– Прошу прощения, – на ходу оправдывался он. – Но патриций напросился. Я удивлён твоим терпением. Видит, перед ним – богатая женщина, так нет – всё равно лезет, как псих.

– Здесь таким поведением никого не удивишь. – Алевтина говорила быстро, не оборачиваясь. – Это же древний Рим. В лупанарах, или «домах любви», подрабатывают не только бедные женщины, но и дочери патрициев, чтобы скопить на браслет с алмазом, – это в порядке вещей. А уж жёнами политиков все лупанары и подавно забиты – Тиберий издал приказ: тем, у кого мужья заседают в Сенате, запрещается брать плату за любовь. Посему этот добрый человек и пытался всучить мне золото без свидетелей – а вдруг я супруга сенатора? Вообщето, я не должна тебе рассказывать столь пикантные подробности. Но ладно – ты у меня уже взрослый.

Воздух прорезало слабое, еле заметное свечение.

– И что? – полюбопытствовал невидимка. – Лупанары опустели?

– Для ангела, милый, ты задаёшь слишком много вопросов, – усмехнулась женщина. – Нет, не опустели. Патрицианкам так полюбилось проводить там время, что они бесплатно дарили ласки любому солдату… пока их мужья были заняты в Сенате[117]. А сейчас, пожалуйста, умойся – мы выходим на площадь.

Струи питьевого фонтанчика смыли кровь: прозрачное лицо ангела вновь слилось с воздухом. У храма Венеры-Прародительницы, как обычно, было многолюдно – паломники приезжали из самых дальних земель, чтобы взглянуть на зал, сочетающий белый мрамор с розовым гранитом. Посреди пышного великолепия высились сразу три статуи. Божественного Юлия, египетской царицы Клеопатры, а также самой богини любви, подарившей миру название для целого букета болезней. Позади храма колыхались листья слоновых пальм; на крыше, изнывая в клетках, заливались соловьи – их везли сюда специально, дабы слух верующих услаждало пение. Храмовая площадь со времён Октавиана Августа славилась тем, что здесь можно купить любой товар, а также нанять в услужение нужного тебе человека. У фонтана, в приятной близости от скульптур цезарей, притаились бронзоволикие уроженцы Иберии, из бывших гладиаторов. Они скрывали в лохмотьях короткие мечи, и к ним обращались в поисках наёмного убийцы. Рядом громкоголосо шумели торговцы индийскими шелками, татуировщики с иглами и сводни, всегда готовые предоставить гостям города тайные удовольствия. Жонглёры, обмотав себя лентами, плевались струями огня – однако никто из пресыщенных прохожих не бросил к их ногам и единого сестерция. Темнокожие вольноотпущенники[118], держа под уздцы лошадей, сгрудились под щитом с reclamare «Гладиатора месяца». Их древние повозки готовы были ехать даже в забытую богами Германику, откуда на зазевавшегося путника из-за любого пня сыпались стрелы варваров. Увидев Алевтину, возницы заметно приободрились.

– Э, сестра, ходи сюда, – прошамкал старый нубиец, открыв рот, где чудом сохранилась лишь треть зубов. – Повоська, лощидь нидорога. Куда твой ехать надо? Твой говори – мой быстра-быстра вози.

– Мизена, – сообщила Алевтина, глядя в чёрное лицо.

Вольноотпущенник сморщился, изобразив страдание.

– Сестра, полторы сотни миллариев[119] ехать, – заявил он. – Твой десять ауреус давай. Лощидь мал-мал уставать. Дорогу покажешь?

Алевтина будто и не собиралась торговаться – подобрав подол, она забралась на сиденье повозки. Скамья рядом с ней заскрипела.

– До Мизены – красная цена три ауреуса, – женщина запахнулась в пурпурную ткань, пряча голову от палящего солнца. – Я не из Паризия сюда приехала, чтобы такие цены выставлять. Хорошо, заплачу тебе пять. Но с условием – мы должны быть в Мизене до заката. Едем?

Возница стегнул лошадь – та зацокала копытами по мостовой.

– Наш глюпий префект опять делать ремонт дорог до Капуи, – вздохнул вольноотпущенник, в душе радуясь заработку. – Там толкаться колесницы, мычать коровы и реветь ослы, вопия о страданиях путюществиников. Но твой не беспокоиться. Мой знать путь в объезд.

…Слушая цокот копыт, Алевтина откинулась назад: её веки слипались, страшно хотелось спать. Рим промелькнул быстро – через полчаса они выехали на окраину Вечного Города, заплатив мзду легионерам, млеющим от жары под штандартом в виде орла.

«Только бы успеть, – думала Алевтина. – Я обязана успеть…»

…Роскошный конференц-зал переполнен донельзя. Набит битком, как бочка селёдками. Тайный сбор объявили внезапно, за неделю, но приехать на встречу сумели все делегаты, даже из Сибири и с Камчатки. Секретность обеспечили, как могли, – используя новейшие сканеры, обыскали зал на предмет прослушивающих устройств, простукали столы из красного дерева, прощупали шёлковую обивку кресел, просмотрели лампы в люстрах. Чего уж там – даже суфле из сёмги и торт и те подверглись осмотру, протыканию как минимум десятком вилок. Но, несмотря на это, собравшиеся говорили в микрофоны вполголоса. Они были пришиблены, раздавлены ужасным горем.

– Спасибо тем митрополитам, кои оценили важность совещания, – повернул к губам микрофон один из сидящих в президиуме – бородатый мужчина в чёрном одеянии и белой, высокой шапке (его так и звали – Белошапкин). – Руководство опасается грешной прессы. Скромная же трапеза в отеле-люкс мало кого волнует. Предлагаю, братие, утолить наш голод, вкусив даров морских и небесных, а после приступить к обсуждению общей проблемы…

По залу неслышно заскользили монахи с подносами.

– Храни тебя Голос, – басом прорычал сосед Белошапкина, благообразный старик. – Благословясь, можно пригубить вон того омара да икорочки съесть. Икорочка – она ж дар православный, практически манна небесная.

Перекрестившись, духовенство принялось жевать тарталетки с икрой.

– Это что ж за напасть такая? – шепнул митрополит Феофилакт другому митрополиту «галёрки» (кажется, тот приехал из города Уренска). – Как теперь жить? Ведь если Голоса нет, никто нам денег не принесёт…

Тот мрачно проглотил шейку рака и налил себе «Хеннеси».

– Я и раньше думал, что его нет, – заметил приезжий. – Но это как раз не самое ужасное. Ты только представь себе, батюшка… приходят сотрудники «Кока-колы» утром на работу, а им говорят, что «Кока-кола» – это миф. И что беднягам делать, куда податься? Вот и мы с тобой влипли. Никто из мирян теперь не озаботится, чтобы в Рай попасть. И так уже пожертвования с кризисом измельчали, народ обнаглел. Мелочь, копейки сыплют – словно нищему в переходе подают. Веришь ли, мне часы с бриллиантами пришлось на платиновые сменить.

Кондиционеры под потолком дружно зажужжали.

– Голос тебя помилуй! – вытаращил глаза Феофилакт. – Не обижайся, святой отец, но ты прямо как лох. Кто ж в нашем кругу часы без бриллиантов-то носит, ты ведь лицо духовное, а не суслик какой. Прогневали мы Небеса…

– А я тебе говорю? – уныло ответил митрополит из Уренска. – Да часы – это ерунда ещё. Если официально объявят, что Голоса нет, мы и не до такого докатимся. С «мерседесов» хором слезем, пересядем на «шкоду».

Его собеседник в ужасе подавился лососиной.

– Я так и знал, что этим закончится, – горько сказал Феофилакт, перекрестив фуа-гра. – И ведь никто не пожалеет, а будут в блогах, в Интернете дербанить, прислужники демонов. Как в прошлый раз – мол, а что это ваш босс носит на ручке украшение за 40 тысяч евро? А почему все иерархи Голоса с охраной, да на «хаммерах» с салонами из буйволиной кожи? Телефоны мобильные – отчего только «верту» да «верту»? Я, знаешь, одного такого хама срезал – «верту», говорю, к Голосу ближе, там запаяна капсула со святой водой, а другие телефоны её не содержат. Отвял, гадюка. Или епархия Бургская ювелирам задолжала миллион долларов. Ужас. Раньше, бывало, скажешь – какие ещё бабки, это ты нам должен: возрадуйся, что святые отцы за тебя молятся, собаку противную! А помнишь, как владыка Одессы гремел: поразит Голос болезнями журналистов, яко слуг Адовых, ибо пишут они подло, что церковь цены повысила на крещение? Всё. Голоса нет, не пригрозишь, никто не испугается. Ох, напасть…