Теперь мне совсем не помешало бы впитать чуточку чужой радости. Словно голодная пиявка, я тихо возмечтал откусить от дармовых эмоций, чтобы немного улучшить самочувствие. Этим способом я пользовался крайне редко, искренне боялся стать зависимым, хотя и не знал точно, возможно ли подсесть на использование собственного Голоса? Прикрыв глаза, я попытался найти хоть крупицу чужой радости, но нашел лишь беспорядочный рой ядовитых эмоций, которые появляются везде, где собирается много тэнкрисов. Хотя в некотором отдалении клубится что-то неприятное рядом с чем-то тревожным и очень знакомым. Оставив бокал, я быстро покинул кабинет и двинулся по широким коридорам в глубь особняка.

Выйдя в сад, я обнаружил тани Аноис и тана Микара л’Зорназа. Двоих, в одиночестве. Она, пытаясь отстраниться от него, почти вплотную прижимается спиной к высокой мраморной вазе, в которой летом росли розы. Он же стоит напротив, склонившись к ней слишком близко для того, чтобы это можно было счесть уместным общением. Л’Зорназа улыбается, щурясь, постоянно что-то говорит. Его разумом владеют душные, неприятные мне чувства. Она же, вежливо улыбаясь, постепенно прижимается к вазе все плотнее. Похоже, юный тан уверен в своей неотразимости и совершенно не замечает, что улыбка на чувственных губах тани все больше и больше «прокисает», да простит мне Луна такое высказывание об Аноис.

— Приятный вечер, не правда ли? Только холодно. Тани, не боитесь заболеть? Зима как-никак.

— Ой, и правда! — воскликнула она, выскальзывая из ослабевшей хватки.

— Пойдемте в тепло. И как вы дали уговорить себя выйти на такой мороз?

Мы вошли обратно в дом и даже успели сделать несколько шагов, когда меня догнала вспышка ярости, выплеснувшаяся из кипящего гнева, а следом раздался окрик:

— Стойте, л’Мориа!

— Тан л’Мориа, с вашего позволения, — обронил я, все же останавливаясь. — Тани, пожалуйста, идите дальше, я вас догоню. Себастина, проводи тани.

Она посмотрела на меня с тревогой, сделала несколько шагов, обернулась, еще один встревоженный взгляд. Я кивнул, и она пошла дальше, оставляя ментальный след тревоги.

— Итак, тан л’Зорназа, чем еще вы желаете обременить мое существование?

— Вы забылись, л’Мориа! Вы слишком много себе позволили!

— Правда? Что же я себе позволил?

— Вы прервали меня посреди очень важной беседы, вы посмели…

— Очень важной для вас и весьма отяготительной для тани Аноис.

— Да как вы смеете?!

Я коснулся указательным пальцем своего виска:

— Вы позволяете себе забывать то, что никогда не смеет забывать ваш почтенный отец, юноша. Я знаю, что у вас в голове. Я знаю, что у нее в голове, для меня умы всей вашей партии как одна открытая книга, заполненная кровожадными и пафосными изречениями. Я видел, что испытывала ваша почтенная матушка, и я предрек для себя ее скорую смерть, и я спас ее! Извините, что это вас так оскорби…

Взрыв ярости и натренированная реакция помогла моему лицу не встретиться с кулаком юного тана. Сделав крошечный шажок вправо, пропустив его удар мимо, я врезал ему чуть правее середины груди, в область сердца. Он согнулся, глотая воздух и, если бы это был кто-то другой, я бы завершил короткую комбинацию ударом колена в лицо, разбил бы ему челюсть, нос, выбил бы несколько зубов. Но он аристократ Мескии, нельзя подпортить его породистое личико и уйти безнаказанным. Даже мне нельзя.

— Благодарю за приятную беседу, тан л’Зорназа, я многое из нее вынес. Если у вас еще раз возникнет желание поговорить со мной, можете подходить либо с секундантами, либо с извинениями. Всего доброго.

Тяжело дыша и нервно постукивая тростью по пышной ковровой дорожке, я пошел прочь. Интуиция подсказала мне заглянуть в кабинет покойного л’Дровина, и я был вознагражден.

— Хозяин, все в порядке? — поспешно спросила Себастина. Она всегда нервничала, если не могла быть при мне круглосуточно и неотступно.

— Тан л’Мориа! — Аноис поднялась с резного стула. Волнение и облегчение в одном порыве приятных чувств юной тани окутали меня. — Простите меня, я не хотела так обременять вас!

— Что вы, моя тани! Вы тут совершенно ни при чем… Что, надеюсь, вас не оскорбит. История моих проблем с домом л’Зорназа гораздо старше, чем события этого вечера.

— Он казался таким обходительным, и я сама не успела понять, как очутилась наедине с таном л’Зорназа… — растерянно пролепетала она.

— Его Голос — действительно Голос, гипнотический. Юный Микар — превосходный и пылкий оратор, а если позволить ему говорить достаточно долго, то он может заговорить даже ваш разум. Его отец пророчит ему карьеру видного и преуспевающего политика. Думается мне, когда юноша займет свое место в Парламенте, партия монодоминантов станет значительно сильнее.

Я позволил себе вернуться в кресло и взяться за стакан, в котором уже растаял лед.

— Себастина, обнови.

— И мне, если можно.

Я удивленно приподнял бровь.

— Моя тани, это очень дорогой бренди, но вкус у него, как у дешевого самогона. Очень крепкого дешевого самогона.

— Я рискну.

Моя горничная подала нам напиток, и тани Аноис сделала солидный глоток не поморщившись.

— Однако!

— Тан л’Мориа, если не будет слишком большой наглостью с моей стороны спросить, не могли бы вы рассказать о тани л’Вэйн? Я много хорошего слышала от нее про вас, но так и не поняла, в каких вы отношениях?

— В родственных, — улыбнулся я, — почти. Она мне как старшая сестра.

— О!

— Да, когда мать отправилась по Серебряной Дороге, а отец пропал, она должна была стать чем-то вроде моей второй матери. Когда я родился, она была хранительницей моего имени. Знаете, что это значит?

— Вообще-то нет.

— Вы явно не мескийка. У нас есть традиция, наследуемая с древних веков: первые три года жизни ребенка не называют по имени. Даже вслух имя не произносят. Считается, что это делается для того, чтобы Темнота не отыскала неокрепшую детскую душу. Чушь полная!

— Почему же?

— Ну, это просто ерунда, поверьте мне. Как и то, что первые три года жизни все тэнкрисы носят одинаковые милые платьица, что девочки, что мальчики.

— Вы тоже?

— А чем я хуже остальных господ Голоса? — снова улыбнулся я. — Хотя, если задать этот вопрос остальным, думаю, список получится внушительный. Когда я осиротел, Ив попыталась заменить мне мать, но стала сестрой. Я все сделаю ради нее. Даже вытерплю компанию тана л’Ча.

— А он такой плохой?

— Он раздолбай, каких мало, простите мне это слово, но она сильно к нему привязана, насколько я понимаю, и его присутствие дарит ей радость. Для меня это важнее его раздражающего смеха и непрекращающегося пьянства, а также жизни за ее с…

Над ней поднималось, мягко мерцая, облако чего-то, что, наверное, называется умилением. Я никогда в жизни не вызывал у окружающих умиления, так что не мог быть уверен.

— Давайте вернемся к остальным гостям. Вы драгоценная жемчужина этого вечера, ваше отсутствие будет слишком заметно.

Вернувшись в облюбованные знатью залы и вновь искупавшись в волнах презрения, я постарался как можно сильнее приглушить свой Голос. Как и любой другой Голос, мой действует не постоянно, а лишь когда я притрагиваюсь к нему, но у каждого тэнкриса контроль над Голосом зависит от разной степени концентрации и волевого напряжения. Мой, например, нисколько меня не обременяет, так что я могу видеть и чувствовать эмоции постоянно.

— Вы ощущаете этот запах? — спросила Аноис, морща свой милый носик.

— Пахнет паленым, знаю. Видимо, ветер донес до нас воздух из Черни.

— Вы чувствуете этот запах?! — Ив появилась как из-под земли, донельзя взволнованная и испуганная. — Это кошмар! Все рушится! Откуда прет этот мерзкий запах?! Я сейчас умру от стыда!

— Ив, успокойся. — Я дотронулся до ее разума, едва-едва развеивая ее волнение. — Ничего страшного не происходит, здесь запах практически не чувствуется, гораздо сильнее пахнет в тех частях дома, в которых никого нет. Пошли слуг туда, пусть нюхают.