- Эх, что ты понимаешь! - вздохнул Вася. - Для нее я - Илейко Нурманин.

- С чего это, вдруг? - удивился Никитич.

- Так уж вышло: представлял тебя, как тогда - с шляхтичами. А получилось, что - себя.

Добрыша ничего на это не сказал. Маришка, конечно, была великолепна. Но в этом великолепии было для него что-то чужеродное, с чем бы ему ни хотелось мириться. Вот Настенька Миколы Селяниновича - это другое дело, она, пожалуй, даже гораздо желаннее, чем гордая поляница.

- Знаешь, Вася, - Добрыше захотелось сменить тему разговора. - Те твари, что грызли атамана - он их еще волколаками обозвал - вероятно, пришли вслед за червем. Никакие они не оборотни, ни, тем более, "заклятые". Землей они пахли, будто сами норы копали.

- А кто же они тогда?

- Говорят, есть такие "дивьи люди", - охотно заговорил Добрыша. - На Валааме их видят, порой, вблизи Ловозера, словом, где древность.

- И норы, - добавил Вася.

- Точно. Где живут все великие Змеи - доподлинно неизвестно. Наверно, в Нави. Так не одни они там обитают-то, наверно. Вырвется, положим, Гидра на свободу, то есть, к нам - а за ней еще кто-нибудь устремится. Побаловаться в другой жизни, сожрать кого-нибудь, или помучить. Норы-то черви, либо змии за собой не заделывают, разве что в особых случаях. Нет препятствий для перемещения.

Ливонец вспомнил о Тугарине-змее, как называли на Латынской дороге то ли Гидру, то ли еще кого. Скорее всего, шляхтичей. Они и шипят, и вредят, но к настоящим Гадам отношение не имеют. Зато Маришкино зеркало - имеет.

Свойство у него такое - не показывать то, что ожидаешь увидеть. Иногда оно выпуклое, иногда - вогнутое, в зависимости от погодных условий. Да и сделано оно без всяких стекол и амальгамы - тонкий полированный лист неизвестного сплава железа. Маришка обмолвилась, что именно лицезрение зеркала позволяет предугадывать, когда появится Гидра. Тогда надо выходить на банду шляхтичей, потому что, в основном, они занимались поставкой упитанных, живых и невредимых внешне привлекательных мужчин.

Насмотрится панночка в зеркало, налюбуется собой, и ну, голову терять. Муж-то сгинул, подлец этакий. Ходил с синей бородой и беззащитных девушек манерами и содержанием их семей охмурял. Доохмурялся: в пылу межполовой полемики перевернулся вместе с кроватью, только его и видели. Зато вместо себя оставил в тайном подвале в специальной клети некоторое количество алых, как кровь, рубинов.

С той поры и завелся порядок: сраженный чарами чуть помятый шляхтичами кавалер, внезапно вспыхивающая любовь, кровать, переворачивающаяся в некоторый момент, время для того, чтобы прийти в себя, а не болтаться в голом виде по ночному дому, утренний поход в подвал, где в огороженной нише лежит, посверкивая, горка алмазов, или иных драгоценных камней, а иногда и кусок золота величиной с кулак.

Шляхтичи от денег никогда не отказывались, но также никогда они не отказывали себе в удовольствии распускать в родных имениях слухи о ведьминой усадьбе. Того и гляди, прибежит воинственная голытьба, подстрекаемая жадными смердами, запалит запалку - и поминай, как звали. Ничего не останется, только смрад и разрушение.

Нечасто приползала Гидра, но за сутки до этого обязательно разносился по дому глухой удар, сопровождающий выход твари в наш мир. И звук этот, с каждым посещением все отчетливей и ясней, пугал слуг. Оно и понятно: нора становилась все ровней, есть, где эху родиться. А слуги, конечно же, разбежались. Остались только самые ущербные, озверевшие, готовые на любой поступок. Но прирезал их добрый Добрыша. А потом совместно с голым Васей прищучили и Гидру. Закрылся подземный ход, иссяк источник драгоценностей, потускнело зеркало. Только кошки теперь в нем отражаются.

- Вернусь я, пожалуй, к Маришке! - сказал Василий. - Управимся с этим делом, и завяжу с поездками. Она обещала ждать.

- Сколько ждать-то? - поинтересовался Добрыша.

- Ну, полгода, может, чуть побольше.

- Вот тебе на! - удивился Никитич. - Это что же: нам полгода вашу взятку Бате-хану придется втюхивать? У меня, честно говоря, другие планы.

Вася успокоил товарища, что дело-то, в сущности, пустяковое. Батя, конечно, любит покривляться - первый после бога, как же без кривляния? Но и мзду он любит. У него как раз время оргий подходит (было такое развлекалово в Батиханстве, примечание автора), а это, знаешь ли, затратное занятие. Может быть, месяц уйдет, но никак не больше. Просто Василий решил немного подстраховаться, проверить себя, так сказать, на реальность чувств. Все-таки не домашних животных в хозяйство берешь - сам к жене с поклоном просишься.

Следует отметить, что ни через месяц, ни через полгода, ни, даже, через пару лет не вернется Василий к своей полянице. Погибнет он по возвращению в Новгород, не сможет выжить, обороняясь от восставшей черни, бьющей земляков за Веру. За новую Веру, за новых богов! Опоздает Добрыша на выручку, не сможет прийти на помощь, как когда-то с Гидрой.

И Маришку он никак не известит. Останется она ждать своего "лыцаря", но так и не дождется. Ни она, ни ее родившийся сынишка.

Но пока они добрались до гигантских зарослей колючих кустов, обрамляющих "вечный город", пробились через тучи мошки, сорвавшейся с листьев этих растений и еще больше с заболоченных берегов Тибра. К Бате-хану попасть, конечно же, сразу было невозможно. Существовал регламент: запись к секретарю, подача заявки, потом запись к Бате-хану, подача ему челобитной и только затем, при условии полного согласования - встреча и решение всех дел.

Добрыша поскучнел, но Вася обнадежил:

- Если имеются средства, то любой чиновник повернется к тебе лицом. Смотря, конечно, какую часть тела он так привык называть.

- Все-то ты знал, везде побывал, - попытался сострить лив, но шутка явно не удалась. Василий не улыбнулся, он придумывал, как записаться к секретарю, так называемому camerlingo (управляющий светскими административными делами, собственностью и доходами, примечание автора), чтоб он тотчас же обратил внимание на заявку, воодушевился и поскакал ретивым жеребцом к самому Бате-хану. Еще нужно было раздобыть лошадей, обещанных в дар, так что забот хватало. Это Добрыша привык, что дипломатия хороша в очень умеренных количествах, которые, безусловно, определял он сам.

Взятка, которую от имени князя Владимира и по поручению князя Александра они привезли в Батиханство, должна была сыграть роль буфера между этим самым Батиханством и Ливонией. Не очень у них пока складывались отношения на всех уровнях, даже несмотря на то, что попы новой веры активно и красноречиво проповедовали, учили жить в покорности и смирении, предлагая посмертное блаженство. Но ни Владимиру, который был всего лишь слэйвинским князем средней руки, ни Александру, наследнику великого Ярицслэйва, не хотелось, чтобы Батя-хан взял под контроль столь впечатляющие по древнему наследию знаний территории. Пусть батиханство приручает тевтонов, как до этого другие Ордена, а они сами справятся. Или не справятся.

Дача взятки - всегда очень унизительное занятие. Тут специальное умение нужно, навык, которого у Добрыши не было. Василий не воспринимал это, как нечто неестественное. Установились у князей такие правила отношений - да, пожалуйста. Батиханство эти правила поддерживает - два раза, пожалуйста. Пытаются они между собой какие-то отношения, обозванные "взаимовыгодными", выстроить - да и пес с ними. И те обманывают, и другие. А что взамен? Кто пойдет в новые церкви, даже несмотря на то, что выстраивают их на чудесных местах? Подумаешь, золотом купола облили, на каждой ступе (фрагмент архитектуры, примечание автора) по кресту установили, а глаз замазали, старинные иконы перерисовывают - весь народ прекрасно знает, что это всего лишь баловство. Господь-то один, он-то все видит, хоть и одно у него всевидящее око. Попы песни поют, слух радуют - так какой же от этого вред?

Василий искренне считал, что так навсегда и останется: извечная Вера и безобидные поповские штучки, предлагающие на эту Веру взглянуть, как через кривое зеркало. Поэтому привезенная дань - всего лишь работа, а не попытка что-то менять.