шоссе и вижу на плакате: Пушкин с умильным лицом лижет пылесос под слоганом «Я помню чудное мгновенье». Купцы вообще как с цепи сорвались. Покойный Есенин рекламирует йогурт «Актив» – дескать, на вкус так нежен и прекрасен, что поэт раздумал вешаться. Достоевский в телеролике вертит в руках модель дамского вибратора и задает ему вопрос: «Тварь ты дрожащая или подзарядку имеешь?» В кризис-то все средства хороши, разумеется, однако с непривычки коробит.

– Это еще что-с, – в тон императору заметил Муравьев. – Я тут, когда миновал Садово-Сухаревскую, своими глазами наблюдал плакат Гоголя – писатель славит препараты от депрессии: «Ты пилюлю съел и жжошь, «Мертвых душ» ты не сожжешь». А Пушкин, он не только с пылесосами – его образ новый владелец умудрился к элитной марке пива привязать.

– Вот-вот, – подтвердил из своей постели цезарь. – Там клип такой: пиво в компании кончилось, спорят, кто пойдет… мол, Пушкин, что ли? И тут Александр Сергеевич встает из гроба, говорит: «Суперпиво, конечно пойду».

Все трое, не сговариваясь, красноречиво вздохнули.

– В любом случае, – вернулся к теме август. – Грабеж могилы уничтожает имидж государства. Это что ж, скажут, за империя такая, где трупы воруют, как с огорода редиску? Я уж молчу о том, что завтра все газеты запестрят заголовками: «Священник убит на могиле Пушкина». Наяву видится, как щелкоперы в таблоидах смакуют версии – наверняка центральной станет та, где дух Пушкина обернулся кровожадным монстром, чтобы убить попа. На всякий случай, следует взять под охрану могилы знаменитостей.

…Муравьев почтительно склонил голову – ожидая дальнейших указаний августа. Минутное молчание подтвердило, что указаний не последует: соправители приступали к завтраку. Лакеи, переодевшись в красные пижамы с россыпью желтых орлов, держали в руках подносы – один золотой, другой серебряный – оба от Тиффани. На подносах дымились чашечки утреннего какао с корицей, лежало по горячему круассану, а в вазочке обтаивало ледяное сливочное масло. Августу, чей род происходил из дрезденских баронов, тяжело дался отказ от кофе по утрам, пришлось пройти даже психолечебные курсы. Однако римские владыки кофе не пили, а государь, учредив указом с о п р а в и т е л ь с т в о, старался хотя бы внешне соответствовать латинскому стилю. Правда, в Древнем Риме какао тоже не было в чести, круассаны – и подавно, но открывать царю глаза желающих не нашлось. Двери закрылись, в приемной Муравьева ждал Виктор Антипов, шеф Отдельного корпуса жандармов. Штатский костюм, шелковый галстук поверх свежей рубашки, щеки идеально выбриты, благоухает одеколоном. Муравьев оставил мысль о том, как жандарм умудрился прибыть во дворец за 15 минут, да еще и в костюме с иголочки. Видимо, как японская гейша, спит в отглаженной одежде. Подводили Антипова лишь глаза – красные, с мелкими прожилками, они с потрохами выдавали недосып их обладателя.

Цезарь глотнул какао, придерживая большим пальцем чашечку.

– Я давно хотел спросить, – деликатно обратился он к августу. – Вот ты, царь-батюшка, по телевизору с народом общаешься, на вопросы по прямой линии отвечаешь. А можно и мне, как императору, тоже свою прямую линию?

– Нет, – буркнул август. – Тебе сегодня еще кафе-мороженое открывать.

…Разрезая круассан, цезарь сжал нож – чуть сильнее, чем нужно.

Обветшалые улицы утопали в жидкой серой грязи – под ногами хрустели листья пальм. Ветер свистел между обломков стен и трухлявых столбов, увитых обрывками провода. Разбрызгивая лужу, мимо старухи проехал красочный тап-тап – управляя одной рукой, второй водитель пихал в рот кусок багета в креольском соусе. Среди картонных коробок, гор мусора и гниющих отбросов копошились тысячи оборванцев – большинство жителей Гонаива после урагана не имели своих домов и жили на свалке, под открытым небом. Мамбо неспешно шагала, опираясь на суковатую палку: некий умелец со всех сторон вырезал на клюке треугольники открытых глаз. Шофер тап-тапа довез ее до Гонаива без денег, дрожа от страха – пассажиры покинули кузов, едва завидев мамбо. Это близко, осталось пройти пару десятков шагов по переулку – хунган проживал в старом колониальном особняке, один-одинешенек. Французы строили Гонаив руками рабов, а для хозяина не стараются, как для себя: ветхие здания слипались стенами, крыши ползли вниз неровными краешками, кривые ступеньки лестниц наезжали друг на друга. Кое-где в домах отсутствовали окна – значит, бывшая тюрьма.

Вот такой дом и был ей нужен.

Помещение без окон.

Хунганы в окрестностях Гонаива считались особыми людьми. Как и сама мамбо, они практиковали жесткий водун, насыщенный черной магией и смертельными проклятиями, этот стиль назывался конго. Полудетская вера в доброго бога Бон Дье не принесла здешним рабам счастья – они поняли, что только лишь черное зло поможет им обрести свободу. Ритуалы конго проникли на остров с западного берега Африки, от самых темных тамошних колдунов. Церемонии были кровавыми, а связь с мертвецами – неразрывной. Доктор сразу склонился к вере в конго и начал спать на могилах – духи мертвых во сне овладевали его мозгом, шепча ценные советы. Для свидания с трупом требовалось надеть маску черепа… иначе дух мог подумать, что в мире живых его ждет засада. Даже ребенок знает – живой и мертвый миры враждебны. Только во время церемоний у хунгана они способны пересечься, дабы перетечь из одного сосуда в другой, заполняя воздух смесью запахов: гниющая плоть и аромат свежих бананов с ближайших плантаций.

Из-за угла навстречу ей вышла мать с дочерью – босая девочка цеплялась за лохмотья юбки. Показав на мамбо рукой, ребенок хихикнул: вид древней старухи, схожей с нахохлившейся вороной, развеселил ее. Мать залепила девчонке затрещину – склонившись в поклоне перед колдуньей, она закрыла плачущей дочке лицо ладонью. Нельзя долго смотреть на мамбо. Тебя могут сглазить – и ты навеки попадешь под власть темных сил. Дааааа. Вот и ее когда-то тоже пугали ужасами из бытия колдуний – допугались, что она сама захотела стать такой. Жалела ли мамбо о том, что не вышла замуж, не родила детей? Не стоит думать. Когда твоим телом владеют лоа, они вытесняют остальное: любовь и жалость. Ты – шкатулка… у шкатулки чувств не бывает. Ей удалось стать лучшей мамбо. Разве это не стоит одиночества?

…Она уже на месте. Вот он – старинный особняк с колоннадой, без номера. Спроси любого прохожего, каждый в курсе: здесь живет хунган. Дверь открыта… хозяин не боится грабителей. Без разрешения в жилище хунгана способен войти разве что сумасшедший. Мамбо оглянулась – улица была безлюдна. Судя по следам на мокрой щебенке, мать с дочкой скрылись за поворотом. Порывшись в сумке, старуха достала черную свечу. По вечерам в Гонаиве нет электричества. Зажав в руке восковой столбик, она извлекла еще одну вещь, любовно завернутую в тряпицу. Это понадобится – уже сейчас.

Мамбо зашла внутрь здания. Под ногами слышался хруст, она поднесла к фитилю свечи американскую бензиновую зажигалку. Слабое пламя осветило земляной пол, чья поверхность была усыпана сотнями костей – куриных, кошачьих, собачьих и… человеческих. В углу горкой свалены черепа: отдельно мужские, отдельно женские. Все правильно. Большинству лоа хватает обычной курицы в качестве жертвы, однако самые злобные могут потребовать лакомство – пенис мужчины либо глаз девушки. Ожидание ее не обмануло: со всех четырех углов и даже с потолка послышалось густое шипение… такое, которое издают резко залитые водой угли. Стены дома живут: огонек выхватил из мрака извивающиеся тела десятков змей. Черная анаконда тянула к ней плоскую треугольную голову, два питона обвили ноги. Не теряя времени, мамбо быстро развернула тряпицу… схватив окровавленный кусочек мяса, она вставила его себе в рот – между зубов.