Он выбрался через пустырь на косогор за деревней, отметив про себя, что засада все-таки вышла из тени, пошипела на разные голоса, и эти голоса стали поспешно стягиваться к хорошо пробитому его конем пути через заросли лопухов и прочей растительности. Добрыша сказал своему верному четырехногому товарищу по путешествию "спасибо", закрепив поцелуем, и отправил его к лесу. После столь нежного и трогательного прощания лошадь готова была идти куда угодно и как угодно, а ливонец, осторожно маневрируя среди зарослей, двинулся в обход деревни.

  Преследователи очень быстро обнаружили коня без седока, принялись читать следы вероятного отхода седока без коня, но вариантов движения было слишком много, поэтому с наступлением темноты они плюнули на это дело и ушли совещаться.

  А Добрыша забрался в чью-то баню, уж каким ветром занесенную в эти края, и просидел в ней до первых петухов. Потом по темноте дошел знакомым путем к лодке, так и оставшейся стоять готовой к отплытию, и столкнул ее в воду.

  - Ну, вот, хоть в баню сходил, - криво усмехнулся он, когда деревня скрылась за поворотом, и взялся за весла.

  Он проплыл довольно много, потом, в предрассветной мгле вылез на берег и помахал рукой удаляющейся корме: лодка, предоставленная сама себе, понеслась течением в далекую Балтику.

  Наступившая осень несколько усугубила скорость передвижения, но, тем не менее, с каждым днем Никитич все же приближался к дому. У них с преследователями, словно бы, игра проходила под названием "найди и догони". Пока быть на шаг впереди удавалось ливонцу. Но если бы не помощь людей, в любой момент все могло закончиться плачевно.

  Помогало ему много народу: и немцы, и поляне, и слэйвины и жемойты, и литы. Еще больше народу ему не помогало и старательно вредило: и немцы, и поляне, и слэйвины, и жемойты, и литы. Его принимали за беглого каторжника, даже несмотря на то, что одет Добрыша был очень пристойно, за государственного преступника и вражеского лазутчика. Обязательно находился человек в деревне - мужчина, либо женщина - кто со всех ног бежал к старосте или напрямую к стражникам.

  Ощущения себя "вне закона" породило у ливонца какую-то отчаянную дерзость. Он не мог не использовать ни одной возможности, чтобы не задеть стражников и прочих государевых людей. Если бы не было у него задачи пробиться в Ливонию, то обязательно бы возле него собралась удалая шайка-лейка для совершения отчаянных налетов на кутузки, охранки и тому подобные заведения. Парадокс этого заключался в том, что Добрыша и сам в некотором роде был на службе. Он пытался оправдать свои поступки тем, что третирует только дармоедов, облеченных властью эту власть поддерживать любым доступным им способом: бить, либо сильно бить, или же очень сильно бить. Но утешение было слабым, поэтому он махнул рукой и продолжил свой партизанско-диверсионный рейд.

  Однажды кончились и полянские, и литовские земли, скрылись позади леса радимичей, но отряд шляхтичей тоже, видать, увлекся преследованием, вторгшись в исконно враждебно настроенные к ним территории. Теперь они жгли и глумились в деревнях, показывая направо и налево доверительные грамоты князя Глеба и ярлык самого Бати-хана.

  Добрыша изрядно утомился в своих бегах, конем он так и не обзавелся, однако этот факт оказал положительное воздействие: его легко подвозили на попутных подводах, да и с переправами договариваться было гораздо проще.

  Уже на подходе к ливонским землям его в очередной раз обложили со всех сторон. На этот раз ни сверху по течению препятствовавшей ему реки, ни снизу к деревням подобраться оказалось невозможно. Его заметили, и пришлось зарываться в листву, как когда-то в Европах, надеясь только на то, чтобы никто из полян ненароком на него не наступил.

  Холодный дождь выгнал преследователей из леса, вынудив и Добрышу искать какой-то способ для переправы. Вплавь через полноводную и чертовски холодную стремительную реку перебраться было, конечно, можно, но не очень. Да еще поляне держали где-то дозоры, а в деревне у них мокли под ливнем грузовые лодки, способные вынести десяток людей с одного берега на другой.

  Никитич исследовал доступные ему берега и придумал способ, чтобы попасть с пункта "Х" в пункт "П", не замочив при этом ног. То, что он и так был мокрый, начиная с головы, не бралось во внимание: дождь - не повод раскисать. Проще было, конечно, совершить это ночью, да дело осложнялось тем, что видимость падала до нуля, а ему нужна была определенная меткость.

  Добрыша настолько увлекся подготовкой к броску своего топора с привязанной к его рукояти веревкой, что не заметил, как на том берегу к самой воде спустились два человека. Метать можно было до посинения - высокий пень с той стороны был не самой стоящей мишенью. Зато, если попасть в воду, то не исключен вариант оглушить какую-нибудь любопытную рыбу, потом испечь ее в углях и слопать, попросив у полян небольшой паузы на ужин. Кстати, их местное население давно уже тысячеглавым Змеем прозвало, потому что лживы они все, подлецы, коварны и, вдобавок, шипят всегда - уж таким языком они себя наградили в незапамятное время. Тугарин Змей (tuhat - тысяча, в переводе с финского, примечание автора), да и только.

  Уже после старательно подготовленного броска Никитич разглядел, что на том берегу что-то не так, а когда чей-то голос подтвердил его смутное видение, он расстроился: это же надо - куда ни кинь, в человека попадешь! Однако люди с той стороны не проявили никаких признаков агрессии, даже помогли с обустройством переправы - Добрыша еле выдернул из пня прилетевший обратно топор.

  Когда же они начали сражаться с полянами, уважение к ним у ливонца значительно возросло. Впрочем, куда им было деваться - шляхтичи первыми напали. Никитич тоже вступил в битву, едва добрался до берега, причем, так уж вышло, на руководящих началах. После того, как все было кончено, знакомство привело к безмерному удивлению пряжанца.

  - Так это ты и есть старый казак Владимира в бегах? - протянул он и почесал рукой мокрый затылок.

  - Это сам Владимир в бегах, - буркнул Илейко.

  - Позвольте, - обратился Потык. - Насколько мне удалось выяснить, месяц сейчас осенний, а вот год? Какой год ныне?

  - Тебе по какому счислению сказать? - слегка рассердился Добрыша.

  Потык с Илейко переглянулись: каждый народ, даже каждый народ в народе, летоисчисление вел обособленно, поэтому ровным счетом ничего знание Добрышиного года не давало.

  - Ну, комета висит? - нашелся Михайло.

  - Висела, - кивнул головой Никитич. - Чего-то вы - будто с луны свалились.

  - Правильнее сказать: из-под земли выбрались, - усмехнулся лив. - Только не чаяли опять к полянам угодить. Это - Висла, либо Одер?

  Добрыша понял, что розыгрышем, либо неудачной шуткой тут и не пахнет. Сгинувший несколько лет назад Илейко Нурманин и его диковатый спутник Михайло Потык на самом деле, словно отстали от жизни.

  - Да, ребята, - сказал он. - Эк вас жизнь-то зацепила! Вы, случаем, не с Индии объявились?

  - С Индии, - хором согласились два товарища. - Еще с какой Индии!

  - Ну, ладно, - махнул рукой пряжанец. - Это Ока, если вам название о чем-то говорит.

  - Точно! - Илейко чуть не подпрыгнул вверх от радости. - Я-то Суправите все про правый путь толковал, вот он и указал нам его - к берегу Правой реки (oikea - правый, в переводе с финского, примечание автора). Ну вот, считай, мы и добрались.

  Тем временем они подошли к лесу, срубили себе из лапника шалаш, чудом развели костер и почувствовали себя донельзя уютно и покойно - тепло и тихо, дождь поливает, от сохнущей одежды пар подымается, животы урчат от легкого перекуса, но вокруг почти родная земля.

  Илейко поведал о Василии Буслаеве, о Садко и Дюке Стефане, чем очень удивил и приятно порадовал Добрышу.

  Он, в свою очередь, рассказал о многих незнакомых ливу людях, принеся также печальную весть о кончине Сампсы Колыбановича. Крестный дядька Илейки погиб, так и не переговорив со своим крестником по душам.