– Не думай, что я тебя простила, – проинформировала графиня фон Трахтенберг.
– А мне это нужно? – осведомился Каледин. – Как-то я вроде и не умолял.
– Будешь, – твёрдо пообещала Алиса.
– Жду с нетерпением, – пожал плечами Фёдор.
Алиса на секунду замялась.
– Слушай, – сказала она. – А после нашего развода… ну… у тебя кто-нибудь был?
Ответ последовал не сразу – Фёдор чувствовал себя сапёром, идущим по минному полю. Одно неправильное движение (в данном случае – слово), и от него не найдут даже фрагментов ДНК. Однако затягивать было нельзя – всё могло кончиться очень плохо.
– А как ты сама думаешь?
Вопрос был дурацкий, но помог выиграть время на пару секунд. Этого вполне хватило для лихорадочных мыслей о второй фразе.
Алиса вдруг поняла: знать правду она не хочет.
– Я полагаю, что не было, – произнесла она сквозь зубы.
– Ну, вот видишь, – обрадовался Каледин своим шансам на жизнь. – Так оно и есть.
– Но с другой стороны, я тут подумала… если ты вызываешь на дуэль моих кавалеров, я имею право требовать сатисфакции от дам, заявляющих права на тебя. Ты ведь знаешь, государь император подписал петицию суфражисток,[313] уравняв возможности женщин и мужчин в дуэльном кодексе. Так что уверена, мне надо разобраться, кому ты там, скотина, втихую отправляешь эсэмэски, хотя рухлядь вроде твоего телефона, конечно же, не взломать. Для первой дуэли я выберу снайперскую винтовку. Уложу соперницу наповал. Ты помнишь, я в последнее время активно занималась спортивной стрельбой?
Каледин растёр похолодевшие кончики пальцев.
– Тебе некого вызывать. Клянусь могилой дядюшки.
– Он ещё жив.
– Я на будущее.
…Варвара оценивающе посмотрела на Хайнца Модестовича. Тот казённо улыбнулся, но холодный взгляд дочери Калединых-Трахтенбергов заставил его ощутить тревогу. Она напоминала ему маленькую вдову – зловещая блондинка с рыжинкой в волосах, одетая в тёмное платье с чёрными кружевами в виде пауков и красные, как кровь, туфельки.
– У вас, наверное, куклы с собой? – деликатно спросил Шварц.
– Какие куклы? – удивилась Варвара, глядя на собеседника карими глазами. – У меня их с трёх лет нету, сударь. Одну я выпотрошила кухонным ножом, дабы изучить её анатомию. У другой отрезала голову, когда мы с папой изображали его командировку на Гаити и я выступала в качестве лидера обезглавленных зомби. Третью запекла в микроволновке, играя в «ужин людоеда». По причине моих невинных игр родители с десяток гувернанток сменили: одна лечит нервный срыв, двое ходят на курсы психологической реабилитации, к последней недавно вернулся дар речи. Про судьбу остальных мне не рассказывали.
Хайнц Модестович издал странный горловой звук – нечто вроде «угумс» или «магму».
– Я предлагаю соглашение, – благосклонно произнесла Варвара. – Моё общество могут переносить только мутер и фатер, да и то далеко не каждый день. Гувернантка, которая в дурдоме, была уверена, что в моё тело вселился дьявол. Сударь, всё очень просто: вы сейчас идёте и приносите мне мороженое. Это гарантия, что вы долетите до места назначения в здравом уме.
У обер-медэксперта Шварца отвисла челюсть.
В этот краткий, но эмоционально насыщенный момент он успел подумать о многом. В мозгу искрой пронеслась мысль: двадцать пять лет каторги за убийство семьи Калединых-Трахтенбергов в полном составе – в принципе не так уж и страшно. Накатившая волна холодного бешенства разбилась о камень сожаления – вспомнилось, что в самолётах пассажирам не выдают парашютов, – и затащила Хайнца Модестовича в чёрный омут безысходности. Он открыл рот, дабы высказать ужасной девице всё раз и навсегда, но наткнулся на её взгляд. Варвара смотрела на медэскперта, как генерал на проштрафившегося солдата.
– Мороженое, – отчеканила она. – Сейчас. У вас десять минут, сударь. Время пошло.
Шварц, не глядя на Варвару, поднялся и, сжав зубы, пошёл в конец самолёта.
Он миновал скромного Майлова, изучавшего листочек с меню бара.
– Простите, барышня, – робко говорил вахмистр, – а вот «беленькая» сколько стоит?
– Бесплатно, – улыбалась видавшая виды стюардесса.
– Агась, – вникал Майлов. – А вторая стопочка тоже бесплатно?
– Да.
– А если вдруг третья?
– Хоть ведро, – не выдержала воздух-барышня.
Майлов завёл глаза к потолку и крайне удовлетворённо возблагодарил все святых.
– Хорошо, – констатировал казак. – Тогда ведро мне и принесите.
– Что будете кушать? – поинтересовалась бортпроводница.
Майлов непонимающе уставился на неё.
– Вот её-то, родимую, – произнёс он, предчувствуя блаженство, – я и буду кушать.
…Каледин и Алиса между тем, временно свернув со скользкой тематики амурных похождений, обсуждали ситуацию с массовым убийством в городе Корнилове. Оба смаковали греческий бренди «Метакса», предоставленный авиакомпанией. Из патриотических соображений его полагалось разбавлять квасом, однако Алиса умудрилась протащить на борт пару банок кока-колы. Коктейль добавлял беседе философии.
– Ну, если серьёзно, что, по-твоему, это может быть? – поинтересовался Каледин.
– Первая мысль, приходящая в голову, – колдовство, – ответила Алиса. – На самом деле, какая у нас есть информация о средневековых волхвах? Мы слишком материалистичны, хотя жизнь убеждает нас в обратном. Меж тем магией занимались очень серьёзные умы, и инквизиция боролась с ней не зря – потому что магия существовала. Но тут колдовство такого уровня… как ядерная ракета. Никто из колдунов раньше не уничтожал целый город.
– У меня первая мысль – жертвоприношение, – кивнул Каледин. – Очень похоже на стиль, процветавший в Вавилонском царстве, а также на религию «народов моря» – тех самых филистимлян, чьи дивизии в Библии изрядно потрепал силач Самсон. Причём ведь никто не знал, откуда взялись эти люди – согласно летописям, они пришли из ниоткуда, словно всплыли с морского дна… очень давно, примерно пять тысяч лет назад. Отменные воины, филистимляне предали огню города побережья Ханаана. Главным филистимским божеством был Дагон – получеловек, полурыба, способный жить как на суше, так и в воде. Он считался повелителем океанов, морских существ, а аккадские цари верили, что Дагон – отец бога Баал-Хаммона… да-да, того самого, Алиса.[314]
Трахтенберг слегка поперхнулась «Метаксой».
– И что? – спросила тревожно она. – Ты думаешь, он пришёл за нами?
– А смысл ему так поступать? – резонно заметил Каледин. – Мы-то лично Баал-Хаммону ничего не сделали. Вообще, тебе известно, в чём наша нынешняя проблема? В неведении. Христианство отменило существование прежних богов, заявив: это ложные идолы. И все сказали: «Аааааа, ну конечно», – и принялись поклоняться распятию. Никто не попытался сесть и поразмыслить – интересно, вдруг эти боги действительно существовали и в прежние времена были не менее, а то и более могущественны, чем сам Иисус?
Графиня, запрокинув голову, залпом допила бренди.
– Я читала про Дагона у Лавкрафта… Жутчайшее, мерзкое существо.
– Хотел бы я прочитать у Лавкрафта про миленьких веснушчатых девочек в розовых бантиках, – усмехнулся Каледин. – Он в принципе с других вещей популярен стал – чтобы, закрыв последнюю страницу, люди месяц заикались, ночью просыпались в холодном поту и получали инфаркт, если скрипнет половица. Конечно, его Дагон хуже крокодила.
– Прямо как ты.
– На меня похожа наша дочь.
– Я тебя ненавижу.
– Спасибо, ты мне тоже не очень нравишься. – Каледин разлил по стаканам остатки бренди. – Так вот, – продолжил он. – Дагону, по обычаям того времени, приносили жертвы. Массово. Не по десять-двадцать человек. Тысячами. В основном перед урожаем или военным походом. Пленных, рабов, девушек покорённых народов связывали сетями и топили в море под молитвы жрецов. В древности развлекаться подобным образом было модно, синематографа и гуляй-ящика не было. Но это далеко не всё. Потом утопленников вытаскивали из воды и выкладывали на суше в виде различных фигур – треугольников, открытого глаза… и в частности, цветка.
