Буслай имел заветное желание, чтоб сходить к немцам и отловить там для бесчеловечных опытов "Печеное яблоко", но Добрыша поведал по секрету, как он, будучи в борьбе с тяжким дурманом, этого злобного бюргера завалил вместе с подземным узилищем, на стенах которого Васька оставил колодками свой автограф. Так что снова идти туда было без надобности.
Он увязался, было, за Дюком Стефаном, который нашел для себя новую страсть - лыжи, но в скором времени ему несколько поднадоело всегда совершать по два переход: один - для себя, а второй - обратно к Дюку. Стефан не возражал, когда Васька умчался к месту, так называемому Бегу Ахилла, что было перешейком между Ладогой и Балтикой. Вероятно, здесь когда-то проживал сам Ахилл (bokku - сторона, бок, в переводе с карельского, примечание автора), но нашлись грамотные люди, которым было все равно - что "бок", что "бег". Нарекли землю "бегом" - и будьте здоровы. Бегайте за милую душу, ловите тень Ахилла. А, может, и не Ахилла вовсе, а какие-нибудь средства передвижения - сани, например (ahkio - саамские сани, в переводе с финского, примечание автора).
Почерпнутые из книг знания Буслаева вырывались наружу, как болотный газ из трясины. Он не успевал их осмыслить - а они улетали. Но ему все равно было хорошо. Когда мудрость, хоть и чужая, клокочет где-то внутри - это всегда лучше, нежели злость, либо черная зависть. Сам себя уважать начинаешь. И прочих встречных-поперечных уважать себя заставляешь.
Хотелось Василию подраться, хотя, это чувство на самом деле не совсем правильно отражало его желание. Ему хотелось дать в морду князю Вове и не обойти вниманием, конечно же, Александра. Всем слэйвинским выскочкам хорошо бы надавать по рогам, да никто из них не давал повода для конфликтов. Что-то случилось в этом мире, все медведи, видимо, в лесу подохли, раз такое творится.
Тут же Буслай наехал на скрытую под корнем вывернутого старостью дерева берлогу. Еле заметный парок подымался из маленькой дырки в снегу. Спит зверь и в ус не дует.
Значит, прочие медведи тоже живы. Тогда что же творится со слэйвинами?
Он в отличие от всех прочих друзей-товарищей, в искренность помыслов княжьего сословия не верил ни на йоту. Каждый, стремящийся во власть, эту самую власть желает узурпировать, пожрать конкурентов и сделаться самодержцем. Вот Добрыша, например, авторитет в Новгороде, однако ни в суды никакие не входит, ни налогами заниматься не желает. Или Илейко - тот вообще всенародный авторитет. Да и Алеша Попович после истории с Настенькой только уважение себе снискал спокойным и взвешенным поведением, не потерял лицо, так сказать, как бы нехорошо ему самому не приходилось. Эти три могучих человека, если бы захотели, в один миг устроили бы себе политическую партию, собрали бы под свои знамена всю Ливонию, повывели бы всех слэйвинов, если бы пожелали. Или войной пошли бы высокомерных тевтонов громить, только позорящих своей избранностью и батиханской благосклонностью светлые рыцарские устои, завещанные еще отцами-госпитальерами.
Но не хотят! И в голову такое не приходит. А Невский этот - так была бы возможность, всю Ливонию на части бы распилил, а потом под себя потихоньку бы и подмял. Идея у него. Как он говорил, объединительная. Зачем объединять то, что само по себе несколько столетий объединенное было? Нет, только то считается единым, где царь сидит и глаза по сторонам пучит, пусть хоть сам и без царя в голове.
Библия, говорят, подразумевает, что все рабы, а господин - наместник бога. Васька себя рабом никогда не мнил. Волхвы всех сынами и внуками Господа почитали. Пусть попы хоть как увещевают, но он против рабства в любом его толковании. А Библию любой дурак трактовать будет, лишь бы этот дурак обличен был высоким положением. Вон Давид, подлец из подлецов, а ему столько места на страницах, любой Санта Клаус позавидует. Случилась бы сейчас перепись какого-нибудь святого писания меньшего масштаба - Александр бы главным себя запихал, пусть и чужими устами и руками. Того и гляди, что Святым его объявят, хотя никаких чудес он делать не умел, не умеет и не будет уметь.
Да, эти парни по-другому воспитаны, они и мир видят иначе, для них и Правда - всего лишь понятие неюридическое (слова, которыми потчуют всех будущих юристов в начале их обучения во все времена и у всех народов, примечание автора). Тогда в чем же дело, что замыслили слэйвинские князья?
Буслай спускался с горок так лихо, что ветер свистел в ушах, а ресницы смерзались друг с другом от морозного дыхания. Вокруг было тихо и звонко, как может быть только зимой и только в Ливонии. Словно перед бурей, подумалось Василию.
Он даже остановился на лыжах, один посреди безмолвствующего леса. Только где-то в кроне сосны радостно цокала белка, поздравляя человека с догадкой. Князья затаились не потому, что они смирились, или не знают, что делать - наоборот, они что-то задумали. И намерения их страшны сами по себе, потому что не могут привести ни к чему иному, как к кровопролитию. Когда льется кровь, образуются парные "святые" - один со стороны жертв, другой - со стороны палачей. А иные святые - народные чудотворцы - не в счет, их чудесные поступки просто шайтан.
Буслай развернул лыжи в обратную сторону, но возвращаться назад по лыжне не стал. Что он скажет и кому? Даже если Илейко ему поверит, либо Стефан отнесется с пониманием, что можно сделать? Созвать народный хурал Монголии и заявить: "Люди, будьте бдительны!" При чем здесь эта Монголия! Пока гром не треснет, мужик не перекрестится.
Василий поехал дальше, пытаясь найти какой-то ответ, но ничего в голову не лезло. Не смог он найти решения ни на следующий день, ни позднее. А потом махнул рукой: будь, что будет. Рождество гуляло по деревням и городам, так чего же голову себе забивать тревожными мыслями! Он дождался Стефана и дальше ехал уже с ним, беседуя за жизнь и не пытаясь ни учить, ни учиться. Впрочем, пришлось разок блеснуть своим навыком подледной рыбалки. Дюк только диву давался, как Буслай вытаскивал друг за другом на лед одну рыбу больше другой.
- Эх, ты бы видел, что наш Садко с рыбным промыслом вытворять умеет! - сказал он, когда Стефан откровенно восхитился. - Садко - первый рыбак в Ливонии. Был, да, пожалуй, и поныне.
Вот с кем надо поделиться мыслями, с Садко. А еще лучше с Вольгой, да того найти невозможно, даже если специально задаться этой целью. Вольга настолько неуловим, насколько и непредсказуем. Он сам кого ему надо найдет, если приспичит.
Когда они вернулись в Новгород, Василий первым делом отправился к знаменитому музыканту, по совместительству - купцу. Буслай не был горазд в намеках и сравнениях, поэтому выдал, как на духу, все, что надумал во время лыжного похода.
- Вот, где собака порылась! - сказал на это Садко, а Васька и не понял, что это значит: то ли одобрение, то ли нет.
- Эх, Вольгу бы сюда, - добавил гусляр. - Так тот в Грецию к куявам подался, а когда еще Путь (имеется в виду "Из варяг в греки", примечание автора) заработает? Весной, вероятно, тогда Вольга и нагрянет.
Садко предложил Василию пока ни с кем своими догадками не делиться, чтоб не травмировать ничью психику, а занять выжидательную позицию, держа при этом ухо востро.
- Будем думать! - предложил он. - Если начнутся какие-то подвижки - сразу бить тревогу.
- Ну, бить - это мы можем, - настроение у Буслая снова сделалось обычным, приподнятым. - Не тревогу, не набат, а сразу же в бубен.
На том и порешили. Никто из них не принес беспокойных мыслей своим товарищам, потому как почвы под ними пока не было никакой. А сами товарищи были слишком заняты, чтобы ждать всеобщего слэйвинского подвоха. Они и с ССП - сводом сволочных правил (общечеловеческих) - разобраться не могли, не говоря уже о каких-то мифических заговорах.
Добрыша с Илейкой и Алешей Поповичем беспрестанно ездили в Плесков, где сделалось крайне беспокойно. Какие-то батиханские лазутчики, поддерживаемые твердоголовыми тевтонами, вносили сумятицу в мыслях и чаяньях горожан и людей из глубинки. Из Дерпта прискакал еле живой Мээлис и поведал, как они в крепости-одинце отражали целый штурм псов-рыцарей, причем все не понарошку, а всерьез: убитых с той и другой стороны хватало (подробнее у Э. Киппеля в книге "Мээлис", примечание автора).
