— А время?

— Всегда по-разному. В среду чаще всего с утра, а иногда под самый вечер притаскивается…

— Значит, сегодня он тоже будет?

— Да откуда я знаю, — не выдержала брюнетка моих настойчивых расспросов, — что ты меня так пытаешь про него?!

— Ладно, забыли. Спасибо за помощь.

Я развернулся и направился к выходу, пропуская мимо ушей попытки Алины меня окликнуть. Извини, красавица, но пока не до тебя. Меня ждет одно очень грязное дельце.

Борис сегодня приехал на тренировку поздно. На самом деле, он даже и ехать-то особо не хотел, Штырь так лютует после исчезновения Вагона и этого сраного Секирина, что просто невозможно терпеть… уже и в хвост и в гриву заколебал, аж спасу нет. Все пацаны волком воют, ни днем, ни ночью никакого покоя, а босс все никак не успокаивается.

Подумать только! Он ведь был уже у них в руках! Боря уже представлял, как будет ему зажигалкой уши подпаливать и как этот ублюдок будет тоненько верещать. Но, господи, как же не вовремя у Альбертыча начало шалить сердце!

Что произошло в тот вечер на самом деле, когда они с Чижом повезли Штыря в больницу, так и остается большой загадкой. Но вот уже вторые сутки ни о Вагоне, ни об их пленнике нет ни слуху ни духу. А Штырёва ничего не волнует, он наседает и требует найти, хоть из-под земли достать. А где ты этого фокусника искать будешь в десятимиллионном-то муравейнике? А если Вагон и правда его кокнул и свалил в закат, что тогда делать? Сплошная засада кругом…

Но несмотря на все невзгоды, что обрушил на Борю главарь, Дерзюк не пропускал ни одной своей тренировки. Поражение от какого-то клоуна-петрушки из телевизора сильно ударило по его самолюбию, и теперь он занимался с такой отдачей и самозабвенностью, с какой никогда еще не готовился ни к одной «Бойне». Вот и сейчас, отработав на снарядах до боли в суставах, он вышел из спортклуба, небрежно швырнув шкуре, сидящей за стойкой, ключ от шкафчика.

Сняв свой автомобиль с сигнализации, Боря на секунду задумался над тем, а не заехать ли к знакомым путанам, немного поразвлечься да сбросить накопившееся напряжение, но все же отмел эту мысль. Сил оставалось только на то, чтоб доехать до берлоги и завалиться спать, это единственная постельная утеха, которая ему была нужна сейчас. Завтрашний день обещал быть не легче сегодняшнего, а то еще и хуже.

Вдруг кто-то сзади окликнул Бориса, причем окликнул погремухой, которую тот терпеть не мог и мало кому позволял себя ей называть.

— Эй, Боров, далеко собрался?

Резко оглянувшись, Дерзюк чуть не поперхнулся воздухом. Перед ним как ни в чем не бывало стоял… Секирин, сучара, собственной персоной. Живой, невредимый и какой-то… пугающий. Боря содрогнулся от воспоминаний того необъяснимого чувства страха, накатившего на него, когда смотрел в глаза Секирина на этой же самой парковке. Но сейчас было даже страшнее, будто смотришь не на человека, а в темноту вырытой могилы… и леденящее кровь осознание тревожно загорается в мозгу, что вырыта она именно для тебя.

— Что ты здесь делаешь? — Боров был настолько шокирован, если не сказать испуган, что даже не помышлял о нападении. Все его естество буквально вопило: «БЕГИ!!! БЕГИ, ДУРАК!» Но Дерзюк изо всех своих сил пытался сдерживать этот трусливый порыв. И ему это даже вполне удавалось, пока он не услышал этот зловещий тон.

— Я ведь предупреждал тебя в нашу первую встречу, чтоб ты не дергался в мою сторону, разве нет?

— И что тебе теперь нужно?! — Здоровяк немного побледнел. Это было заметно даже в темноте осеннего вечера.

— Мне нужен ты.

Наплевав на все условности, на гордость, а заодно и на свое достоинство, Борис сорвался с места со скоростью спринтера, на ходу пытаясь вытащить зацепившийся за складку кармана телефон.

Штырь сидел у себя в кабинете и пил дорогой коньяк, литр которого стоит дороже, чем квартира в ближнем Подмосковье, как простую водку. Он вливал его в себя целыми стаканами, не ощущая изысканного вкуса, богатого аромата и древесных ноток послевкусия, которые так ему всегда нравились. Что-то происходило нехорошее в его жизни, чего раньше никогда не было. Чутье «авторитета» трепыхалось раненой птахой, тревожа и будоража сознание, но ни о чем конкретно не предупреждая. А своему чутью он доверять привык.

Сперва его перепугал внезапный приступ, скрутивший сердце. Штырёв ведь уже давно не был мальчишкой, проблем со здоровьем накопилось предостаточно. Он уж было решил, что все… отбегался, но, слава богу, отпустило его так же быстро, как и припёрло. Однако в больницу он все равно поехал. И не в свою недоклинику, которую он держит для отмывки денег и кое-каких маленьких делишек с наркотическими веществами, а в самую лучшую платную, куда врачей привозят аж из самих Германии и Израиля.

К несказанному облегчению московского авторитета, врачи не обнаружили у него ничего такого, что могло в ближайшей перспективе угрожать жизни, а на все вопросы об этом приступе лишь пожимали плечами, утверждая, что всякое в жизни бывает. Но не успела эта новость успокоить Штыря, как позвонил Чиж. И вместо приятных новостей о том, что паскудный Секирин уже зарыт в лесополосе, он огорошил Игната Альбертовича тем, что проклятый фокусник пропал вместе со своим надзирателем.

Штырёв после этого сообщения просто потерял душевное равновесие. При своих людях он старался не подавать виду и быть собой обычным — метал громы и молнии, раздавал приказным тоном ультимативные поручения, сулил ужасные кары на головы тех, кто облажается… но когда он оставался один, единственное, что ему хотелось делать, это просто молчать. Посидеть в тишине, понаблюдать за необычным танцем прекрасных экзотических рыбок в огромном аквариуме, или как следует напиться.

А сейчас овладевшее Штырем безразличие навалилось сильнее прежнего. Не покидало ощущение, что его жизнь летит под откос, и это совсем не добавляло «авторитету» оптимизма.

Но потом Штыря из этой несвойственной для него апатии выдернул телефонный звонок. Это звонил Хан, который в своей неизменной спокойной манере выказал ему свое недовольство. Вспоминать этот разговор было еще тошнотней, чем даже думать о Секирине. От него до сих пор кошки скреблись на душе и звенело назойливым ко маром где-то внутри чувство совершенной ошибки.

— Ты никак, Игнат Альбертович, совсем постарел? Потерял хватку? Я думал, что достаточно ясно тебе дал понять насчет Секирина еще на собрании. Но что я узнаю сейчас? Ты его упустил. Я честно не ожидал от тебя такого…

— Все не так, как кажется… — Штырь пытался оправдаться, но сам не верил в то, что говорил. — Мой человек в телефонном разговоре сказал, что о нем можно больше не беспокоиться.

— Штырь, уж извини за прямоту, но меня такой ответ не устраивает. Ты видел тело медиума лично?

— Нет.

— Тогда, может быть, ты хотя бы видел своего человека?

— Нет…

— В таком случае я не понимаю, зачем ты мне это вообще рассказываешь. Более того, я тебя сейчас, возможно, удивлю, но мои источники в органах сообщают о том, что Секирин очень даже жив. И сейчас скрывается ото всех.

— Я… я…

— Да-да, не утруждай себя, Игнат Альбертович. Мне и без этого совершенно очевидно, что тебе пора уже в почетную отставку. И я не могу тебе в этом отказывать…

— Ты забываешься, Хан! — Штырь зарычал в трубку, будто услышал самое страшное оскорбление, которое только можно придумать. — Я создал свое дело с нуля! Я подобрал с улицы и воспитал из своих пацанов настоящих волков, я их вооружил, сделав из кучки шпаны тех, с кем считается теперь вся Москва! Не тебе решать, когда мне уходить на покой, ты понял?! Это! Всё! Мое!

— Очень эмоционально, Штырь, я проникся. Без шуток. — Голос Хана не изменился ни на йоту, он оставался все таким же мертвенно-спокойным и невозмутимым. — Одна только неточность. С тобой и твоими джентльменами последнее время не то чтобы считаются, а как бы помягче сказать, больше потешаются. А я надеюсь, ты осознаешь, что твой позор пятнает не тебя одного, но и нашу скромную организацию?