Ливонец не слышал, как выскочили во двор освободившиеся хозяева, как прибежали с факелами поляне и принялись осматривать землю. Не погнушались и собаками, однако от этого овцы в повозке начали проявлять беспокойство, поэтому с поисками решили подождать до утра - куда этот полумертвый ливонец может деться?
Добрыша очнулся от мерного покачивания и скрипа. Значит, они тронулись в путь. Овцы шумно дышали и пряли своими огромными, как у зайцев, ушами. На человека они уже не обращали никакого внимания: он был свой, из стада. Поэтому самые беззаботные и наглые норовили съесть с его рук хлеб, которым он решил себя слегка подкормить.
Куда они направлялись - Добрыша имел только смутные догадки. Лишь бы не пропустить момент, чтобы не остаться в повозке до самой выгрузки животных. Пряжанец временами утрачивал связь с действительностью, видел перед собой давно мертвых людей, лица которых, если присмотреться, становились похожими на овечьи морды.
Иногда он слышал лающий разговор "Печеного яблока" с кем-то извне, по струе свежего воздуха определял, что пришло время кормежки, и вжимался в пол, когда напиравшие овцы сплошным шерстяным валом ломились к своей еде.
Он хотел сбежать на первой же ночевке, но повозка оказалась расположена прямо посреди постоялого двора, так что со всех сторон прекрасно просматривалась. Да к тому же еще и охранник, болтающийся поблизости, непременно бы выявил его появление.
Ехать в гости к "Печеному яблоку" и всему населению городка хотелось не очень. Народец там жил дрянной, своей головой никто не думал, так что помощи было бы ждать напрасно.
Но вывалился он из повозки, сказав последнее "прости" своим спутникам, как раз на повороте возле их "минеральных вод". Овцы проблеяли на прощанье что-то свое, баранье, и поехали себе дальше. Добрыша, насколько мог быстро, выполз на обочину и там затаился.
Голые ноги отчаянно мерзли, поэтому он врачебным ножом отпорол оба рукава тулупа и соорудил из них что-то на манер сапог. После путешествия очень хотелось пить, посему он пошел вдоль неглубокого проросшего деревцами овражка, надеясь найти ручеек. Эта низина и вывела его прямо к серному источнику, к счастью сейчас не облагороженному присутствием местного духовенства.
Памятуя о волшебных лечебных свойствах оного, Добрыша, превозмогая подкатывающую тошноту, напился, но оставаться поблизости не решился. Сомнительных монахов здесь ходит много, каждый готов внести свою лепту, чтоб странного незнакомца тотчас же изловили и поджарили в воспитательных целях на глазах у оживленного развлечением населения.
Его голова продолжала плавать в невесомости, а тело было все таким же слабым, зато жар весь ушел. Ливонец заставил себя забрести в чащу, сделал постель из опавших листьев, ими же и укрылся, и только после этого впал в забытье. Уже теряя контроль над окружающим, подумал, что это замечательно, что здесь растут одни дубы и липы - в прелой сосновой хвое так устроиться бы не удалось.
Подкрепившись хлебом и салом, Добрыша, когда пробудился, озаботился несколькими вещами. Голова все равно была полна тумана, но сквозь него удавалось протиснуть кое-какие правильные мысли.
Во-первых, прожить, зарываясь в листву, он долго не сумеет - все-таки не свинья же он, хотя и с овцами за своего. Во-вторых, пища совсем скоро кончится, а желудями питаться он не умеет - все-таки не свинья же он. И в-третьих, без одежды и без оружия он долго в лесу не протянет - все-таки не свинья же он. Вывод напрашивался один - Добрыша не свинья.
Что делать дальше - пес его знает. Ливонец пошел вперед, пока не встретил на пути большой овраг, поднимающийся вверх до гигантского камня, перегородившего весь этот земляной провал. За валуном обнаружилась ветхая деревянная лестница, выше уткнувшаяся в местами проросшую кустами старую тропу. Вот эта-то тропа и привела его к избушке, в которой могла жить только особо злобная ведьма Вагрии, потому что рядом располагался отдельно врытый погреб неизвестного значения. Охотники обычно такими делами себя не обременяют, им в чаще подолгу жить не приходится. Тогда кто же тут обитал? Ведьма - больше некому. А в погребе жертв своих морила перед тем, как скушать за ужином.
Добрыша, несмотря на огромное утомление от столь длительного пешего похода, исследовал погреб и пришел к выводу, что он использовался именно для этой цели: в нем держали людей. Даже можно было сказать, что и сгинувший Васька Буслаев здесь томился - на стенке оказалась надпись, словно протертая толстым куском дерева: "Здесь был Вася Б". Ливонец этому ничуть не удивился.
Зато в избушке обнаружилась целая сокровищница: одеяло с подушкой, топчан и полный набор кухонной утвари. И еще обнаружилось, что этим жилищем уже давно не пользовались. Может - и ничего, может - и удастся в себя прийти, пока никто не набежит?
Добрыша плохо ориентировался в реальности, в глазах двоилось и троилось, хотелось лечь на топчан и уже никогда с него не вставать.
- Это все от неправильного питания, - сказал он сам себе.
- А где его взять, это питание? - он тут же задал себе вопрос.
Ответа пока не нашлось. Зато нашлась ободранная шапка, похожая на колпак, и серая заношенная рубаха. Рубаха была тесновата в плечах, но в ней оказалось на диво уютно. Добрыша, силясь смотреть по сторонам, нашел поблизости березку, ободрал ее и из лыка сплел обувку в дополнение к рукавам-сапогам. Разведенный в очаге огонь добавил жизненных сил всему организму, чтобы перекусить и заснуть по-человечески: на топчане с подушкой и под одеялом.
Жизнь отшельника не принесла для пряжанца ни сил мышцам, ни ясности в голове. Видать, здорово усвоился в теле яд полабцев. Нужна была баня, чтобы от него избавиться, причем - не одна. Или еще что-то нужно, вот только самому Добрыше невозможно было постичь - что?
Ощущать себя каждый день пьяным в умат - дело скверное и, безусловно, опасное. Ливонец пытался приспособиться, даже на далекую реку ходил с самолично изготовленными кривыми катисками. Изловленная рыба доставила радость желудку, но дорога туда и обратно принесла печаль ногам.
- Я здесь умру, - сказал он как-то ночью, глядя прямо перед собой.
- Нет, не умрешь, - ответил женский голос, волнующий грудной.
Утром он выпил из большой чаши весь бульон из курицы, приправленный солью, наслаждаясь каждому глотку. Вот чего ему не хватало - соли. Как же раньше он до этого не додумался! Добрыша перерыл всю хижину в поисках вожделенной россыпи кристалликов, но тщетно - никаких намеков.
Тогда он, поочередно глядя на работу то одним, то другим глазом, изготовил из прутьев и лоскутов одежды силки для лесной птицы. Двумя глазами одновременно смотреть не получалось - голова начинала кружиться, хоть тресни. Лишь только под вечер ливонец, вдруг, осознал, что еще ни разу не варил здесь ни куриц, ни перепелов, ни фазанов с куропатками. Тогда откуда бульон? Не сами же они себя сварили!
Проснувшись поутру, пряжанец обнаружил не только суп, но и кашу, щедро приправленную маслом. Он попытался убедить себя, что все это - игра воображения, но желудок обрадованно принял правила этой игры, как чрезвычайно реалистичные и, стало быть, полезные. Теперь Добрыша осознавал, что кто-то проявляет к нему участие.
Казалось бы, образующаяся волшебным образом изысканная еда, должна была способствовать быстрейшему выздоровлению пряжанца, но однажды посреди дня его начала бить судорога. Била она жестко: и по рукам, и по ногам, и по всему телу. На губах образовалась пена, глаза застила багровая мгла, дышать сделалось почти невозможно. Каждая клеточка его некогда могучего организма страдала, как от пытки. Он не помнил, как заполз обратно в избушку, не помнил, сколько времени его тряс озноб и иссушал жар.
Когда, наконец, удалось открыть глаза, чья-то рука протянула ему кружку с водой - то, что ему было сейчас крайне необходимо. Он попробовал принять ее, потянулся всем телом, но кружка внезапно пролилась, причем Никитич даже не успел ее коснуться. Сразу же за этим раздался гнусный смешок, и не менее гнусный голос произнес: