— Ты не кто иной, как старый казак, разыскиваемый князем Владимиром, он же по-слэйвински Илейко-Нурманин, — расположившись на боку поудобнее, выдал новость незнакомец.
У лива чуть кружка с вином из рук не вывалилась.
— Когда же это я успел беглым стать? — спросил он. — Кто таков этот Владимир? И зачем, вдруг, я ему понадобился?
— А ты через левое плечо за круг света загляни, может, что интересное увидишь, — предложил спокойным голосом собеседник.
Илейко оглянулся и ничего не увидел. Также чуть колыхались тени, отбрасываемые пламенем костра, также неподвижно застыли ветки кустов, среди которых горели двумя красными угольями немигающие злобные глаза. Лив пригляделся, но злые очи тут же исчезли, зато появились чуть поодаль. Так на святочных гаданиях воображают девки нечистого духа, высматривающего себе будущую жертву.
"Зверь лесной смотрит иначе", — подумалось Илейке. — "Он высматривает. Этот же люто ненавидит". Как ни странно присутствие еще одного гостя нисколько его не взволновало и не испугало. Если бы кто-то хотел напасть, уже давным-давно непременно бы этим занялся. Стало быть, шанс есть, что и дальше ничего страшного не произойдет.
— О тебе уже знают все, — заметил незнакомец. — Творимые чудеса не остаются незамеченными. Придется смириться с тем, что рядом с тобой всегда будет тень, а в тени — соглядатай. И, поверь мне, с ним тебе придется бороться изо дня в день, потому что подручных у него — не счесть, точнее — легион. Князь Владимир — человек, что перекупил права на тебя, как на казака, у того давешнего торговца. Вообще-то он такой же князь, как и тот барыга, но придумал себе титул — и доволен. Какая разница, одним князем больше, одним — меньше. Зато рыцарей среди них нет никого. А понадобился ты им с момента своего исцеления. Тогда же был объявлен беглым.
— Но как?.. — начал, было Илейко.
— А вот так, — перебил его гость. — Я бы не поверил, пока сам не убедился. Не каждому дано насытить маленькой рыбкой и одной ржаной лепешкой не только себя, но и гостя, тем более — незваного. С таким же успехом, ты бы мог накормить и больше народу. Тут уж количество еды не играет значения. Да и вода в моей фляжке крайне редко обращается в вино. Вот так-то, крестничек.
Лив никаких пугающих себя выводов из сказанного не сделал. Бывает. Вообще-то не очень, но что есть — то есть. Захотел накормить — пожалуйста. Хотя сначала жалко было делиться. Вино — тоже хорошо. Он отбросил мысль, что похмелье теперь ему не грозит — всегда будет, чем похмелиться. Вот упомянутое обращение не могло быть случайным.
— Сдается мне, и я знаю, кто ты таков, — сказал Илейко. — Сампса-богатырь, страж порядка, гроза произвола, недруг, даже более того — враг всех князей, воевод и судей. Мой крестный отец в миру.
— Да, это я, — улыбнулся Сампса и тряхнул своими роскошными волосами. — Это, черт побери, именно я. Только вот скажу тебе по секрету: это не я тебя крестил, это ты меня. Позвали меня из моей Сари-мяги как-то сопроводить единственного попика, согласившегося крестить бедного обезноженного младенца, к вам в Вайкойлу. Чего прочие попы так воспротивились — пес их знает. Держал тебя на руках, но чувствовал, что это меня кто-то поддерживает. И попик почувствовал, не закончил таинство, упал на колени и плачет. И я плачу, а ты рукой мне по лицу водишь, словно крестом осеняешь. Ох, давно это было.
— Конечно, давно, раз даже целые легенды слагаются, — засмеялся Илейко. Представить себя в руках плачущего богатыря он не мог. Слезы и богатырь — несовместимые вещи. Мать ему рассказывала про крещенье, но всякий раз иначе предыдущего. Теперь у него была еще одна версия, такая же правдоподобная, как и предыдущие. Сампса, конечно, человек авторитетный, но после сытного ужина и доброй фляжки вина память может преподнести самые разнообразные сюрпризы. Ему, вон — глаза по кустам мерещатся. А Зараза стоит, как ни в чем не бывало. Она бы взволновалась, будь что не так. Лошадь — животное благородное, она чувствует и хищников, и нечисть на версту в округе.
Он смотрел на захмелевшего силача и вспоминал слова, выстроенные в голове, после чудесного выздоровления: "Не ходи драться с Самсоном-богатырем — у него на голове семь власов ангельских". Сампса действительно был огромен, рожденный в деревеньке Сари-мяги, он, в отличие от Мики, не привязал себя ни к одному людскому поселению, будь то город, село или деревня. Его дом был везде, куда бы он ни пришел. А путешествовать ему доводилось изрядно.
Могучая сила Сампсы нашла применение в разрешении людских споров. Если он заинтересовывался в чьих-то обидах, то совершенно искренне считал, что обязан помочь. К нему обращались, одновременно, как к судье и исполнителю приговоров. Делом он занимался не спеша, но тщательно, не упуская никакой мелочи. Можно было быть уверенным, что вынесенный, в конце концов, его самоличный вердикт настолько близок к истине, насколько это действительно возможно.
Конечно, так не бывает, чтобы частное лицо имело не только свое мнение, но его и доказывало, при этом, никак не ущемив законные решения настоящих, светских, Судов. Поэтому государевы Судьи его истово ненавидели, впрочем, как и манипуляторы Новгородской Правды и иже с ней. Сампса вечно был вне Закона, за его голову всегда была назначена какая-то награда, что нисколько не мешало ему чувствовать себя спокойно, как в больших городах, так и в маленьких деревнях. Его авторитет у обычных людей был непререкаемый, поэтому его уважали и ему старались помочь все.
Неоднократно привлекаемый к публичному Суду за неуважение его решений, он оборачивал его в фарс, когда каждому присутствующему делалось совершенно ясно, кто виноват, а кто — нет. На него многажды раз покушались, его пытались подкараулить целые отряды наемных убийц, но всегда безуспешно — воинское искусство Сампсы было выше любых похвал.
Считалось, что секрет могущества и неуязвимости у него в волосах. Пока чужая рука не коснется ножницами его волос — он невосприимчив к насилию над собой. Так это или нет, никто не ведал, но сам богатырь старательно поддерживал подобные слухи. Его ухоженные волосы всегда привлекали внимание. Он это знал и этим пользовался.
Поступки врага, изучившего Сампсу, от этого делались вполне предсказуемыми. Он первым делом нацеливался вырвать клок волос с головы богатыря, тем самым несколько отвлекаясь от основной цели. Важно было уничтожить непокорного суоми, не важно, каким образом.
Сампса был суоми, что добавляло толику ненависти к нему, как со стороны тевтонов, так и слэйвинов. Отчего-то и одними, и вторыми считалось, что древность народа характеризуется его отсталостью и дикостью. Старинная культура ливонцев одинаково методично уничтожалась как теми, так и другими. Сампса в ответ пытался противостоять обоим агрессорам.
Его считали чуть ли не судебным приставом, к его слову прислушивались, его боялись и уважали. Когда-то в молодости на состязаниях в Дерпте, или, как его еще называли — Юрьеве, богатырь дальше всех бросил громадный камень, который, упав, погрузился в землю так, что никто больше не смог его вытащить, не применяя лопату. Так он и остался лежать, как реликвия и доказательство тому, что легендарный сын Калевалы не был изгоем и монстром, сокрушающим всех людей вокруг себя. С людьми он был человеком. Вон, даже камнями не гнушался бросаться.
Однажды в крепости Таллинна передрались между собой сторонники папского легата Балдуина и люди Ордена, не обязательно рыцари. Все тевтонские рыцари тогда сопровождали эзельского епископа Годфрида, так что в устроенной в стенах замка резне были не при делах. Ливам-то по большому счету было плевать, что там устраивают между собой господа интеллектуалы, но дело оборачивалось возможностью серьезных вооруженных действий, что, в конце концов, могло повлечь жертвы с их стороны — территория-то была ливонская. Поспешная эвакуация, если не сказать бегство, Годфрида было подозрительным.
Сампса об этом, конечно был ни сном, ни духом. На острове Пириссар, что в Чудском озере, он занимался какими-то своими делами: помогал родственникам или просто отдыхал, тягая рыбу в свое удовольствие. Он был еще не очень известен, поэтому мог позволить себе иной день расслабиться. Но не получилось на этот раз. В пролив между Пириссаром и другим островом, Лежницей, именуемый Малыми Воротами, вошли несколько лодей, побитых и дырявых донельзя. Отчаянно гребущие люди, оказавшиеся чудью, после того, как их плавсредства затонули у самого берега, поведали, что грядет избиение ливонцев, живущих поблизости от Плескова.
