Сначала был рабом у хозяина корчмы. Чего дураку не жилось? Почти не били. Жрать вволю. Работа хоть и грязная, но не слишком тяжелая. Нет же, все убежать пытался. А куда бежать, если у тебя на роже штамп магический поставлен? И вывести это украшение не представляется возможным, потому как магия. Побегав несколько дней в лесу, выходил к людям. Конечно, не все так поступали, но всегда находился «доброжелатель», который вылавливал меня и сдавал в местную полицию, за местные тридцать сребреников, а то и меньше. А стража помещала в центральный загон. Где я с восторгом дожидался, пока меня не выкупит хозяин.

После третьего побега корчмарь продал меня. Дальше был хозяин сапожной мастерской, потом местный полумаг с извращенными желаниями, которому я воткнул вилку в ногу в первый же день. Тот меня и продал оркам. Вот как-то так сложилась моя судьба в этом гребаном мире.

– Корм, – прошептал Ларк.

Мы встали и начали делать вид, что работаем. Одноглазый постоял в воротах, наблюдая, как Ларк выливает воду в поилку, а я подкладываю ветки.

– Если не ест, чего листву переводишь?

– Я к голодному не полезу. А эту кашу есть он не станет.

Ларк проскользнул с ведром мимо корма и почти побежал к колодцу.

– Ну-ну. Сами бы хоть поели. – Он явно стебался. – Когда еще столько перепадет.

Я отвечать не стал, разругаться с ним плевое дело, а новую кашу он все равно не даст. Молча перекрыл внешние ворота шлюза и открыл внутренние, проковыляв к кормушке, вылез через нее. Одноглазый, видя отсутствие реакции на его искрометный юмор, потоптался еще у ворот и ушел. Хрумз в шлюз идти не хотел, а нам надо было вычистить загон. Ни свежие ветки, ни попытки постучать по стенам в надежде, что он испугается, не принесли результата. Попрыгав вокруг загона, мы присели у ворот.

– Может, ветки не в сам загон надо было? – высказался Ларк.

Советчик, мать твою! Ларк раздражал своей проницательностью.

– А то я не догадался! Где ты раньше был?

– За водой ходил.

– Вот… – И сказать-то ему было нечего.

– Хрумз, – прошептал Ларк.

Я осторожно оглянулся, дикий принюхивался, стоя в шлюзе. Поднявшись без резких движений, я доковылял до боковой калитки и протиснулся в загон. Стараясь не шуметь, потихоньку дошел до внутренних ворот и резко попытался их закрыть. Хрумз прыжком развернулся и, встав лапами на жерди ворот, остановил их в десяти сантиметрах от столба. С одной стороны, было страшно, с другой – во мне проснулся некий азарт. Я всем телом навалился на ворота, но они не поддавались – тяжелая туша зверя, перекосив, прижала их к земле. Я резко выкинул руку между жердей и шлепнул его ладонью по носу. Хрумз отпрыгнул, едва не уронив меня вместе с хлипкой конструкцией. Быстро накинув веревочную петлю, я вздохнул с облегчением: попался.

У дикого не чистили очень давно, поэтому работы нам с Ларком хватало как раз до ужина, учитывая отсутствие рвения. Пару раз появлялся Одноглазый, проверяя, чтобы мы не бездельничали. Оба раза его вовремя замечал Ларк, он безумно боялся гнева кормов, и мы успевали изобразить видимость работы. Хоть какая-то польза. Кстати, боялся он небезосновательно. Кормы частенько над ним измывались за какие-нибудь мелкие провинности. Поймали уснувшим днем – ночью заставили стиркой заниматься, отдохнул ведь. Заметили, что из котла кашу с боков после ужина соскребает, – он полночи один их чистил. В общем, его взаимоотношения с кормами чем-то напоминали дедовщину в армии. Только для Ларка это была вечная дедовщина. С одной стороны, его было жалко, с другой – сам виноват.

Если честно, минуты безделья радовали, но в то же время это были самые долгие минуты, по крайней мере, для меня. Я вспоминал дом, маму, отца. Тоска накатывала волной. Знаете, что самое поганое в рабстве? Что отличает его от тюрем нашего мира? Нет, не жестокость, и не свинское отношение, и даже не постоянная угроза наказания, а то и смерти. Безысходность. Ты начинаешь понимать, что это навсегда. Выхода нет. Когда приходят такие мысли, самое главное – не сломаться. Не превратиться в подобие живого существа. Такие люди умирают быстро. Их можно определить по взгляду, шаркающей походке, хотя здесь все так ходят, но они особенно сильно шаркают. Ближайшая вспышка болезни их выкашивает в первую очередь. Они не хотят жить. Их так и называют – сломленные.

– Ну как ты так-то?

Безрукость раба вылезла вновь. Он умудрился сломать скребок.

– Так он уперся, а я посильнее… – Ларк вжал голову в плечи.

Наверное, его вид должен был вызвать жалость, но не вызывал. Вечно грязный, в замызганном рубище, со слипшимися волосами, он вызывал лишь отвращение, когда вот так сжимался. Я сплюнул от досады. Работы оставалось как раз до ужина, если не успеем – придется все равно доделывать. А это остывшая каша и меньше времени для самого святого – сна. Да и корм уже на нас косо посмотрел в последний раз. Встанет ведь над душой и будет указывать. Вообще это балансирование между работой и бездельем проходило каждый день: сделаешь быстро – еще найдут работу, медленно – не выспишься.

– Держи мой, я пойду расчесать попробую. Ты бы постирался и умылся, что ли.

– Тогда заберет кто-нибудь.

– Да кому твое тряпье нужно, хуже, чем у тебя, ни у кого нет.

Вот если бы не шаманские штучки, из-за таких точно передохли бы все. Шаман давал кормам какие-то порошки, которыми кормы окуривали наши землянки. Воняло жутко, но ни насекомых, ни эпидемий у нас не было. Бывало, конечно, но в основном, если двое-трое одновременно заразятся какой-либо пакостью, кормы начинают бить тревогу. Шаман на них смотрит зло, но нас лечит, а чтоб неповадно было болеть, после выздоровления кормы палок прописывают. Палки упругие, костей не ломают, но больно настолько, что желание симулировать на раз проходит, да и просто болеть тоже. Так что лучше, чуть что, на ногах переносить, вот если уже встать не можешь…

Хрумз не приближался к стенке шлюза. Только я подходил с той стороны изгороди, где он находился, он переходил на другую, и я вновь терял возможность до него дотянуться. Соответственно мне приходилось хромать в обход. Поиграв в кошки-мышки с животным и поняв, что «мышка» хоть и взаперти, но находится в более выгодном положении, я осторожно высунулся между жердями и потянулся расческой, напоминающей скорее частые грабли, к его боку. Хрумз очень грациозное и ловкое животное. Понял я это практически сразу, даже толком не успев отдернуть руку, а не то что выскользнуть обратно. Он извернулся и совершил прыжок в мою сторону. Я просто влетел в шлюз под воздействием тяжелой лапы, оснащенной такими нехилыми коготками. Рубаха на ребрах стала намокать от крови. О штанах я не думал, но, возможно, тоже намокли. Я не дышал. Во-первых, со страху, во-вторых, по причине наличия лапы на груди, которая меня вдавила в землю. Хрумз обнюхивал мою грудь. Видимо сочтя блюдо годным к употреблению, он слегка провел лапой по моей груди несколько раз, словно пытался выцарапать из меня что-то. Действительно слегка, а то от меня бы ленточки остались. Потом принюхался к тому месту, где царапал, и повторил массажные движения лапой. Гриб! Не, ну точно, там гриб! Я осторожно залез за пазуху и достал раздавленные остатки того, что раньше называлось грибом. Хрумз слизнул с ладони кашицу, при этом я очень боялся, что он может и с рукой отхватить. Он обнюхал мою грудь еще раз и, потеряв ко мне интерес, отпустил меня. Я осторожно встал. Хрумз не обращал на меня внимания, явно измельчая в пасти мой гриб.

– Да ты наркоман, хрумзик. Можно я тебя расчешу?

Я подобрал выроненные грабли и потихоньку, еле касаясь, провел по шерсти. Хрумз передернул шкурой. Я, задрав рубаху, взглянул на свой бок. Глубоко, конечно, зацепил, но не смертельно. Я продолжал легонько расчесывать его, неся елейным голосом какую-то ахинею про то, какой он красивый и спокойный хрумз. Нормально. Когда под кайфом, даже лучше чем привязанный ведет себя.