Я чуял, как ей страшно, ощущал, насколько сильно ей хочется сбежать отсюда, однако желание забрать с собой Антона было сильнее этих недостойных чувств. И я осознал так же ясно, как и то, что сейчас на дворе поздняя зима — девушка не сделает и шага, потому что ей претит сама мысль о том, чтобы бросить брата.

— Антон, успокойся, она никуда не побежит, ты ведь сам прекрасно знаешь это. Я чувствую это в тебе.

— Какого хрена тебе от нас надо? — Юноша впервые обратился ко мне с того момента, как попытался напасть. — Зачем ты нам все это показал? Зачем привел сюда?

— Я думал, вы уже догадались.

— Откуда? Мы тебя вообще первый раз видим, о чем мы можем догадываться?!

— Антон… — подала голос Марина, — кажется, это все из-за меня…

— Да о чем ты, Мелкая? Ты-то тут при…

— Я слишком открыто пялилась, Тошка, вот почему нас привели сюда…

Удивительно, но девочка-подросток абсолютно точно сумела проанализировать ситуацию и понять ту причину, по которой я позвал ребят с собой. И это несмотря на то потрясение, что она испытала только что. Как же не хочется их убивать…

— Верно, Марина, — согласно кивнул я без тени улыбки, — мне действительно жаль это делать, но я не могу оставлять живых свидетелей. Для всех я умер, и так должно оставаться впредь.

— Но… но… — девушка силилась что-то сказать, однако не сумела придумать ни единой хоть сколько-нибудь убедительной причины, по которой я должен был сохранить им жизни. Даже Антон, который с неистовством загнанного волка бросался на меня минуту назад, теперь сник и подавленно молчал. Та легкость, с которой я несколько раз опрокинул его на землю, его если не напугала, то очень впечатлила. Он осознал, что даже против одного меня у него нет ни единого шанса. А уж теперь, когда вокруг нашей компании стали появляться мои хмурые и молчаливые марионетки, совсем было глупо на что-либо надеяться.

Парень затравленно огляделся, отметив несколько безмолвных фигур, что замерли немного поодаль, и снова вперился в меня упрямым взглядом.

— Ты… вы говорили, что для всех вы должны оставаться мертвым. Но ведь все эти люди знают этот секрет, так в чем проблема? Отпустите нас. Парой человек больше, парой меньше. Кто нас вообще станет слушать, когда у нас нет никаких доказательств?

— Не так, Антон. Я сказал, что не могу оставлять живых свидетелей. Все они, — я обвел широким жестом несколько легионеров, что обступили маленький клочок земли, на котором был установлен деревянный крест и временная ограда, — неживые.

— Что? — Голос парня дал петуха и прозвучал настолько тонко, будто это спросила его сестра. — Это же невозможно! Они… нет, я не верю…

— Веришь. Ты в это веришь, и поэтому напуган. Но не бойся, подойди к любому из них, загляни в мертвые глаза.

Загипнотизированный моим голосом, словно сомнамбула, юноша сделал несколько шагов и немигающим взглядом уставился в одного из мертвецов.

— Он не выглядит мертвым… он как обычный человек…

— И все же, он мертв. Это другая грань моего дара, Антон. Та, которую я скрывал и буду скрывать ото всех. Та, из-за которой умерло уже очень много людей, и умрет еще больше. Мне очень жаль.

Юноша, словно не слыша меня, поднял руку и дотронулся до щеки покойника, замершего перед ним.

— Холодный… но мне все равно не верится, что он мертв…

— А ты проверь. Выставь палец.

— Что сделать? — Переспросил парень, оборачиваясь на меня.

Я ничего не стал отвечать, а только лишь продемонстрировал ему оттопыренный указательный палец.

— Антон, не надо… — Марина как будто что-то почувствовала и попыталась отговорить брата. Но тот снова подчинился мне, словно в полубреду.

Едва он повторил мой жест, как до сих пор неподвижный мертвец молниеносным движением дернул своей головой, насаживаясь глазницей на выставленный палец Антона. Мальчишка вскрикнул на одной ноте с испугавшейся Мариной, и от неожиданности плюхнулся на пятую точку, прямо в застывшую слякоть.

Поспешно отползая от легионера, юноша старательно оттирал со своей руки расплескавшуюся по ней стундеобразную слизь, которая наполняла глазное яблоко мертвеца.

— Бл… какого… что за… су…

— Ну скажи, Антон, — над шокированном парнем склонился одноглазый легионер по правой щеке которого стекала мутная жижа с остатками лопнувшего глаза, — разве живой человек сделал бы так?

Глядя на эту картину, следом за братом, на землю тихо осела и Марина.

— Не может этого быть… — одними губами прошептала она. — Как это возможно?

— Я и сам до конца не понимаю, — признался я, прекрасно расслышав ее речь. — Просто принимаю это как данное.

— Просто в голове не укладывается… и мы… вы нас сделаете такими же? Бесстрастными и покорными?

Казалось, девушку подобная перспектива пугала больше самой смерти, и мне захотелось ее немного успокоить.

— Только на некоторое время. Но потом, я обещаю, вы обретете покой.

— Как вон тот? — Антон, не поднимаясь с земли, указал на могилу Демина, но увидев на своей руке остатки слизи, снова принялся остервенело вытирать ее об свои штаны.

— Нет, с ним совершенно другая история. Тот человек много раз пытался меня убить при жизни, а теперь расплачивается за свои поступки. Вас же мне не за что наказывать. Вы просто оказались не в том месте и не в то время.

— Так вы все-таки нас убьете?

— Мне придется.

— И как это произойдет?

— Быстро и безболезненно. Вы не успеете даже понять, как перешагнете за грань.

Антон поднялся с земли, отряхнув налипший на джинсы грязный снег, а потом подошел и помог подняться Марине. Крепко обняв сестру, не поворачиваясь ко мне, он сказал:

— Мы готовы.

Но я почувствовал, что он лжет. К такому невозможно подготовиться, этого нельзя ожидать, как вспышки фотоаппарата. Где-то внутри каждого из ребят теплилась вера в то, что все обойдется, что ничего с ними не случится. Молодость вообще с трудом поддается таким мыслям, она до самого последнего мгновения отвергает смерть и не верит в нее. И только лишь когда сердце стискивают ледяные когти костлявой, заставляя прекратить свой безудержный бег, приходит осознание неизбежного…

— Не торопитесь, посмотрите сначала на это…

Антон и Марина синхронно развернулись ко мне, ярко вспыхнув отчаянной надеждой, и умерли в это же мгновение, пронзенные тончайшими иглами мрака. Умерли не забитыми жертвами, согнувшимися под гнетом безысходности и страха, а окрыленными мечтательной верой.

Мне показалось, что так будет лучше для них, что именно так и должно уходить из жизни. Надеюсь, я не ошибаюсь…

Когда передо мной встали тела Антона и Марины, я провел ладонью по волосам каждого и заглянул в их глаза, которые стали совсем не такими выразительными, как при жизни. И если в последние несколько месяцев во мне только крепла мысль о том, что смерть делает человека совершенным — сильным, сконцентрированным, неутомимым, бесстрашным… то теперь эта убежденность померкла, подобно луне на дневном небосклоне.

Нет, все-таки я давно уже потерял право называться человеком…

Зал заседаний бурлил и кипел, словно пчелиный улей в который бросили камнем. Солидные дяди в деловых костюмах и военных кителях одинаково хмурили брови и морщили лбы, бросая по сторонам тяжелые взгляды. Обстановка в столице уже накалилась сверх всякого предела, и никакими известными методами не получалось сбить температуру. Город походил на охваченного жгучей лихорадкой больного, вокруг которого бегала орава врачей, пробуя то одни, то другие методы лечения. Но ни одни из них не действовали, а те, которые на первых порах показывали неплохую ремиссию, потом оборачивались ужасающим рецидивом.

Враг был непредсказуем и словно бы предугадывал любые действия на несколько ходов вперед. Против него не действовали ни силовые, ни сдерживающие методы, а применять совсем уж радикальные шаги мешали миллионы мирных жителей столицы. Противник словно помоечная крыса или чумной таракан пролезал в любые щели. Он был настолько вездесущим, что ни у одного из ведомств до сих пор не получалось даже приблизительно определить его численность. Разброс оценочных данных был просто колоссальный — от пары тысяч до нескольких сотен тысяч. И, тем не менее, каждое из этих предполагаемых чисел казалось одинаково неправдоподобным.