— Так ты приближенного этого Штыря встретил вместе с беспредельщиком на «гелике»? — озвучил я свою очевидную догадку.

— Ты удивительно проницателен, Сергей! И на основании этого я делаю вывод, что ты помял четверых ребят Штырёва. Я тут навел некоторые справки и узнал, что он вполне себе еще живет и здравствует. Более того, даже пробился в «золотую десятку».

— Куда пробился? — не понял я. — Это что, типа хит-парад?

— Ты никогда не слышал о «золотой десятке»? — Саныч так натурально удивился, что даже на некоторое время с него слетела извечная маска балагура.

— Что-то не припомню… — я старательно напрягал мозг, но действительно не мог ничего подобного откопать в глубинах своей памяти.

— Это, Сергей, десятка самых влиятельных и авторитетных воров в законе в нашей златоглавой, которая заправляет, навскидку, восьмьюдесятью процентами столичного криминала всевозможного толка. Оставшиеся двадцать — это мелочевка, бытовухи и преступность мигрантов.

— Ни х… чего себе! — От заявленных объемов мне как-то сразу поплохело. — И вся эта чертова десятка на одного бедного меня ополчилась теперь?

— Ну, не вся, а только один из нее. Все-таки в их среде принято самому решать свои проблемы, не привлекая посторонних помощников. Ущерб имиджу, так сказать.

— Понятно… а скажи, Саныч, как давно у нас воры в законе стали решать вопросы посредством судов, а не братвы и паяльников?

— Хо, Серёжа, давно уже! Ты уж лихой двадцатый век не вспоминай. Мы же теперь в правовом государстве живем, а это значит что?

— Что? — эхом повторил я за Петренко.

— Что любого можно наказать исключительно легальными методами! Нужно только лишь немного раскошелиться.

— Странное у тебя представление о правовом государстве, Саныч…

— Уж какое есть, — хохотнул мой собеседник, — а главное, оно отлично отражает истину современных реалий.

— Слушай, — озвучил я свою робкую надежду, — так может, эта «фигура», что ты встретил, уже и не работает на того главаря? Может, на частную практику, так сказать, перешла?

— Э нет, — обломал меня Петренко. — Сразу видно, мало ты дел имел с этой братией, не знаешь их порядков. В их среде очень трудно отойти от дел, это тебе не трудовой договор в «Макдональдсе» расторгнуть. Они либо трудятся «до талого», что называется, либо их убирают. Исключения редки, но они есть. Однако не думаю, что это тот случай.

— Дерьмо… надо же мне было из всей многомиллионной Москвы напороться именно на этих…

— Что было, то было, Серёженька, прими как данность!

— Ой, обнадежил, фаталист одесский! — Иронично фыркнул я. — Давай теперь рассказывай, как ты меня из этого дерьма будешь вытаскивать?

— Да очень просто! Я уже упоминал, что хорошо смазанный механизм крутит свои шестеренки куда быстрее? Так вот, в процессе этого он зачастую пропускает некоторые мелкие, но очень важные моменты.

— Ты о процессуальных нарушениях?

— И о них в том числе!

— И что, мы можем на этом сыграть и развалить дело?

Петренко не выдержал и рассмеялся.

— Серёжа, ну ты юморист! Ты что, кина заморского пересмотрел? Только там могут показать, как из-за ошибки в протоколе с подсудимых снимают все обвинения. Нет, мой дорогой, наша реальность куда прозаичней, и поэтому нам с тобой нужно сейчас встретиться и хорошенько все обговорить.

— Без проблем. Куда мне подъехать?

— Давай лучше я к тебе. Куда скажешь, туда и приеду. И будь ласков, постарайся раньше времени наши карты не раскрыть.

Даже по голосу было слышно, что Петренко расплылся в улыбке Чеширского кота.

В зале суда на моем процессе оказалось весьма многолюдно. Вездесущие журналисты каким-то образом прознали обо всем, и уже пестрели заголовками интернет-издания: «Известный экстрасенс начал перестрелку на парковке», «Московский медиум, вооруженный травматическим пистолетом, устроил бойню средь бела дня» или, мой самый любимый: «Секирин застрелил водителя из-за неправильно припаркованного автомобиля». В общем, отрывались стервятники как только могли. Вот и сейчас в зале вдоль стен тёрлось, наверное, с десяток представителей от различных СМИ, вооруженных кто чем. Кто с камерами, кто с микрофонами, кто с фотоаппаратами. Снимали не столько меня, сколько пострадавшую сторону — того самого бугая из «Воина», на лице которого все еще виднелись следы нашего с ним спарринга, а сопровождал его тщедушный щуплый мужичишка в наглаженном костюме.

На правой руке амбала, куда я засадил ему последний патрон из барабана, красовался огромный желтушный синяк, расплывшийся настолько, что даже заползал под длинный рукав, а сорванная резиновой пулей кожа уже покрылась толстой темной коростой. Выглядело хоть и неприятно, но совсем неопасно для здоровья.

Здоровяк кидал в мою сторону угрюмые взгляды, но я бы не назвал их многообещающими или мстительными. Скорее, они были опасливые и настороженные. Попыток заговорить со мной в зале суда он также не предпринимал.

Но вот вошла судья — женщина, уже шагнувшая за границы бальзаковского возраста, слегка худощавая, со строгим лицом и огромным начесом, делающим ее голову похожей на чупа-чупс. Все поднялись со своих мест, выказывая уважение представительнице Фемиды, в зале наступила тишина, нарушаемая лишь редкими покашливаниями и шорохом одежды.

Объявив о начале заседания, судья ударила деревянным церемониальным молотком по подложке (вот любят же у нас западные традиции перенимать!) и позволила прокурору зачитать разбираемое дело. Дальше встал секретарь заседания, объявил о явке всех сторон разбирательства, и потекла вязкая судебная рутина. Монотонным полумеханическим голосом, лишенным даже намека на эмоции, нам разъясняли права, напоминали об ответственности, зачитывали состав суда, участников дела и прочее смертельно нудное бла-бла.

Наконец, слово дошло до стороны обвинения, и все присутствующие заметно оживились, особенно журналисты. Худой мужичок в костюме, выглядевший рядом с «пострадавшим» верзилой чуть ли не подростком, бодро вскочил, поправил очки, и начал без бумажки вещать на весь зал удивительно хорошо поставленным глубоким голосом, который совершенно не вязался с его субтильной внешностью.

— Уважаемый суд! Двенадцатого числа сего месяца произошло вопиющее нарушение гражданских и конституционных прав моих клиентов — Бориса Дерзюка, Анатолия Гумерова, Сергея Линских и Артёма Мурактаева. Вот этот гражданин, — мужик сделал выразительный жест в мою сторону, умудрившись выделить слово «гражданин» такой уничижительной интонацией, что уж лучше б он меня свиньей назвал, — посягнул на здоровье четверых россиян, да не просто посягнул, а с применением огнестрельного оружия ограниченного поражения! Причина конфликта, как бы сейчас она ни звучала ничтожно и несущественно, это всего лишь небольшое дорожное… даже не происшествие! Событие!

Сделав театральную паузу и окинув взглядом затаивший дыхание зал, очкарик оценил эффект своей речи. Судья явно скучала, журналисты усиленно внимали и записывали, пристав, повидавший уже всякое в этом зале, считал от скуки сонных мух на потолке, секретарь судебного заседания лихорадочно стенографировал.

— Мой клиент, пострадавший, кстати, больше других, вел автомобиль, выезжая с парковки тренажерного зала, где они с товарищами занимались спортом, культивируя здоровый образ жизни. Так вышло, что из-за недостаточного водительского опыта Борис слишком сильно отпустил педаль газа, поэтому его автомобиль заглох прямо посреди проезжей части.

Услышав такую откровенную лажу, я не удержался и фыркнул, отчего на мне тут же скрестились взгляды судьи и выступающего.

— Вы хотите что-то добавить? — едко процедил очкарик, вперившись в меня диким взглядом, который так и говорил мне: «Ну, давай, вякни еще что-нибудь, чтоб я мог тебя размазать!»

— Нет-нет, что вы. Я дождусь, когда уважаемый суд предоставит мне слово, — поспешно открестился я от такой чести, чем, как мне показалось, заработал обратно только что было потерянный пунктик у судьи. Саныч же, сидя слева от меня, вообще не подавал никакого виду, что что-то случилось. Он просто молча излучал азартное предвкушение, внешне пытаясь оставаться собранным и насупившимся. Однако уголки его губ то и дело подрагивали, намереваясь поползти вверх, и тот непрестанно пытался с ними совладать.