Вопреки моим ожиданиям, в душе не поднялась буря гнева, жажда крови или желание покарать проклятых детоубийц. С чего вдруг? Я и сам убивал детей, пусть они и были отпрысками моего непримиримого врага. Но здешние обитатели, загнанные в подземелье вездесущей нежитью, изнывающие от голода, жажды, холода и иступляющего страха, поступили так, потому что оказались вынуждены. У них был выбор убить слабого и съесть его плоть, чтобы выжить самим, либо погибнуть. Вот какой оказалась изнанка прокаженного мертвой заразой Рима, едва ли не более жуткая, чем его нынешнее лицо.

А для чего детей убил я? Просто так, потому что хотел кого-нибудь убить или из-за гипертрофированной жажды мести? Сказать сложно, но ни один из этих мотивов нельзя назвать благородным, ну так и кто из нас еще большее чудовище, я или эти обреченные бедолаги, что лишь отчаянно пытаются продлить свою агонию? Боюсь, что для меня ответ на этот вопрос слишком очевиден

Позади меня, вырывая из объятий собственных мыслей, раздались тяжелые гулкие шаги.

– В чем дело, Серг… – это подошел командир и заглянул мне через плечо. – ТВОЮ МАТЬ!!!

Он выкрикнул это столь эмоционально, словно после того, что он повидал за время нашей вылазки, у него еще оставались силы удивляться. Несколько секунд боец простоял неподвижно, прикипев взглядом к полуразделанной детской тушке, и я мог только гадать, что сейчас бушует у него внутри. Наконец он медленно повернулся к остолбеневшим итальянцам, что сейчас с опасливым ожиданием смотрели на нас, и медленно потянул на себя затвор «Вала».

Моя рука ухватила ствол автомата и не позволила ему наставить дуло на перепуганных людей. Видимо, я был плохим командиром, ведь я только сейчас вспомнил, что до момента возвращения группы, главенство в ней отводится именно мне.

– Убер-р-и руку, Аид, – прорычал под своей маской военный. – Я перестреляю этих отбросов!

– НУЛЕВОЙ!!! ОТСТАВИТЬ!!!

Рык моего голоса прогремел в подземелье, низким эхом отражаясь от стен, и от его звука бедные итальянцы вздрогнули, а некоторые и вовсе попадали на колени. Возможно, я не сумел сдержать контроль над Даром, и в окружающее пространство выплеснулось немного Силы, но мой рёв пронял даже закутанного в специальный костюм военного.

– Не много ли ты на себя берешь, солдат?! – Горячо зашептал я бойцу прямо в маску, беря его второй рукой за грудки. – Ты возомнил, что имеешь право судить этих людей?

– Пус-сти! – Он попытался вырваться, но в моих руках откуда-то взялось столько силы, что ни сантиметра прорезиненной ткани не выскользнуло из-под моих стиснутых пальцев. – Ты что, не видел, что они сделали с ребенком?!

– Видел. Я почувствовал его смерть с самого начала, едва мы вошли сюда.

– И что, тебя это совсем не трогает?! – Эти слова военный почти выплюнул, словно ему было крайне омерзительно не только говорить со мной, но и видеть меня. – Ты уже настолько потерял человеческий облик, что тебе вообще все безразлично?!

– Я не хочу терять то подобие человеческого облика, что у меня еще осталось, – ответил я твердо, четко проговаривая каждый слог, – и поэтому не позволю тебе никого здесь убивать. Но я чувствую твою жажду смерти даже через твой красивый костюмчик. Так скажи мне, Нулевой, может это ты растерял свою человечность, и теперь просто ищешь повода пролить кровь?!

Ответное обвинение произвело на солдата такой эффект, будто я залепил ему под дых. Его округлившиеся глаза глупо хлопали под стеклами маски, а сам он замер, силясь придумать хоть какой-нибудь вразумительный ответ на мои слова.

– Это гражданские, Нулевой, – продолжил я додавливать солдата. – Простые люди, которые еще вчера сидели в офисах, стояли за прилавками в магазинах, фотографировали туристов или раздавали рекламные буклеты на площади. У них нет ни оружия, ни навыков, о них некому позаботиться. Они до смерти напуганы и вообще не понимают, что происходит в городе. Они ежедневно умирают десятками и сотнями, причем не только в руках мертвых, но и сами по себе, от голода и болезней. У них и так нет шанса выжить, подумай лучше над этим.

Насупленные брови командира немного разгладились, но взгляд не становился легче, поэтому я немного сменил тактику.

– Очнись, – встряхнул я его, – на тебе висит камера, которая записывает то, как ты собираешься совершить военное преступление. Ты уже забыл, насколько наша нынешняя операция особенная? Всерьез думаешь, что тебе простят убийство граждан чужой страны? Да если ты это сделаешь, твой труп закопают так глубоко, что Кольская сверхглубокая покажется тебе оттуда сусличьей норкой. И всех свидетелей, кстати, ждет та же самая участь.

Я кивнул головой в сторону остальных озадаченных членов группы, которые все порывались к нам подойти, но трое покойников не пропускали их.

– И все это будет только ради того, чтобы правда об этом твоем «героическом» поступке никогда не выплыла наружу. Смекаешь?

Вот эти аргументы наконец-таки сумели пробить броню упрямства вояки, и он перестал пытаться освободить «Вал» из моей хватки.

– Связи с Айсбергом нет, с тех пор, как мы спустились в канализацию, – буркнул он мне напоследок, будто этот факт мог хоть что-нибудь изменить. – Командование сейчас ничего не видит.

Хм-м… интересно, конечно. Наверное, там сейчас в командном центре царит очень веселая и расслабленная атмосфера. Сто процентов, нашу группу уже считают погибшей, и тот, кто отдал приказ сунуться в логово Темного, уже подумывает о том, какой способ сможет избавить его от жизни наименее болезненно.

– Говори сам с этими ушлепками, – бросил напоследок военный, – а то я, боюсь, не выдержу и сорвусь.

Я выпустил его, и командир быстрым шагом пересек помещение, просто снеся плечом не успевшего убраться с его дороги итальянца. А я обратил свой взор на ютящийся в этом канализационном отнорке сброд.

– Кто у вас тут за старшего? – Я поинтересовался вполне мирно, но от звуков моего голоса изможденные люди боязливо поежились и встали немного кучнее, как стадо баранов, испугавшееся лая пастушьей собаки. Сложилось впечатление, что стоять под прицелами автоматов для них было гораздо уютнее, чем перед моим взглядом.

Когда я уже устал ждать реакции и собирался уже повторить вопрос, вперед выступил тот самый парнишка, что разговаривал с нами на английском. Не знаю, был ли он в действительности здешним лидером, либо его послали как парламентера, но мне оно было как-то до фонаря.

– Послушайте, – сходу начал он, – я понимаю, как это выглядит, но уверяю вас, никто из присутствующих не хотел такого исхода! То тело… тот мальчишка… мы подобрали его почти неделю назад. Он был один, без родителей, и постоянно плакал. Вдобавок, у него была астма, а при себе он имел всего один ингалятор, а новых взять было неоткуда. Мы пытались помочь ему, но на все наши попытки он отвечал громогласным криком. Этот ребенок был обречен, а помимо этого мог и выдать нас шумом своих истерик Охотникам! Так что у нас просто не было выбора, нам пришлось…

Я взмахнул рукой, прерывая поток оправданий, и мой собеседник закрылся руками, подумав, что я собираюсь его ударить.

– Ты пытаешься в этом убедить меня или самого себя?

– Я... я… – Смущенный своей реакцией и моим ответом парень что-то начал неразборчиво мямлить, мешая в своей речи два языка. – Нам пришлось… он бы и так не выжил… мы голодаем…

– Никто из вас не выживет, – жестоко припечатал я, и молодой человек снова обмер. – Каждый из вас обречен не меньше того ребенка, потому что скоро мертвые спустятся и сюда. Но я не собираюсь вас упрекать или судить. Мы пришли за информацией. У нас есть провизия, и если вы нам поможете, мы ею поделимся.

– Нас устраивает! – Слишком поспешно согласился переговорщик и еще больше смутился, когда его брюхо издало протяжный монотонный стон. Он поспешил сгладить собственную неловкость, перейдя к обсуждению нашей проблемы. – Вы хотите выбраться из Рима, двигаясь под землей?

– Именно это мы и хотим, – кивнул я, подтверждая верность его выводов. – На поверхности, знаете ли, слишком суетливо.