Алеша не обнаружил следов клыков и когтей на телах мертвых, впрочем, не особо и присматривался. И вещей у них не было никаких, вероятно, убийцы прибрали себе.

  Хоронить тела в болоте он счёл совсем неправильным. Сжечь их посчитал невозможным. Единственное место, где можно было упокоить останки волхвов, было на той бесснежной поляне. Там и земля по какой-то причине не промерзла, да и деревья не росли, стало быть - и корневищ не должно быть в помеху приготовления ямы.

  Алеша устроил сани-волокуши, уложил на них пару тел, впрягся и пошел по былому своему пути обратно. Когда он свез к выбранному месту всех несчастных, то время давно перевалило за полдень. Стало очевидно, что сегодня дойти до Сари-мяги ему не представится возможным.

  Следы ночных тварей тоже кончились на черной пустоши, но в обозримом пространстве никого не наблюдалось, поэтому Попович, наскоро перекусив и попив водички, принялся за рытье могилы.

  Это место он выбрал чисто по практическим соображениям, а вообще оно его пугало. Алеша не был трусоват, но что-то на этой земле было не то, раз даже снег на ней не держался. Может быть, слишком много соли, не зря же Габаново назвали "кислым", но Габаново было довольно далеко от этих мест, да и, попробовав почву на язык, он ничего ни кислого, ни соленого не почувствовал. По жизни он землю не ел, но в этой предположительно ничего отвращающего от плодородности и вовсе ядовитого не ощутил. Только плеваться захотелось. Но по какой-то причине мороз ее не тронул - копалось вполне легко.

  Солнце не успело еще укрыться за горизонт, как он понял причину. Она его поначалу удивила, потом ужаснула, ну а затем даже вызвала чувство любопытства.

  Закопавшись, едва больше половины положенного вглубь, Алеша натолкнулся на старую, почерневшую от времени бересту. Ее было много, и на некоторой сохранились следы красной охры. Красный цвет - цвет не только крови, пролитой в борьбе мирового пролетариата, но и жизни, как таковой. Еще красными были глаза у одной из ночных тварей.

  Зажиточные люди окрашивали свои дома именно в пурпур, чтобы показать свою состоятельность, а в крашенных в этот же оттенок рубахах гордо шествовали богатеи. Теперь же следы такой краски на зарытой, неведомо в какое время, бересте. Это было удивительно.

  Но когда из-под полусгнившей коры обнажился, вдруг, человеческий остов, это испугало Алешу. Да и любого другого человека бы испугало, если, конечно, он не специализируется по выкапыванию людских трупов. Попович никогда раскопками не промышлял, тем более, на кладбище.

  Кладбище! Это лишенное снега и незамерзающее место было кладбищем! Догадка пришла к Алеше слишком поздно, когда обнаружился и другой скелет, обернутый крашеной берестой. Для убитых волхвов он копал общую, братскую, могилу, отчего размеры ямы были внушительны. Поэтому в них угодили несколько безымянных захоронений.

  Слегка поразмыслив, он пришел к выводу, что заниматься новыми раскопками и закапывание старых - потеря лишних суток. Сегодня никак не успеть. Коротать здесь ночь почему-то решительно не хотелось. Да и ночевка в срубе невдалеке от потревоженного погоста - тоже волнительна, а для игры воображения - вовсе пагубна.

  Алеша устроил для обнаруженных останков новое захоронение, перенес их туда со всем тщанием, но больно уж они были ветхие и древние: кора рассыпалась в труху, а кости вываливались. Именно поэтому он сделал удивительное открытие: это - не люди.

  О целых кладбищах метелиляйненов (о них в моей книге "Не от Мира сего 1", примечание автора) он слышал. Гигантские черепа и огромные костяки, иногда извлекаемые из земли, свидетельствовали о том, что великаны когда-то жили, да вот однажды сплыли. Но про такие погосты он не только не слышал, но даже и отдаленных намеков на их существование не ловил.

  Существа эти были достаточно низкорослыми, скелет в целом напоминал человеческий, но отличался в деталях. Череп был продолговатый, как пасхальное яйцо, зато зубы для такой головы казались великоватыми. Впрочем, и рот, вероятно, тоже. Зубы больше напоминали, конечно же, клыки. Такими кусаться было хорошо, либо откусываться. Надбровные валики были преизрядно могучими, отчего глазки делались маленькими и глубоко посаженными. Грудная клетка больше напоминала киль, как у птиц, но такой же хрупкостью, вероятно, не обладала. Руки - до колена, пальцы - короткие, причем, и на руках и на ногах одинаковые. Одежды ни на одном костяке не сохранилось, зато кое-где отдельными лоскутами мумифицированная кожа намекала: они были смуглыми. Впрочем, может, от времени смуглыми, но Алеша не мог представить себе этих существ альбиносами. Никаких остатков волос, либо бород. Также отсутствовали какие-либо нательные украшения, вполне возможно, что истлели без следа. Но не было даже намека на меч, без которого в Ливонии мужчин не хоронили. Какой намек он желал найти, Попович сам себе не признавался - попросту не знал: или меч есть, или его нет.

  - Дивьи люди! - произнес он вслух, словно объявил вердикт. Алеша не был в этом уверен, но так уж повелось, что любому непонятному явлению должно быть объяснение, пусть даже не менее непонятное. Легендарные "дивьи" люди жили под землей, считались карликами, ну, да и пес с ними. Когда-то же и они должны были жить на земле.

  И волхвов и останки в бересте он разместил в яме, как положено. То есть, в вытянутом положении, головой к северу. Чтобы, стало быть, лица покойников были обращены в сторону юга, в сторону света, дня, солнца. Домовины делать, конечно же, не стал. Эдак, только бы к Сюндюжет (Рождество, в переводе с ливвиковского, примечание автора) управился. Выложил могилу еловым лапником, по три ветки на каждое тело снизу, по три - сверху (kuusi - и шесть, и ель в переводе с финского, примечание автора). Ель способна сбивать с толку любого мертвеца, тот теряется, забывает дорогу и вообще сторонится "древа мертвых". От них, незнакомых мертвецов, никогда не знаешь, чего ждать. В Рождество же елки тоже не просто так ставят - ну, как загулявший перед святками злобный покойник забредет на огонек? Сюндюжет - единственный праздник, который празднуют в самую полночь, причем, это праздник рождения. То есть, торжество жизни над смертью. Аллах акбар.

  Алеша засыпал могилы, когда уже начало смеркаться. Ни полотенец, ни медных монеток он в них не бросил, да и домовины не устроил - ни дощатые, ни из рыбацких лодок. Могильные холмики тоже вышли невысокими, а крест с двускатной крышей поставил и вовсе один на всех.

  - Простите меня! - сказал он, сняв с головы шапку. - Все обряды нарушил, все устроил не так. Земля вам пухом.

  Речь была обращена и к обычным людям, и к необычным тоже. Ни поминок, ни трапезы. Да и чувств никаких, только огромная усталость.

  Возвращался он к избушке задом наперед, разбрасывая по своему ходу мелкие еловые ветки и старательно заметая большой еловой лапой свои следы.

  В остывшем доме было как-то неуютно и от этого, видимо, его стала пробивать дрожь. Не хотелось ничего, даже согреться - упасть бы на лавку и так лежать. В жизни казался только один смысл - уйти в землю. Хотя, какой это смысл? Все пройдет, ничего не останется. Память переврут, правду извратят, истину забудут. Нужно ли противиться неизбежному, напрягаться, что-то делать?

  Алеша заставил себя разжечь огонь и вскипятить себе настою. По причине того, что вода была заготовлена еще с утра, горячий напиток скользнул в желудок очень скоро и возымел свое действо. Нужно противиться даже неизбежному, необходимо напрягаться, обязательно следует что-то делать. Всю память не переврут, правда останется очевидной, потому что будет логичной, истина для тех, кто умеет думать, никогда не забудется. Да и последний путь в землю всегда станет ознаменовывать новое начало.

  Вот только дрожь никуда не проходила. К ней добавилась слабость. Алеша понял, что заболел. Либо отравился пробой испорченной земли. Что же - без штанов спать ложиться, опасаясь, что в самый ответственный момент не успеть их снять?