– И там спускал деньги Жан-Батист Лакроэн.

– Среди прочих мест.

Художник сразу же заметил обворожительную танцовщицу и вскоре стал регулярно появляться рядом, не переставали звучать мягкие, но настойчивые уговоры стать его моделью, переходившие в льстивые мольбы или в обещания невиданных богатств. Она вежливо отказывалась, но Лакроэн был настойчив и обворожителен, – не выстояло девичье сердце, сдалось на милость распутника. Это стало еще одним событием, приведшим Валеску туда, где я ее нашел.

Как уже говорилось, у арбализейцев были непростые отношения с цыганами, а именно – жесткая сегрегация. Принося казне деньги, они все же не имели права жить во многих городах, а обитали в передвижных поселениях на окраинах. Обычно за тем, чтобы цыгане вовремя убирались восвояси, следили керубимы, но их служба из-за выставки и так еле выдерживала дополнительные обязанности. Помощь пришла откуда не ждали – из Фатикурея, и предложил ее видный иерарх зильбетантистской церкви Томаз эл’Мор.

Под его рукой находился недавно созданный Шестой полк храмовой стражи, а это почти три тысячи превосходно вооруженных фанатиков, прошедших через очень тяжелый курс тренировок. На время выставки именно храмовники стали присматривать за цыганами, а позже переняли у керубимов и некоторые иные обязанности пополам с правами.

Через некоторое время после того, как прекрасная Валеска увлеклась художником, ее нашли люди, служившие Фатикурею и ведавшие делами цыган. Несчастную схватили посреди бела дня и долго везли с мешком на голове.

– Это было страшное место, – содрогаясь, вспоминала она, – какая-то тюрьма, а из камер раздавались стоны и вопли…

– Это был дом скорби. Вы встретились с калекой, верно?

– Да, – почти неслышно прошептала она, – с тэнкрисом в колесном кресле. И с тем, вторым… убийцей.

– Вы говорите о монахе?

– Не знаю, что он был за монах, монзеньор, знаю только, что боюсь его.

– Продолжайте.

Томаз эл’Мор не таясь представился Валеске и сказал, что отныне она будет следить за художником для него. Почему? Зачем? Она не смела задавать вопросов, будучи напуганной до полусмерти, а тэнкрис и не собирался ничего объяснять. Он лишь сказал, что за неповиновение заплатят те, кто ей дорог, а потом и сама Валеска окажется взаперти, чтобы заживо сгнить в темнице.

– Чего именно калека хотел от тебя?

– Чтобы я продолжала быть рядом с Жаном-Батистом, монзеньор. Со временем я поняла, что он не просто художник, но и… сплетник. Покупал и продавал сплетни. Когда напивался, он бормотал во сне, а я… я должна была нести все, что узнавала, к этому страшному тэнкрису.

Насильно завербованная Валеска следила за Лакроэном и отчитывалась перед своим куратором – тэнкрисом в белом плаще с капюшоном. Также она по возможности обязана была читать письма любовника и прислушиваться к тем, с кем он разговаривал в ее присутствии. Церковников не интересовало что-то конкретное, они хотели знать расплывчатое «все», но так длилось лишь до тех пор, пока объект наблюдения не пробормотал во сне слова «тарцарская посылка». Едва услышав о ней, куратор дал понять, что отныне судьба Валески и прочих цыган зависела от того, сможет ли она раздобыть это.

– Они не знали, что это бриллиант?

– Нет, но они очень хотели получить его.

– Но не получили. Откуда взялась такая отвага, что ты посмела ослушаться?

– Из ненависти, зеньор, откуда же еще?

Инцидент произошел близ одного из столичных рынков. Несколько цыган показывали трюки с кнутами: сбивали ими бутылки с голов собратьев, гасили свечи, рассекали подброшенные яблоки. Один молодой зевака сунулся слишком близко, невзирая на предупреждения, и заработал тонкую царапину на щеке, – не будь хозяин кнута бдителен и умел, тот лишился бы глаза, а возможно, и самой жизни. Однако храмовники, возникшие словно из-под земли, не собирались ни в чем разбираться, они молча расстреляли пятерых людей и двоих фуксов прямо на улице, после чего не поленились отвезти их в Рыжие Хвосты с приказом избавиться от падали.

– Таких зверств керубимы не позволяли себе даже в самые темные для нас времена, а мне приходилось служить тем, кто творит такое. Помню, как обмывала тела своих друзей вместе с рыдавшими матерями, женами, сестрами… и думала, как же сильно я ненавижу всех этих… этих…

– И ты украла камень им назло.

– Да. Сначала предупредила своих, чтобы уходили, что грядет беда, а когда настало время, я успела забрать его с собой из потайного места. Жан-Батист думал, что никто не знает, глупенький. Выпивка и дурманы делали его неаккуратным и забывчивым. В тот день я тоже собиралась сбежать, но они нашли нас раньше.

– Недалеко от его дома, где ты танцевала, я был там.

– Были? Но откуда вы…

– Случайность. Почему ты не сбежала подальше, когда заполучила камень, почему осталась неподалеку?

– Мне нужно было на что-то жить, и мы постоянно давали выступления в Окарине, там нас почти не прогоняли. К тому же, если бы Жан-Батист заподозрил в воровстве именно меня, бросился бы искать в Рыжие Хвосты, а не в округе, что вообще не было обязательно. Через его дом многие проходили, Жан-Батист мог подумать на кого угодно.

– Значит, предрассудков насчет цыган у него тоже не было. Что за человека мы потеряли… Ты ведь знаешь, что его убили в тот же день?

Она не ответила сразу, пришлось побороться с накатившей волной боли.

– Да, я узнала, потом. У Жана-Батиста было много наушников, и когда его не стало, они пытались найти себе нового…

– Да. Кое-кто еще хотел заполучить этот камень, но у художника его не оказалось, и он умер.

Валеска вздрогнула и обхватила себя руками, бессильно опустив голову.

– Впрочем, он умер бы в любом случае, так что ты поступила правильно. Как смогла удрать от своего куратора?

– Страх придает сил. Они следили за мной, они хотели схватить меня, но я отбилась и смогла сбежать. Весь день я пряталась в трущобах вдоль каналов, хоронилась в подвалах и чужих садах. Ночью добралась до Чердачка и спустилась под землю.

Тяжелый перстень с едва заметно светившимся камнем лежал на моей ладони и источал покалывающий холодок. Эта крошечная вещь прошла путь длиной в вечность, она билась в груди бога задолго до появления моего народа, потом дремала в темноте доисторической могилы и хранилась в окружении дикарей, пока не попала в жадные руки пиратов. Сердце Дракона Времени, такое маленькое, такое незначительное и такое ценное. За него убивали, за него умирали, оно – ключ ко всему.

Чем дольше камень соприкасался с кожей, тем явственней становилось ощущение холода, и я вдруг понял, что пока слушал цыганку, почти перестал чувствовать кисть.

– Ты сохранила для меня сокровище, Валеска, чего хочешь взамен? Что я могу сделать для тебя?

– Пожалуйста, позаботьтесь об остальных. Я не хотела, чтобы они оставались со мной, но они так решили, и теперь… позаботьтесь о них, монзеньор.

– Я позабочусь обо всех вас.

– Нет. Хватит. Всякий, кто связывается со мной, оказывается в беде. Скорее возвращайтесь, им нужна помощь.

Я не успел даже протянуть руку, прежде чем она отступила и растворилась во мраке. То есть полностью. Я перестал видеть ее и ощущать эмоции.

– Да как такое возможно?! Валеска! Валеска, черт подери!

Тишь, темень, пустота. Исчезла. Кого нужно убить, чтобы научиться приходить и уходить так же?

Не видя никаких иных возможностей, я отправился в обратный путь по канализации и вскоре вновь смог ощутить источники эмоций. Много, много страха. Я побежал, оглушаемый эхом собственных шагов, и ворвался в облюбованный цыганами тоннель с револьвером руке.

– А вот и шеф вернулся! Ну, что я вам говорил, малахольные? Шеф всегда появляется вовремя!

– Что происходит, Адольф?

– Нашли нас храмовники, – ответил он, кивая на раненого цыгана, которого перевязывали женщины, – наткнулись на вход в подземелье из Чердачка, подстрелили вот этого храброго стража, он и припустил, оставляя кровавый след оттуда и досюда. Непонятно вообще, зачем было выставлять дозорных, если они только и делают, что демаскируют.