И одному лишь богу известно, на сколько бы меня хватило, не случись это…

Сегодня военные пошли в наступление по всем фронтам, да еще как! С попами, крестами, кадилами и иконами! Сказать, что я обалдел от такого зрелища, это ничего не сказать. Сперва я даже грешным делом подумал, что мои марионетки меня разыгрывают, или что Сила совсем им мозги выжгла, но волна новостей в интернете подтвердила, что никакой это не розыгрыш.

Забитые и замученные ограничениями военного положения горожане встретили это событие целым фонтаном истеричных шуток, иронии и сарказма. Чаще остальных мелькали сообщения и юморески про боевых паладинов Церкви, которые вышли на тропу войны и, клянусь своим даром, я бы хотел разделить это веселье вместе со всеми! Но не мог…

Слишком уж тревожный был этот звоночек. Неужели власти каким-то образом поняли, кто именно им противостоит? Но как? Что их натолкнуло на подобные мысли?! Ответа у меня не было, и я запоздало начал сожалеть о том, что не додумался себе завести марионетку в штабе. Сейчас, по крайней мере, я бы не изнывал от неведения, и не терзал бы себя сотнями догадок и подозрений. Хотя, может, еще не поздно?

Но с другой стороны, если мне больше нет нужды скрывать истинный облик своей армии, изображать смерти от попаданий пуль и отпускать каждого покойника, получившего на глазах вражеских солдат несовместимую с жизнью травму, то, наверное, можно начать играть по-серьезному? Явить, что называется, миру весь потенциал своих неживых воинов.

Пожалуй, что можно. Тем более что уже несколько моих целей успели улизнуть из Москвы, заподозрив неладное, когда их подельники скоропостижно исчезли. И я давно уже размышлял, как мне можно закрыть город, чтобы не позволить больше никому улизнуть. Но теперь-то все станет совсем просто… я просто переломлю любое сопротивление грубой силой, только и всего.

Поднявшись наверх, я прищурился от нестерпимого дневного света. Глаза слишком сильно привыкли к полутьме плохо освещенного погреба, и теперь даже обычный пасмурный зимний день для них казался чрезмерно ярким.

Упав в полюбившееся мне гигантское кресло, я запрокинул ноги на широкий подлокотник, а трупу Сафарова приказал приготовить чашку ароматного кофе. Пожалуй, сейчас мне понадобится полное сосредоточение и концентрация, ведь мне предстоит управлять своей огромной армадой мертвецов, противостоя армии, которая охраняет покой поганой швали. Той швали, что единодушно хотела меня убить, не будучи даже до конца уверенной, что у меня есть дар говорить с мертвыми. Никто. От меня. Не. Уйдет.

Одномоментно с тем, как прикрыл глаза, уносясь своим разумом навстречу мириадам искорок мертвых сознаний, тысячи покойников по всему городу запрокинули головы в леденящем душу вое. Знайте, смертные, что это объявление войны.

Я слышал этот протяжный жуткий звук одновременно тысячами ушей своих неживых подопечных, я сам выл вместе с ними, и я уверен, что этот замогильный рев взбудоражил миллионы человек по всему городу и заставил поторопиться, чтобы убраться прочь с улицы. Его слышала вся Москва…

Все правильно, люди, это было предупреждение для вас. Бегите, бегите так быстро, как только сможете, иначе вас не сможет спасти даже бог…

Что такое несколько десятков тысяч? По меркам современного мира это крохотная армия какой-нибудь захудалой банановой республики, у которой нет ни танков, ни самолетов, ни кораблей. Пшик, ничто, пушечное мясо, годное лишь для борьбы с таким же слабым врагом.

Но а если численность этой армии превышает сотню тысяч, а ее воины имеют знания и частично навыки лучших элитных бойцов? Что если каждый солдат этого войска способен драться до тех пор, пока в его теле есть хоть один сустав, способный сгибаться? Ни один из них не имеет ни капли жалости, сомнений или инстинкта самосохранения и без колебаний бросится в самое пекло жаркой схватки. И бросится, если это будет нужно, совершенно безоружным или обвешанным взрывчаткой.

Настало время узнать, чего на самом деле стоит каждый убитый мной человек. Сейчас мое личное кладбище впервые идет в отчаянный бой.

— Толя-а-ан! Сюда-а! Отступаем к парку! — Приглушенный резиной противогаза крик сослуживца отвлек яростно отстреливающегося бойца всего на секунду, но этого хватило, чтобы на него кинулась очередная Нелюдь. У отродья уже толком не было головы, ее снесло пулеметной очередью, а одна его рука напоминала развернутый мясной рулет, прошедший через сломанную мясорубку. Но тварь все равно с ужасающей легкостью смогла разорвать солдату гортань, заставив того упасть на землю, заходясь надсадным булькающим хрипом.

— Мля-я! Суча-ары!!! — Солдат, узревший отвратительную расправу над своим товарищем, с яростным воплем высунулся из укрытия и начал поливать свинцом приближающиеся фигуры, одинаково устрашающие и завораживающие в своей дерганой стремительности. Ярость и адреналин даже вытеснили чувство страха перед неведомым противником, против которого не помогали ни пули, ни гранаты, ни даже разрывные снаряды.

Вдруг из укрытия высунулась чья-то сильная рука, ухватила вошедшего в раж парня за разгрузочный жилет, напяленный поверх химзащиты, и утянула за угол.

— Отставить, твою мать! — Тяжелая оплеуха на короткую секунду совсем спутала мысли в голове бойца. — Куда ты под пули лезешь?!

— Пусти! Пусти меня! Эти твари Толика разорвали на моих глазах! Да я их сейчас всех…

Еще одна звонкая затрещина, на этот раз уже куда более сильная, заставила рядового осечься. Он часто заморгал, пытаясь прийти в чувство и осознать то, что сейчас произошло.

— А ну-ка пасть закрыл, Рэмбо недоделанный! — Донесся до его слуха рык старшего сержанта, с трудом пробиваясь сквозь звон в ушах. — Тебе на командира насрать стало?! Хочешь, чтоб я тебе пулю в каску пустил, как полагается за нарушение боевого приказа?!

Пока солдат хлопал глазами, пытаясь понять, требуется ли отвечать на этот вопрос или он был риторическим, командир оттолкнул его в сторону и отвесил смачный пинок под зад твердым носком берца, закутанного в резиновый чулок ОЗК.

— Бегом, бля, сказал! Занимать оборону на точке сбора!

И вбитые, в самом прямом смысле этого слова, в подкорку мозга рефлексы заставили ноги бойца шевелиться. Он побежал, изредка оглядываясь на ребят, оставшихся прикрывать перегруппировку. Им приходилось совсем нелегко… проклятая Нелюдь была опасна не только в ближнем бою, но и в стрелковом. Они били удивительно метко и точно, заставляя солдат прятаться за укрытия, и никакой ответный огонь не мог заставить их стволы замолчать. Оборону удавалось держать только благодаря тяжелой технике и толстой броне, которую было не так-то легко пробить.

Но чем дольше длилось противостояние, тем меньше оставалось машин, поддерживающих огнем пехоту. Нелюдь закидывала технику своими телами, словно мясом, не считаясь ни с какими потерями, и все больше тяжелых пулеметов и пушек замолкали, лишившись своих стрелков. Это противостояние не могло продолжаться вечно…

Прибежав на небольшую парковую площадь, где уже собралось достаточно сил, солдат рухнул на землю и задрал нижнюю часть противогаза, чтобы глотнуть хотя бы каплю свежего воздуха. Так быстро он не бегал даже в учебке под неусыпным наблюдением зверствующих сержантов. Толку от него сейчас было немного, поскольку судорожно хватающие воздух легкие и дрожащие от напряжения руки исключали любую возможность прицельной стрельбы. Но он все же прибыл, выполнил приказ, не сбежал. Потому… потому что он должен! Потому что некому больше защитить державу от возникших из ниоткуда полчищ отродий.

— Это конец… мы обречены… это кара за наши грехи! Все как по библии! ЭТО МЕРТВЫЕ! МЕРТВЫЕ ВОССТАЛИ!

Окружающие начали недовольно оборачиваться на истеричный крик молодого парня, который где-то потерял едва ли не треть своего снаряжения и бросил автомат прямо под ноги, забыв, видимо, что он находится в самой гуще боевых действий, а не на учениях.