В его багаже ехала и Книга, заботливо упакованная Мустафой вместе с остальными вещами, – монах нащупает ее только тогда, когда придет в себя в одинокой келье. Ослепший Ираклий успеет спрятать ее под кроватью. Но отец Дионисий окажется в отъезде, на встрече в Петербурге, и ему придется прохрипеть слова исповеди тому, кто окажется рядом в его последние минуты на смертном одре – семинаристу, которого попросили «приглядеть за блаженным», судя по ломкому голосу, почти ребенку.

– …В общем, если перевести на современный язык – у этого человека произошел тяжелый инсульт, – сказал Сталин, выбив сгоревшие волокна табака из закопченной трубки. – Отнялись ноги, не слушалась одна рука. Мало того, он всего за десять (!) минут ослеп на оба глаза. Генрих, я клянусь тебе – этот монах в двадцать пять лет выглядел старше, чем я в семьдесят! Теперь можешь себе представить, что именно он прочитал в этой Книге…

Генрих Мюллер молчал, глядя на вождя народов выпученными глазами. Из наклоненной стопки на раскрытую «Экспансию» Юлиана Семенова тягуче капал самодельный шнапс. Группенфюрера весьма трудно было чем-либо удивить что на том, что на этом свете. Однако Сталину это явственно удалось.

– Так что же было написано в той Книге, Коба? – чужим голосом произнес Мюллер и тут же закашлялся – ему стало страшно от того, что он может услышать.

– А вот что… – наклонился к его лицу Сталин, но сенсация не состоялась – раздался оглушительный грохот, и тщательно выбеленная Мюллером стена баварской кухоньки исчезла, словно растворилась. Из белого облака столбом поднявшейся пыли не спеша появился тот, кого вождь народов в эту минуту совсем не ожидал увидеть.

– Чешская вакуумная взрывчатка, – бесцветно пояснил гость, отряхивая рукава. – Очень хорошая вещь. Превратит любую стену в разновидность муки, никого при этом не задев.

Шеф гестапо и генералиссимус, также обсыпанные белым порошком, молча переглянулись. Сталин неудержимо чихнул – над столом взвилось и повисло мутное облачко пыли. Мюллер заметил наконец, что льет шнапс на Семенова, и чертыхнулся.

– Ты за мной? – задал вождь народов гениальный по сути своей вопрос.

– Ага, – обыденно кивнул Калашников. – И давай пошли – хватит, погулял.

Появлению штабс-капитана Калашникова на явочной квартире Сталина, где тот рассчитывал отсидеться до окончания всех адских событий, предшествовал водоворот, включающий отстранение его от расследования. Шеф пришел в настоящее бешенство, когда обнаружил, что Алексей позволил самоликвидироваться одному из главных – если вообще не самому главному – заговорщиков, потеряв прямой выход на убийцу. По одежде Калашникова побежали настолько мощные электрические разряды, что он попрощался со своим загробным существованием.

Однако, поорав, потопав копытами и призвав на головы «идиотов» всю силы Ада (которыми он, собственно, и являлся), босс испепелил лишь злополучного итальянца-охранника. Калашникову сквозь зубы было велено ехать в контору и сдать дела вплоть до дальнейших распоряжений.

Сопровождаемый сочувственными взглядами Ван Ли и Малинина, Алексей униженно поплелся к выходу. Под ногами хрустел пепел Джованни, смешавшийся с обгоревшими останками Антропова. За его спиной Шеф в буквальном смысле продолжал метать громы и молнии: один из разрядов шумно ударил в стену, и служащие таможни бросились тушить загоревшуюся занавеску.

Лебедев проводил его к выходу. Калашников протянул руку на прощание, она повисла в воздухе. Прорычав что-то неразборчивое, генерал отвернулся и взбежал вверх по ступенькам – он не любил этих мелких выскочек в капитанских погонах, сделавших себе головокружительную карьеру в городе. Впрочем, Калашникову было на это наплевать – как и на то, что слабые искры периодически продолжали выскакивать из пиджака. Он сел прямо на кромку тротуара, не обращая внимания на проносящиеся в метре от него автомобили.

В соседнем кафе, сидя на бамбуковых стульчиках, поглощали мастерски замаскированное под fish and chips нелегальное мороженое две дамы среднего возраста. Несмотря на горячий воздух, плечи одной из них были укутаны роскошными искрящимися на свету мехами. Говорили они, к неудовольствию окружающих, довольно громко и визгливо.

– И я вам вот что скажу, милочка, – продолжала та, что постарше, яркая брюнетка с немного припухлым носом. – Я тоже никак, ну никак не могла здесь привыкнуть. Верите ли – со скуки хотела даже руки на себя наложить, так все здесь надоело.

– А разве это возможно? – поразилась вторая, полная дама с длинными прямыми волосами и круглым лицом, немного напоминавшим луну.

– Невозможно, – развела руками брюнетка. – Поэтому-то мы с вами, милочка, сейчас тут и сидим. И верно говорили – хуже, чем смерть, не бывает. Это же полный Советский Союз – даже хорошей косметики купить невозможно, надо идти к китайским спекулянтам.

Обе дружно вздохнули.

– Все не как у людей, – огорчалась дама в мехах. – Недавно, представьте себе – встречаю Любовь Орлову – вся такая из себя, фу-ты ну-ты – даже не поздоровалась. И, между прочим, под ручку с Чарли Чаплиным! Да она ж его при жизни терпеть не могла, такого я наслушалась – и фигляр он, и кривляка, и педофил. Ох-ох-ох… До чего ж доводит тут существование – в городе и самые злейшие враги становятся лучшими друзьями.

– И не говорите, дорогая моя, – медленно протянула дама с длинными волосами и круглым лицом. – Но у меня-то подруг никаких, к счастью, не было, так что мне легче.

…Калашников, который погрузился в отрешенное состояние, близкое к тибетской медитации, внезапно встрепенулся. «В ГОРОДЕ И САМЫЕ ЗЛЕЙШИЕ ВРАГИ СТАНОВЯТСЯ ЛУЧШИМИ ДРУЗЬЯМИ». Его глаза расширились и стали напоминать средних размеров блюдца.

Нет, Шеф все-таки прав – они тут деградировали. Уже не в первый раз он упускает из виду очевидную улику, которую на Земле заметил бы с полтычка. Стоило чуть-чуть пораскинуть мозгами, и он бы догадался с самого начала. Ну конечно, они-то лохи (Алексей легко усваивал лексикон московских менеджеров), поставили на уши все бывшее окружение Сталина – и Молотова, и Кагановича, и Микояна, перевернули вверх дном их квартиры… А между тем вождя народов спокойно мог приютить любой его заклятый враг – теперь они в городе единомышленники, страдают «ни за что».

Но кто же тогда может быть укрывателем? Президент США Гарри Трумэн? Его за применение атомной бомбы в Хиросиме услали в девятый круг – пасти пингвинов в вечной мерзлоте. Ленин? Владимир Ильич находится на больничной койке после того, как на его глазах Франкенштейн сгорел, будто спичка. И кто остается? Безусловно, идеально подходит Троцкий, который последние шестьдесят шесть лет работает чистильщиком обуви в квартале, где жили царь Николай Второй, «раис» Палестины Ясир Арафат и другие любезные его сердцу люди, – редкий день у Льва Давыдовича обходится без уличных потасовок. Нельзя исключать и кого-то из высокопоставленных чинов Третьего рейха, вычеркнув, конечно, Гитлера. Скажем, Мартин Борман или Генрих Мюллер. Некоторые исторические источники обвиняют их в «работе на русских» – вполне возможно, что они даже при жизни активно симпатизировали Сталину.

Времени, как всегда, в обрез – но придется, как всегда, сделать невозможное и объехать всех сразу.

Занемевшими пальцами выхватив мобильник, Калашников сбросил sms Малинину: «Как Шеф?», на что немедленно получил исчерпывающий ответ: «Лютует». Алексей усмехнулся и послал второй sms: «Спуститься можешь?». Телефон взвизгнул, поперхнувшись новой эсэмэской, и замигал в ответ: «Сейчас».

Через три минуты внизу появился Малинин, который во время разноса Шефа дальновидно стоял ближе к двери, оказалось, словно в воду глядел. Вид у него был помятый, словно по нему пробежалось стадо слонов. Замутненный новоявленными невзгодами малининский взгляд по-прежнему источал сочувствие к ставшему опальным начальству.