Чтение длилось недолго: уже после первых строк закадычную парочку накрыло состояние шока. Первым, как ни странно, в себя пришел Малинин. Отобрав у начальства пергамент, он с ненавистью запихнул его в рот и принялся ожесточенно жевать кожу, дубленую до состояния резины.
– Допрыгались, – протяжно мямлил он, сильно работая челюстями.
– Не паникуй, братец, – предупредил Калашников, ощущая мощное желание закопать пергамент обратно. – Давай попробуем не дергаться и рассудить трезво, хоть для тебя такое мышление и в новинку. Шеф не требует от нас ничего невозможного. Всего– то и делов: внедриться в состав учеников Кудесника, нейтрализовать Иуду, накачать его снотворным и вывезти в глухое место подальше от Ерушалаима. Вернуться и в спокойной обстановке подбросить в грот Кудесника компромат на Шефа, ящичек с которым зарыт здесь же, в южной части Гефсиманского сада. Карта на папирусе прилагается. Ты разве не рад? Но папирус съесть куда проще. Задание – просто пикник для детского сада. Потусуемся у Кудесника в гроте, попьем винца, послушаем беседы. Такой шанс, как этот, раз в тысячу лет выпадает.
– Стремно, повелитель, – стонал Малинин, грызя пергамент. – Получается, теперь заново – ночью по саду с лопатой носиться и очередной контейнер отрывать. Шеф над нами просто издевается. И так по лезвию бритвы ходим. Прознает Кудесник замыслы наши злодейские – сгорим синим пламенем.
– В относительности тебя, братец, так и произойдет – ибо синим пламенем обычно горит спирт, потрепал его по плечу Калашников. – Ладно – допустим, Кудесник с первой же секунды раскусит причину нашего визита. И что дальше? По своему особому статусу он нас даже на три буквы не пошлет – ему не положено. Мило скажет: гуляйте-ка отсюда, люди добрые. Хуже нынешнего положения ничего не случится – наши души и так в Аду.
Малинин сплюнул липкие остатки пергамента. Насухо вытерев подбородок, он впал в несвойственное ему состояние задумчивости.
– Куда деваться, – с черной мрачностью вздохнул он. – Но до чего же противно, повелитель, служить бойцом невидимого фронта у сил зла.
– Слишком много добра – тоже вредно, – возразил Калашников. – Нельзя же ежедневно питаться одними конфетами. Знаешь, я как– то раз при жизни на Рождество презентовал дворнику целковый: очень с похмелья мучился страдалец. Добро? Несомненно. А мужик к вечеру возьми и помри с перепоя. Запомни – со злом далеко не все так неоднозначно. Скажем, возьми того же Диму Билана. Несомненное зло? Кто спорит. Но не убивать же его за это.
– Почему? – искренне возмутился Малинин.
– Логичный вопрос, – вытер пот Калашников. – Поведаю тебе, братец, один печальный факт: если убивать людей за отсутствие голоса, то придется умертвить всю российскую эстраду. На этом и остановимся. Пергамент ты уже съел – запей водой, и не будем зря терять времени. Солнце скоро взойдет – давай двинем в сторону грота Кудесника, благо тут совсем недалеко. Может быть, поймаем такси… то есть колесницу. Если подвернется.
Колесница не подвернулась: путь до грота пришлось топать на своих двоих – по неудобной дороге, вымощенной крупными белыми камнями. Сквозь предрассветный туман хорошо просматривался висящий на городской стене щит с рекламой рупоров из полированной бронзы: «Верещи на яркой стороне!» Рупоры считались неотъемлемой частью ерушалаимской торговли, их использовали бойкие купцы, живущие на разных сторонах улицы, дабы с утра обмениваться свежими новостями о ценах[68]. У дорожной обочины, словно скворечники, слипались боками недавно построенные римские «инсулы» – престижные восьмиэтажные дома, оборудованные водопроводом и отоплением[69]. Малинин, регулярно спотыкаясь о камни, брюзжал о хрупкости античных сандалий и преимуществе казачьих хромовых сапог. Подходя к гроту у Масличной горы, напарники еще издали заметили – на входе собралась разношерстная толпа.
– Однако, – хлопнул себя по лбу Малинин. – Ты смотри, как Шеф был прав – все по– другому. Популярность у Кудесника просто бешеная – давка, будто ди Каприо автографы раздает. Думается мне, повелитель, в ученики здесь надо заранее записываться – да еще и ночами ходить в очереди отмечаться.
Калашников пропустил его слова мимо ушей. Люди в толпе были явно встревожены – жестикулируя, они разговаривали громко и отрывисто. Человек двадцать сгрудились у старого кедра с ободранной корой: за их спинами не было видно, какое именно зрелище заставило зевак собраться вместе. Забросив надоевший щит за плечо, Калашников убыстрил шаг – Малинин, втихомолку удивляясь резвости повелителя, еле поспевал за ним.
– Говорю я вам, – разнесся над толпой гортанный голос. – К нему пришла смерть от молнии. Я сам видел, как яркий свет ударил Иакова – прямо в лоб.
Толстый, лысеющий человек с густой щетиной на лице, утирая текущие из глаз слезы, ожесточенно тыкал пальцем в ствол облезшего кедра.
– Он там стоял, – кричал толстяк, захлебываясь словами. – Вышел из грота – сказал, что душно, пить хочется… подошел к дождевой бочке водицы зачерпнуть. Я даже глазом моргнуть не успел. Слышу, гром прогремел – короткий такой, но раскатистый. Молния мигом блеснула, он тут же, раз – и на спину завалился. Гроза, страшная гроза прошла над Ерушалаимом…
Из толпы, несмотря на серьезность обстановки, прозвучали смешки.
– Какая гроза? – раздался издевательский голос. – За ночь на землю не упало ни единой капли! Уж не дышал ли ты дымом волшебных растений, Матфей?
Лицо толстяка, и без того налитое кровью, вконец побагровело.
– Кто ты? Выйди, и я отрежу тебе язык, – заревел он, расталкивая людей в туниках с легкостью, будто перед ним стояли манекены. – Клянусь своим сердцем – я не знаю, почему не было дождя. Но я не сумасшедший, а мои уши не из овечьей шерсти. Я слышал звук грома, сам слышал его!
Завидев людей в доспехах личной охраны Пилата, очевидцы события начали дальновидно расступаться, Калашников поймал на себе несколько неприязненных взоров. Часть зевак, переглянувшись, исчезла в кустах. Протискиваясь через «живой коридор», Алексей вплотную столкнулся с зеленоглазым человеком лет тридцати. Они едва не сбили друг друга с ног – человек стоял на пороге грота, задумчиво поглаживая небольшую бородку.
– Кого ты ищешь? – спросил он, тряхнув копной непослушных волос.
– Уж явно не тебя, – невежливо буркнул Калашников, шествуя далее.
– То– то я и думаю, – прошептал ему вслед незнакомец. – Во– первых, еще рановато. А во– вторых – ты не принадлежишь к страже Синедриона…
Оказавшись у корней кедра, Алексей увидел причину столпотворения. На земле, почти вплотную к стволу дерева, лежало тело человека, одетого в застиранную тунику. Левая нога неловко подвернулась. Руки крестом раскинуты в стороны – так раскрывают объятия при виде давнего приятеля, желая поскорее его обнять. Открытые глаза потускнели, подернувшись белесой пленкой. В середине лба, между бровей – круглая дырка, с ленцой выпустившая на висок ниточку крови. Не прикасаясь к телу, Калашников уже твердо знал – молния тут ни при чем. На коже трупа отсутствовали характерные ожоги, показывающие «вход и выход» природного электричества. Холодея от предчувствия, Алексей присел перед покойным на корточки. Матфей замолчал – теперь он, да и все остальные люди вокруг (включая Малинина), внимательно присматривались к его действиям. Для формальности Калашников прикоснулся к еще теплому запястью – разумеется, пульс не бился. Прикусив губу, Алексей повернул голову:
– Кроме вас, у грота больше никого не было? – спросил он Матфея.
– Не знаю, господин, – быстро ответил тот, как будто ждал вопроса. – Я держал в руке смоляной факел, но все– таки это ночь… не смогу поручиться, что рядом не находилась ни одна живая душа. Я слышал гром, от него содрогнулись все листья на деревьях. Кровь Иакова брызнула прямо на меня.
Вскинув обе руки вверх, он показал публике окровавленные ладони.
