– Насколько готовы биться?

– Я могу неплохо мечом, но только одним. Торик тоже может, – кивнул на крепкого мужика однорукий, – но тоже только мечом, он дальше десяти шагов не видит. Солк может пару обычных воинов, но ему жить осталось луну-две. Мы трое из одного торба. Остальные не воины.

– Откуда известно про луну-две?

– Его на арене мечом с ядом шаркнули. Чтобы он бой закончил, его алтырь зельем напоил, потому все еще жив. Но вон лекарь среди нас есть, он и говорит, что недолго осталось.

Один из рабов, старик, поднял руку, словно в школе.

– Травы разные знает, да и как без магии срастить кости, – рекламировал деда однорукий.

– Вас вроде к оркам вели? Туда лекарей не отправляют.

Это я точно знал. Поскольку за годы, проведенные у зеленых, не встречал там представителей этой специальности, хотя иногда очень нуждался.

– Так он сотню зим пережил.

Я удивленно посмотрел на старика, больше шестидесяти и не дал бы.

– Остальные?

– Не знаю. Говорите!

– Что мы, на рынке? – возмутился один.

– Ты можешь идти, – сказал я ему. – Вся жизнь рынок, либо тебя покупают, либо ты платишь.

– Ремесленный. На тканях работал.

– Чего к оркам?

– Хозяин кормить стал реже, я партию ткани испортил.

– Молодец, – одобрил я. – Остальные?

– А что говорить, просто рабы, – ответил мужик лет пятидесяти, то есть на излете жизни по местным рабским меркам.

– Я ведь не уговариваю вас, а знакомлюсь, – объяснил я. – Меч, копье, ткач, может, голубопечатный?

При свете костра, разведенного, кстати, ткачом от углей, принесенных Клопом, было видно, что все заулыбались.

– И не смешно, – вступил в разговор Толикам. – Бывает и такое.

Оказывается, все наши уже стояли полукругом и слушали разговор.

– Низкий. Изработал, – ответил мужик.

Низкий значит – самая что ни на есть простая работа: двор вымести, конюшню убрать, полы вымыть. Я сам таким был в трактире. Изработал – значит, хозяин стал недоволен работой. Это как машина лохматого года, когда проще новую купить, чем ремонтировать. Еще двое ответили примерно аналогично, но тут встрял Липкий:

– Наказанные?

Один кивнул. Остальные ответили в том же духе – низкий, ремесленный. Заинтересовал лишь один – корабельник.

– А тебя за что? – Я смотрел на мужика средних лет.

– Торб не выполнил работу, а я… корм был.

– Твоего полку прибыло, – прошептал я Чустаму, стоявшему рядом.

– Не твоего, а нашего, – отозвался он. – Сам-то…

– Мужики, – когда ознакомился с «родословными», продолжил я, – мы сами выживаем. Сейчас едем по своим делам. Рассказывать вам о себе, понятно, пока не будем…

– А чего бы и нет, – довольно вызывающе возбухнул мим.

– А потому как по фигу, – ответил я ему – бесячий тип такой… – Ты тут, смотрю, грамотный, так назови мне причину, по которой я должен рассказать тебе о своей жизни? – Я выдержал паузу.

– Ты, ретивый, убавь пыл, – посоветовал Чустам. – Не корму зубы выставляешь, с тобой по-хорошему говорят.

– Давайте, мужики, так, – предложил я. – Идем рядом. Случится что, мы поможем. Попросим – вы. Но подскажу верное дело: идите на дорогу и определяйте сами свою жизнь, там вы и не обязаны никому, и делаете что хотите.

– А вы нас тут же и клиночком чик, – выложил свое видение ситуации мим. – Наин, на кой они нам? Нас больше… – Намек был далеко не прозрачным, мол, может, мы их здесь…

Определенная логика была – их больше, правда, мы лучше вооружены. Так что один – один.

– А зачем мне это? В смысле клиночком? – спросил я раба.

– Возьмем что доброе, а тебе понравится.

Похоже, у всех наказанных мысли работали в одном направлении – как бы кого ножичком… Липкий ведь тоже первым делом это предположил.

– Ты тоже так думаешь? – спросил я второго наказанного.

– Всяко может быть, – уклончиво ответил тот.

– У кого еще есть опасения?

Остальные промолчали. Я посмотрел на однорукого. Тот левой, так, чтобы видно было только нашим, показал два пальца, потом резко согнул их. Даже не надо было знать язык жестов, чтобы понять смысл.

Думаете, легко решить, жить человеку или нет? Но эти двое явно не наши люди. Раз мыслят такое, то и сами могут. Отпускать… Наверное, вариант. Но ведь наших же лошадей и увести попытаются. А если их поймают, они точно на след наведут. Я еле заметно кивнул.

– Пошли все обратно, – обратился я к своим. – Наин, подходи через пол-осьмушки, поговорим.

Пройдя метров десять, я остановился:

– Наин!

Тот обернулся. Я показал ему один палец.

По пути назад я обдумывал создавшуюся ситуацию. Вроде я и прав… Но не так давно я обвинял Чустама, что он корм, а сам… Кормы на смерть никого не определяли, если только сами от старания убивали. Может, все-таки развернуться и, пока не поздно, отпустить наказанного на все четыре стороны? Ерунда. Первым делом начнет вокруг нас кружить. Опять же однорукий этот… Так вот просто крошить людей, скажу я вам… Как бы боком нам не вышло его соседство, ведь, по сути, я сейчас разрешил им присоединиться. Как теперь им откажешь? Только как крысам бежать. А я ведь только что дал понять своим, что мы не такие.

Все остальные молчали, осознавая серьезность происходящего.

Оставлять этого наказанного – не только подвергать опасности нас, но еще и потерять уважение новеньких, мол, кишка тонка… Я как мог искал оправдание своему кивку, но сомнение, словно взбесившийся пес, вцепилось в разум, опровергая все доводы. В конце концов я не выдержал и развернулся обратно – выпнем этого наказанного и скажем ему, что пошли на север – и дезу сольем, и человек жив.

Но как бы я ни скакал на хромой ноге, я не успел…

Однорукий пришел через час. Молча сел рядом со мной. Все делали вид, что ничего не происходит. Мы посидели несколько минут.

– Берешь? – спросил Наин.

Я, выждав пару секунд, ответил:

– Сегодня ночуйте где стоите, завтра – прибивайтесь к нам. Как пойдем, не знаю, возможно, двумя группами, слабые на лошадях, сильные – пешком.

– Да у нас только лекарь не очень хорошо ходит.

– Вы нас быстро догнали.

– Бежали как могли.

– Наказанного к духам? – спросил я, хотя и видел его смерть.

Однорукий кивнул:

– Мудрое решение. Второй теперь даже двинуться боится.

– Загнанная в угол кошка превращается в земляного дракона, – перефразировал я нашу поговорку, про львов мне здесь не доводилось слышать.

– Мои присмотрят, – успокоил однорукий.

– Руку в бою оттяпали?

– У нас говорят – на арене, – поправил меня гладиатор.

– Был такой гладиатор… Спартак звали. Однажды на арене он смог одолеть семерых воинов, за что ему подарили свободу. Но его сестра тоже была рабыней…

От столь вольного пересказа «Спартака» Джованьоли, наверное, в гробу перевернулся. Рассказ уместился минут в двадцать и слабо напоминал оригинал (ну как уж помнил), не говоря уж об именах героев, тут моя фантазия была безгранична настолько, насколько и подтерта память о той истории. Мало-помалу все расселись вокруг, и, когда я закончил рассказывать о последней битве, гибели Спартака и самоубийстве его сестры, над поляной ненадолго воцарилась тишина.

– Дура сестра, – прокомментировал Клоп. – Жить надо. – Его, видимо, зацепила любовная линия.

– А в каком локотстве это было? – спросил Липкий.

Вот нудный тип.

– Это очень давно было, и локотства тогда по-другому назывались, – объяснил я.

– Сам придумал?

– Так не придумаешь, – ответил вместо меня Наин. – И знатные все такие, лишь бы себе, и рабы между собой грызутся… Похоже на правду, приукрашенную, конечно, – семерых на арене невозможно убить.

– А вот ящики из щитов, это как? – спросил Чустам.

Я, когда описывал дисциплину в армии, обмолвился о прикрытии щитами со всех сторон, а поскольку, как называется «черепаха» на местном, я не знал (и вообще не уверен, что такой зверь тут водится), то назвал ящиком. Пришлось объяснить принцип римской «черепахи» и ее достоинства в защите от стрел и камнеметов.