Они дошли до лавки, на которой в свое время болел Алеша, и Сампса указал на пол:

  - Там подпол и ход. Все думал, богатства наживу, прятать буду. Нажить-то нажил, да вот не спрятал. Не до того было. Ты, вот что - сдвинь эту скамейку, да крышку приоткрой. Мне кое-что туда отнести надо.

  - Богатство? - спросил Попович, натужно пытаясь пошутить.

  - Богатство, - без тени улыбки ответил Сампса. - А тебе самому, пожалуй, пора уходить.

  - Это на ночь глядя? - Алеша удивился.

  - Именно так.

  Попович готов был голову поставить об заклад, что в этом предложении кроется что-то странное, понуждающее избежать какой-то опасности. Что-то, чего суоми ждет и, страшно предположить, отчаянно боится.

  - Неужели ты, единожды спасши меня, считаешь, что я не способен возвратить хоть часть долгов?

  Сампса только головой покивал в ответ, глядя куда-то в пол. Он был уверен в этом парне, тот не бросит. Но сейчас наступили другие обстоятельства, не хотелось бы напрасных жертв. Со всей ясностью суоми видел, что не успеет взойти луна, как возле его дома начнут мелькать тени. Злобные мертвые навьи порождения явятся для торжества над своим бессильным врагом. Многих парней за свою жизнь он отправил в страну вечной охоты, большая часть из них были кончеными негодяями, меньшая - заблудшими душами. Были и женщины, все, как одна - суки. Их ненависть должна была воплотиться во что-нибудь страшное и беспощадное.

  Но не их опасался Сампса, хватало на этой земле и людей во плоти, чтобы они пришли поквитаться, наконец, со своим былым обидчиком. То, что его немочь останется в тайне, не могло соответствовать действительности. Дурные слухи распространяются с немыслимой скоростью. Если удастся пережить сегодняшнюю ночь, то завтрашний день вряд ли завершится без кровопролития.

  Глупая самонадеянная Синица, воспользовавшись глубоким сном Сампсы, сделала, на ее взгляд, совсем безобидный поступок - остригла ему волосы. Она же пыталась как-то оправдаться, когда поутру суоми, сев на постели и закрыв лицо руками, уронил две слезы. Он не умел плакать, но глухая тоска, навалившаяся всей своей безысходностью, выдавила из глаз слезы.

  - Прости меня, дорогой, - сказала Синица. - Но волосы - не голова, отрастут. Так ведь?

  Сампса молча кивнул в ответ, а что оставалось делать? Крик не поможет, поднять руку на любимую женщину он не мог. Вот он и не проронил ни единого слова упрека, чувствуя, как нехорошо ему становится, как старость и дряхлость заполняют собой каждую клеточку его могучего организма.

  Синица после полудня ушла, но к ночи не вернулась. Не пришла она и утром, зато под вечер явился Алеша.

  - Как же так она поступила? - спросил он, не пытаясь выспросить подробности - все и так казалось очевидным. - Она ж, вроде как, любила тебя.

  - Знаешь, Алеша, порой люди творят такое, чего и объяснить потом не могут, - вздохнул Сампса. - Не уверен, что она взяла ножницы в руки со зла. На святках всякое случается, и хорошее, и плохое. Старуха Виеристя - вот кто одолела Синичку.

  Эта злокозненная ведьма с длинными черными волосами, если зимой, или просто копна сена - если летом, вредничала, как могла. Считалось, что Виеристя могла переходить с неба на землю, а затем в подводное царство. Ее путем-дорогой был крест, который было принято ставить под Крещение у проруби - во время святок, по древним представлениям, существовала прямая связь двух миров (vie(da) - нести, risti - крест, примечание автора).

  Алеша не очень доверял байкам о Виеристя, но как тогда можно было объяснить внезапное помрачнение, случившееся с Синицей? И Вий, и Виеристя никогда не действовали сами, для этого существовали слабые люди, весьма подверженные чужому влиянию. Назвать же "Далиду" сильной язык не поворачивался.

  - Почему же она ушла? - попытался понять поведение женщины Попович.

  - Да потому, что она любила меня того, а этот я - уже другой, - тщился объяснить Сампса.

  Алеша понимал, но не очень. Если Синица была лемпи, то вся ее сущность - любовь. А где любовь - там и жалость. Если она ушла, ничего с собою не прихватив, значит, надеялась вернуться, значит, вернется обязательно.

  - Понимаешь, Алеша, у каждого человека есть ость. У кого-то она в другом человеке, чаще всего - в жене, у кого-то в увлечении - камень режет, либо на рыбалку ходит, у некоторых - в деньгах. А у меня, так уж сложилось, в моей гриве. Не моя это была прихоть, точнее, не только моя. Отними эту ость - сделается человеку нехорошо, хиреть начнет и вовсе помрет. От скуки ли, от тоски - кто знает? Безрадостно жить становится. Если это дело удается пережить, то приходит человек в норму рано или поздно. Но для этого нужно время. Ты понимаешь, Алеша? Время. А его у меня нет.

  Словно в ответ снаружи что-то зацарапало по бревнам сруба. Тьма пришла в Сари-мяги. На этот раз она не была пустой.

  Дом внезапно дрогнул от мощного удара в стену, будто что-то огромное бросилось на возникшее препятствие, преграждавшее путь к двум человекам.

  - Мыши скребутся и от мороза бревна, просаживаясь, трещат, - пожал плечами Сампса.

  - Большие мышки с большими когтями и крепкими плечами, - усмехнулся Алеша.

  - Чудес-то не бывает, - суоми присел на лавку. - Даже самых злобных чудес в мире.

  - Вот это и скажешь им, этим чудесам, - заметил Попович и кивнул на входную дверь.

  Несмотря на то, что она вела в сени, а не на улицу, доски ее начали зарастать изморозью так быстро, будто их кто-то нарочно замораживал. Едва дверь полностью ощетинилась колючим инеем, из-за нее раздался свистящий шепот: "Впусти меня, Сампса".

  - Ну вот, еще и года не прошло, - вздохнул суоми. - Начались чудеса. И ведь, знаешь, рано или поздно они кончатся. Мне бесконечно жаль, что ты не ушел.

  Алеша ничего не ответил. Он занялся делом. В навьих, либо каких иных промыслах существуют правила, которым эти твари придерживаются, вольно, либо невольно. Это не люди, для которых нет никаких правил, хоть и нелюди.

  Он вывалил все добытое ими у барыг серебро на стол и разделил на пять равных частей, про себя пересчитав: ровно 50 артигов - не обманули демоны торговли.

  Получалось как раз по серебряному затвору на дверь и все четыре окна. Отлично, теперь оставалось только пересыпать вдоль всех стен тонкой дорожкой из соли и можно считать, что протокол соблюден. Конечно, не помешал бы и круг где-нибудь в центре, очерченный мелом, но Попович пока решил не усугублять ситуацию. По обстоятельствам.

  - Ай, молодец, - слабо усмехнулся Сампса. - Где ж ты такому обучился?

  - Так школа русов - ответил Алеша, впервые почти с гордостью признавшись в своей былой к ним принадлежности.

  Сампса про себя похвалил бабку Марфу, углядевшую в парне руса. Однако никаких надежд, что им удастся в святки противостоять балующему злу даже со всеми навыками руса, он не питал.

  По чердаку кто-то пробежал, и Алеша, хлопнув себя по лбу, подошел к печке. Очаг должен гореть, огонь - не просто тепло, это еще и защита. Жаль, дров можжевеловых не было, но обнаруженные осиновые поленья тоже хороши. Осина - она, как и серебро, способна к очищению и воды, и воздуха, и кое-кого еще. Едва он открыл печную дверцу, как целый клуб сажи, перемешанной с золой, вылетел к нему в лицо. Попович отпрянул, хватаясь за меч, соображая, что печная заслонка-то закрыта - стало быть, никого в топке нет. Так, выдают желаемое за действительное.

  Он поджег бересту и поднес ее к выложенным в очаге осиновым дровам, огонь охотно заплясал свой огненный танец. Внутрь дома повалил дым. Ничего, дело житейское, придется потерпеть: заслонку надлежит открыть, когда пламя наберет силу.

  Тотчас же сверху раздался исполненный тоски и ненависти вой - даже котам, даже в начале весны так орать не удастся. Оно и понятно: коты от своих кошачьих чувств завывают, а наверху ни о какой чувственности речи быть не могло.

  - Мочи козлов, - сказал Алеша и открыл трубу. Немедленно образовавшаяся тяга зарыдала под стать котам, дым начало утягивать наружу. Сверху несколько ног, копыт, рук, отбило раздосадованную чечетку.