Однако куда бы я ни пошел, везде натыкался на сочувственные взгляды. Пару раз меня останавливали, чтобы поговорить и принести соболезнования. Дядька Игорь даже предлагал идти к нему на работу, как поправлюсь, и чтобы не обижать его, пришлось ответить, что подумаю.

В конце концов, я добрался до харчевни, заказал себе кувшин пива, сушеной рыбы, и уселся в самый дальний и темный угол. Распотрошил рыбину, отделил несколько ломтиков, налил пива в стакан и сделал пару больших глотков. В помещении было тихо и безлюдно, но так рано туда никто и не ходил, все были заняты работой.

Две недели назад и я был бы занят делом, а сейчас словно выпал из ритма деревенской жизни. Оказался чужим, посторонним. Можно было попытаться вернуться в нее, раз уж раны зажили. Снова заняться хозяйством, собирать и засушивать травы, врачевать местных… Хотя, кто ко мне пойдет? В их глазах я семнадцатилетний парнишка, да, практически взрослый, но нет у меня лекарского опыта и репутации моей матери, и еще долго не будет.

Пусть знания и имеются, но кто мне доверится? Даже дядька Игорь ведь к себе позвал работать, не предположил, что я смогу и своим делом заниматься. Показательно, однако.

Да и, если честно, при мысли о такой жизни, мне становилось как-то не по себе. Было ощущение, будто я пытаюсь натянуть старую, но любимую детскую рубаху. И как ты не пытайся втиснуться в нее, ничего не выйдет. Ее время ушло, поэтому лучше отдай одежду из которой вырос тем, кому она еще может пригодиться, а себе подбери что-нибудь по размеру.

Я заглянул в пивную кружку. Пена уже осела, и в ней прекрасно было видно мое отражение. В общем-то, я привык видеть свое отражение в миске с водой или лужах, потому что зеркала стоили безумно дорого, и позволить себе иметь их могли немногие.

Хотя, как мне помнилось, у матери было такое – очень старое, уже успевшее помутнеть, в оправе из неизвестного мне материала: не металл, не глина, и не дерево, что-то очень странное и мягкое, тепло на ощупь. Как-то раз я игрался с ним и случайно уронил на пол, из-за чего зеркало треснуло и одно отражение превратилось во множество мелких. Не зная, что предпринять, я спрятал его в сундук и сделал вид, что ничего не произошло.

Но мать, естественно, все поняла. Тогда она накричала на меня так, как ни разу до этого, и я почти сутки просидел в закрытой бане. Может быть, это зеркало ей подарил отец? Возможно, это была единственная память о встрече с князем Кириллом?

Но почему он не вернулся? Почему не встретился с мамой? Что же между ними такого случилось?

Теперь уже не узнать. Они оба мертвы, а остальные и не подозревают о том, что между ними было. Хотя… Кто-то же должен знать помимо десятника Игната? Не могли такие вещи остаться в тайне. Дружина-то у него была большая. Или попытаться расспросить старого солдата?

Я так и не понимал, почему он пришел за мной. Да, конечно старик рассказал о чувстве долга и о погибших за дело объединения Пяти Княжеств товарищей… Может быть, он действительно был так предан князю Кириллу, но с другой стороны, возможно, что дед просто надеется решить какие-то свои проблемы.

Но я даже не представляю, что это может быть. Остается только признать, что знание политики никогда не было моей сильной стороной.

Допив пиво, я закусил рыбой и налил себе еще, откинулся на лавке, прислонившись к стене, снова задумался.

Ну и что дальше? Этот вопрос никак не давал мне покоя.

Если уж к прошлой жизни не получится вернуться, может быть, стоит попробовать устроить жизнь новую? Получить наследство от отца, которого я не знал? Публично заявить о своей принадлежности к роду князя Кирилла Орловского, о правах на Орловский стол. И заодно на Смоленские, Брянские, Курские и Белгородские земли?

И скорее всего, умереть, пытаясь добиться признания своих претензий. Старый солдат не пугал меня, рассказывая об опасностях такого пути, о последствиях это решения. Хотя на самом деле ни он, ни я не представляем, что в действительно нам предстоит пережить. Готов ли я?

Честно – нет, и вряд ли когда-нибудь буду.

Я не воин. Меня даже нельзя назвать физически сильным, как бы не было обидно это признавать. Но ведь Игнат сейчас здесь, и готов меня учить. И, если я действительно сын Кирилла, то пусть не князя, но воина старик из меня сделает, он ведь десятник, людьми командовал.

И вдруг меня обуяла жажда деятельности. Поддавшись какому-то внезапному порыву, я вскочил с места, оставив на столе кувшин с недопитым пивом и недоеденную рыбу, выбежал из харчевни и быстрым шагом пошел на холм, чтобы не дать себе шанса одуматься, струсить и отвергнуть возможные перспективы.

Ворвавшись во двор, я отыскал Игната, который потрошил какую-то птицу. Судя по размерам, это была его очередная охотничья добыча: тетерка или, может быть, глухарь.

– Я готов, дядька Игнат, – выпалил я, остановившись перед ним, как вкопанный.

– Уверен? – с сомнением посмотрел он на меня.

– Да, – кивнул я, отгоняя малодушную мысль о том, что еще не поздно отыграть все назад. И чтобы окончательно закрепиться в этом убеждении повторил. – Да. Я хочу стать воином.

Брянское княжество. Васильево село. Ранняя осень 54-го года от Последней Войны.

Лежа в постели тем же вечером, я успел пожалеть о том, что все-таки сказал ему это. Проворочался всю ночь, все думая о том, какой же я дурак, и заснул только под самое утро. Но слова оказались произнесены, и обратно их было уже не загнать.

Впрочем, тренировки в тот же день мы не начали. Старый солдат предложил мне помочь ему с готовкой ужина. В четыре руки мы быстро распотрошили очередного принесенного им глухаря, нарезали овощи и приготовили на костре суп. Потом убирались в доме, приводили избу в порядок, а старик заставил меня еще и материнские лекарские запасы перебрать.

А вот на следующий день Игнат разбудил меня ни свет, ни заря. В буквальном смысле – солнце еще не встало, и на Восходе пробивались только первые, ярко-розовые лучи солнца. Он понажимал на места переломов, сдавил мою грудную клетку и, удостоверившись, что ничего не болит, заявил, что я полностью здоров, после чего приказал идти за ним.

Стоило нам покинуть подворье, как старик, не давая никаких объяснений, развернулся и достаточно резво припустил в сторону холма. Естественно, что пришлось бежать за ним. Прямо как есть, в ночной рубахе, портках и босиком.

Примерно на полпути к вершине я почувствовал, что задыхаюсь. Пусть до зимы было еще довольно далеко, но воздух за ночь остыл и сейчас обжигал холодом глотку. Усугублялось все тем, что дорога нещадно пылила под ногами бегущего впереди Игната, а мне приходилось глотать всю эту пыль. А каждый раз, когда я пытался догнать старика, чтобы побежать рядом, он только увеличивал темп, без особого труда снова отрываясь от меня.

Когда мы поднялись на холм, я понял, что сейчас умру. В левом боку кололо, сердце бешено колотилось, а мышцы ног словно свело судорогой и никак не отпускало. Я, конечно, знал, что в плане выносливости мне далеко до десятника князя Кирилла, тем более, что я только восстановился после болезни, но он ведь был уже стар! Тем не менее, дед не выказывал никаких признаков усталости: он стал огибать каменную чашу и старый дуб, по-видимому, планируя сделать вокруг него круг. Я, естественно, стал повторять за ним, уже осознавая, что одним кругом тут не обойдется.

Навернув пять кругов вокруг источника, старик побежал вниз с холма, но не в сторону деревни, а в противоположную, где раскинулась небольшая рощица. Я только крякнул от неожиданности, но выбора не было – пришлось бежать следом. На этот раз по высокой траве.

С одной стороны, было легче, потому что путь вел нас с горы, и ноги не так уставали, но с другой, трава больно впивалась в тело, и я то и дело спотыкался о валяющиеся среди нее камешки. Дед, как будто не замечал этого, просто бежал напролом, приминая густую поросль. А ведь ему, наверное, еще и сложней, он-то первым бежит…