Тоже проблема. И я не говорю уже о том, что всем им надо платить, всех их надо будет расселять, обеспечивать им соцпакет и прочие плюшки. И не только им, а и их семьям…

Ох, бедный я несчастный… И чего это меня богатеть то потянуло? Ходил бы себе счастливым и никому не нужным…с голой задницей и минимумом проблем… Ну ладно, как это говорится, попал в колесо, теперь пищи, но беги…

— Варвары… Какие же они варвары… — раздражённо думал мистер Найджел Грин, пытаясь найти пробку, которой можно было бы заткнуть сливное отверстие в раковине умывальника.

Но пробки не было. Найджел запоздало вспомнил, что это русская территория, а русские издревле привыкли разбрасываться ресурсами, а потому мыли руки под проточной водой, бездумно её растрачивая.

— Да, до нас им далеко, дикари они, — с некоторым превосходством подумал агент 007. Действительно, бережливые англосаксы набирали немного воды в раковину, затыкали слив, и экономно мыли руки в той воде, что набралась. Но, раз нет пробки — это их проблемы, и вытекать в слив будет их вода. Так им и надо!

Высушив ладони в примитивной пневматической сушилке, примостившейся на стене, Найджел пошёл обратно, к своему столику, за которым его ожидал единственный осведомитель шестой службы в этом, забытым Господом, унылом и скучном уголке вселенной.

Встреча с агентом протекала в третьесортном стриптиз-баре, где расфуфыренный Найджел выглядел, среди небогатых представителей офисного планктона, как настоящий аристократ, или, если проще, то как белая ворона.

— Так, отзыв вы при встрече мне назвали правильно, — с улыбкой сказал разведчик на чистом русском языке, — но, давайте представимся друг другу, как культурные, цивилизованные люди.

Надо сказать, что преподаватели языков в разведшколе очень его хвалили и говорили, что ему удаётся говорить на русском с каким-то очень редким, «рязанским» акцентом, а это давало дополнительные шансы на то, что в русском секторе его будут принимать, как своего.

— Меня зовут Аркадий Исаакович, — сказал, слегка картавя, неприметный толстячок, затянутый в изрядно засаленный мундир гражданского служащего четырнадцатого, самого низшего, класса.

— А фамилия? — спросил Найджел, глядя на экран коммуникатора, куда были выведены данные агента.

— Фамилия моя Цукерман, — раздражённо отозвался толстячок, и его добродушная физиономия приобрела несколько обиженное выражение, — я таки не пойму, зачем вам все эти проверки, неужели я так подозрительно выгляжу?

— Ну, — сказал мистер Грин, ещё раз окинув критическим взглядом толстячка, — вы, признаться, не внушаете мне доверия, но тут я обо всех точно такого же мнения, так что не расстраивайтесь.

— Очень мне надо расстраиваться, — фыркнул строптивый толстячок.

— Ну и хорошо, — прокомментировал этот выпад разведчик, вяло ковыряя вилкой в тарелке с какой-то местной едой. Это вот бармен отрекомендовал ему, как «пюрешку с котлеткой», и прибавил, что клиент «пальчики оближет».

Найджел с содроганием представил себе, как при всём честном народе начинает вылизывать свои пальцы, и что о нём в этот момент начинают думать окружающие.

— А меня вы можете звать, — заковыристое русское имя, как назло, вылетело из головы, а потому пришлось опять коситься на экран коммуникатора, — Лоханкин, Васисуалий Лоханкин, — это имя ему решительно не нравилось, но служба прикрытия и легендирования выдала ему паспорт именно на это имя, словно покороче найти было нельзя.

Хотя, он, конечно догадывался, по какой причине вынужден сейчас страдать, так как сотрудница, которая ведала всей этой кухней уже давно добивалась его благосклонности и мечтала утащить в койку.

Но условно-молодая, немного кривоногая, и, если быть честным до конца, изрядно стервозная, мисс Пеннимани никоим образом не привлекала такого утончённого и избалованного плэйбоя, как мистер Найджел Грин.

И, убедившись в том, что заполучить его в качестве охотничьего трофея ей не светит, она начала мелко и подленько мстить.

Из воспоминаний его выдернул странный вопрос толстячка, прозвучавший с какой-то непонятной подковыркой:

— А супругу вашу, случаем, не Варварой зовут? — и гаденько так ухмыльнулся.

— Я не женат, — агент холодно поставил на место потерявшего берега плебея, — но это и к нашему с вами делу касательств никаких не имеет. Скажите мне лучше, вы собрали запрошенную в последней шифрограмме информацию?

— Не сказать, что так уж и всю, — начал толстячок, — но, кое что, конечно я вам нарыл, — и выжидательно уставился на Найджела.

— Выкладывайте, — приказал мистер Грин.

И начался тягучий разговор, с недомолвками и увиливаниями. Цукерман оказался весьма тяжёлым собеседником, скользким типом, и очень себе на уме. И информацию из него приходилось тянуть, чуть ли не клещами. Кроме того, за каждую её крупицу это меркантильное ничтожество требовало денег. Пусть и небольших, но часто.

И Найджел с некоторым удивлением поймал себя на том, что та пачка ассигнаций, которой, как он надеялся, ему хватит на неделю роскошной жизни в этом захолустье, похудела в процессе этого разговора, больше, чем на треть…

— И, наконец, самая мякотка, — заговорщическим шёпотом прошепелявил Аркадий Исаакович. Он вертел в своих толстеньких пальчиках вилку, на которую был нанизан огрызок эрзац-сосиски, и бросал на неё, на сосиску, жадные взгляды.

Найджелу на миг показалось, что это какой-то людоед смакует плохо сваренные пальцы очередной жертвы. Его даже слегка передёрнуло от этого.

— Что есть мякотка? — обалдело спросил он… И тут же грустно подумал:

— Да, даже владение редчайшим рязанским акцентом не гарантирует полного понимая… Что у них за язык? Варвары, как есть, варвары…

— Мякотка, — толстяк отправил в рот бледную сосиску и блаженно зажмурился, пережёвывая её плоть, — мякотка, это самое вкусное, самое мягкое, самое нежное… — и закатил глаза, видимо от нахлынувшего на него наслаждения, порождённого вкусом пережёвываемой сосиски.

— Понятно, так что за мякотка? — спросил Найджел без особой надежды на результат, одновременно отправляя в рот последний кусочек пресного бифштекса со вкусом картона, который бармен как раз и назвал словом «котлетка».

И тут же агента посетила грустная мысль о том, что эта котлетка и мякотка, о которой только что говорил его осведомитель, это, наверняка, антонимы.

— Что за мякотка? — переспросил толстячок, плотоядно улыбаясь, — а вот!

Он жестом балаганного фокусника извлёк, казалось, из воздуха, бумажный прямоугольник и, словно крупье, сдающий прикуп, шлёпнул этот прямоугольник на стол. Белой стороной вверх.

— Что это? — спросил мистер Грин, которого общение с этим сальным мужичонкой уже изрядно утомило.

— Пятьсот рублей, — выдохнул Аркадий Исаакович, шалея, наверное, от собственной наглости, — пятьсот рублей спасут отца русской демократии!

— А что, — искренне удивился Найлжел, — в России разве демократия? Тут же монархия, не?

— Не парьтесь — совсем уж панибратски посоветовал ему Цукерман, — это присказка такая, древняя… А вы иностранец, вам не понять… Так что, гоните пятихатку, и получите желаемое.

Чтобы побыстрее закончить этот тягостный разговор, Найджел был готов выложить и больше.

Поэтому, не сводя глаз с бумажного прямоугольника, надёжно прижатого потной ладошкой Аркадия к столешнице, он зацепил в кармане купюру, и извлёк её на свет божий.

Как это ни странно, это была как раз пятисотрублёвая купюра. Он бросил её перед толстячком.

Тот недоверчиво поглядел на деньги, а потом лихо перевернул бумагу, которую прижимал к столу.

Найджел посмотрел на фотографию. Да, это была фотография.

И с этой фотографии на агента смотрела прекрасная девушка с недлинными светло-русыми волосами, затянутая в военный мундир бирюзового цвета.

И глаза. Её глаза. Их цвет гармонировал с цветом её френча.