Удобно, конечно, но боюсь, что все равно не поможет…

Гуляев в очередной раз ушел от меня, ничего не добившись, однако по какой-то причине он не выглядел сильно расстроенным этим фактом. Напротив, сегодня он был в настроении весьма приподнятом, однако понять, чем именно вызван этот его душевный подъем, я никак не мог.

В таком темпе, под аккомпанемент нескончаемого гундежа дознавателя, прошло еще около недели. За это время мое самочувствие заметно улучшилось, и я уже был в состоянии твердо держаться на ногах. И когда я прогуливался по своей палате, меня неожиданно посетила совсем шальная идея — а почему, собственно, я должен смиренно ждать своего заключения, когда могу попытаться сбежать?

На первых порах я не сумел придумать себе никаких возражений или контраргументов, поэтому приступил к исполнению своего плана немедленно. Ну как плана… скорее чистой воды импровизации.

Буквально пять минут назад я с некоторым трудом, но уговорил моего сторожа снять с меня браслеты, чтоб я мог немного походить по палате, ноги размять, пролежни разогнать, ну и все такое. Тот, как и раньше, немного поломался, строя из себя строгого полицейского, но потом все же великодушно согласился, лучась при этом внутренним самодовольством, будто он совершил нечто добродетельное и высоконравственное.

Сейчас же полицейский мирно сидел за ширмой и увлеченно с кем-то переписывался по телефону, о чем меня оповещали периодические мелодичные звоночки и быстрые щелчки от нажатий экранной клавиатуры.

Я, видя сквозь ткань лишь смутный темный силуэт своего охранника, тихонько подкрался к ширме и притаился, выжидая момент, когда его мобильник снова пиликнет, и полицай отвлечется, вчитываясь в новое сообщение. Сердце с непривычки громко забухало, чуть ли не выпрыгивая из груди и отдавая в уши гулкими ударами. Я чуть пригнулся, готовясь сделать молниеносный рывок и…

Сигнал смартфона прозвучал для меня пистолетным выстрелом, оповещающим о начале забега. Я резко отбросил легкую ширму и бросился на своего надзирателя сбоку.

Боже мой… как же я медленно двигался! Раньше подобный бросок я был способен провести за жалкие доли секунды, но сейчас у меня это вышло настолько по-черепашьи, что полицейский успел не только повернуть в мою сторону голову, но и даже потянуться к поясу, на котором у него висела рация.

Чувствуя, как вся моя задумка повисла на волоске, не успев даже толком начать притворяться в жизнь, я выбросил руку и ухватил стража порядка за ухо, изо всех сил скручивая его в маленький комочек. Вокруг меня тот час же заструилась боль, подарившая мне преимущество в скорости и возможность тщательнейшим образом продумать свои дальнейшие действия. Косячить было никак нельзя, потому как второй попытки мне никто уже не даст.

Когда я подался навстречу чужим чувствам, то сразу же ощутил, как вокруг моего тела воздух сгустился и стал более плотным. Господи… какое же это прекрасное ощущение, как же я давно его не испытывал! Это было похоже на то, словно я выбрался из под многотонного завала и сумел наконец вздохнуть полной грудью! Даже таких незначительных миазмов боли, которые могло породить скрученное ухо, было достаточно для того, чтобы почувствовать, как же все-таки пострадало мое тело. Оказывается, все эти дни я был просто сплошным болезненным сгустком, но я настолько привык к этому, что даже перестал замечать.

И вот сейчас, только на этот короткий миг, пока полицейский корчиться в моем захвате, я мог насладиться ощущением здорового тела! Жаль, что только ощущением…

Ускорившись в несколько раз по сравнению со своим обычным состоянием, я легко сумел заблокировать чужую руку, что тянулась к рации, а также захватить в удушающем приеме шею своего надзирателя. Его ухо, ясное дело, мне при этом пришлось выпустить, но в ускорении уже и не было никакого смысла, потому что в партере оно мало что решает. Но все же возвращаться обратно к непередаваемым ощущениям, что дарило истерзанное автоматными очередями, швами и шрамами тело, было совсем неприятно.

Начав душить полицая сгибом локтя, я осторожно спустил его отчаянно барахтающееся тело на пол, где обвил его корпус своими бедрами и сдавил, что есть мочи. Поскольку одна моя рука была занята тем, что не давала полицейскому схватить рацию, мне пришлось еще включить спину. Выгибая поясницу, я усиливал свой нажим на чужую шею, растягивая охранника как на дыбе.

Несчастный начал сопротивляться сильнее, чувствуя как тиски моих ног выдавливают из него остатки воздуха, а сдавленная шея не позволяет сделать новый вздох. Не знаю, на что он рассчитывал, может, просто неосознанно боялся разбить свой девайс, но мобильный телефон он выпустил только сейчас, когда оказался под полным моим контролем. То есть сделал он это слишком поздно.

Полицейский попытался уже второй освободившейся рукой дотянуться до рации, висящей на другом боку, но я чуть повернул его так, чтоб он весом своего собственного тела придавил свободную конечность. Надзиратель еще подёргался, тщетно пытаясь вытянуть ее на свободу, но у него ничего не получалось, а драгоценные секунды неумолимо утекали.

Его сопротивление продолжалось совсем недолго, и вскоре мой противник окончательно обмяк, полностью расслабив мышцы. Я еще немного подержал его в захвате, для верности, хотя и так чувствовал, что его сознание уплыло куда-то далеко, и только потом, с трудом сдерживая стоны и кряхтение, кое-как поднялся на ноги.

Да уж, боец из меня сейчас совсем никакой… с одним человеком еле совладать сумел, и то чуть не рассыпался. Надо как-то приводить себя в тонус, иначе… иначе хана! Не на кого мне больше рассчитывать, никто меня не защитит.

Быстро сняв с бессознательного надзирателя китель и форменные брюки с ботинками, я отволок тело за кровать, где пристегнул его же наручниками к батарее. В рот я ему запихал кусок наволочки, которую по-варварски разорвал, дабы полицейский не переполошил своими воплями всю больницу раньше, чем я уберусь из нее.

Был бы у него пистолет, я б и его прихватил, но по какой-то причине никто из моего почетного караула не был вооружен даже дубинкой, так что силовой прорыв в моем нынешнем состоянии начисто исключается.

Так-так-так… где фуражка? Полицейский без головного убора и не полицейский вовсе, без нее меня сразу раскроют. Фух, вот она, под кровать закатилась во время кроткой борьбы. Ну все, теперь я готов!

Осторожно выглянув в коридор, я убедился, что никто из коллег незадачливого сотрудника органов внутренних дел не мельтешит поблизости, и осторожно вышел из палаты. По пути я старательно отводил взгляд и прятал лицо ото всех встречных, опасаясь что меня, не дай бог, кто-нибудь узнает.

Мои поиски выхода усложнялись еще и тем, что я не знал планировки больницы. Все мои предыдущие прогулки были строго ограничены единственным маршрутом палата — туалет — палата, и ни единого шага в сторону, так что совершенно не имел понятия, в какой стороне находится лифт или хотя бы лестница.

Но вот я приметил свисающую с потолка зеленую табличку, изображающего белого схематичного человечка и стрелку с лестницей. Отлично! Выход налево! Я сразу же свернул за угол и чуть ли не налетел на Марину, свою санитарку. Слава небесам, что она стояла ко мне спиной и о чем-то разговаривала с каким-то усатым мужиком в синем медицинском костюме, так что я смог осторожно ее обойти, основательно выкручивая шею, делая вид, что меня что-то очень заинтересовало на пустой стене. Так бы она не смогла узнать даже мой профиль, если б посмотрела в мою сторону, и мне все же удалось беспрепятственно обойти стороной беседующих медиков.

Я ускорился и шел, обливался потом, ожидая услышать позади себя окрик и топот преследователей, и с каждой секундой колючее чувство тревоги только нарастало, заставляя сердце заходиться в безудержной чечетке. Однако я все же сумел добраться до лифта, оставаясь никем необнаруженным и неузнанным. Быстро прикинув, стоит ли стоять и ждать кабину у всех на виду, а потом еще и ехать с другими в замкнутом пространстве, рискуя лишний раз раскрыть себя, я все-таки проследовал дальше по зеленным пиктограммам, и прошмыгнул на лестницу, подальше от чужих взоров.