Тотчас же бересту подожгли, не позволяя никому из несчастных мотать головой из стороны в сторону. Крики людей слились в единый вопль, который обрывался бульканьем - каждого человека друг за другом спихивали в студеную волховскую воду.

- Суда! - вскричал изрядно побитый мужчина в порванной дорогой одежде. - Требую суда.

- Я здесь суд, - ответил доселе молчавший князь Вова.

- А вот вам и "живая" вода, - не унимался Угоняй. - Пусть ваш Перун поможет тем, кто неповинен. Коль выплывет - значит оправдан.

Со связанными руками, в намокшей одежде и с обожженной головой никому не удавалось продержаться на плаву, холодные воды Волхова сомкнулись над каждым. Оправдались опасения стариков по поводу ледохода не по сезону.

Привели еще народ, а вместе с ними и поп Богомил пожаловал.

- Благослови, батюшка! - подскочил к нему Угоняй.

- Благословляю! - охотно откликнулся Богомил.

Тотчас вспыхнули новые костры на головах у несчастных.

- Да кто же поможет нам? - заголосили испуганные женщины, тем самым выведя мужчин из состояния стояния. Тупая покорность сменилась характерным для северян бешенством. Они начали лягаться, как строптивые жеребцы, кого сбивали с ног - те кусались. Женщины просто падали под ноги стражникам, чтоб лишить тех равновесия.

Князь Владимир понял, что дело - не уха. Перегнул палку Угоняй. Ну, пусть теперь сам и разбирается, решил он, скрываясь с места экзекуции. За ним поспешил Богомил, мгновенно утратив напускную торжественность, только ряса мелькнула.

А стражники дрались с пленниками. Если бы не запрет на оружие, порвали бы они людей так, что те и опомниться бы не успели. Угоняй, оскалившись, метался внутри свары, как лис, забравшийся в курятник: того ударит, этого толкнет. Преимущественно, конечно, нападал на женщин. Ну, и женщины нападали на него. Пожалуй, за всю свою жизнь он таким успехом у слабого пола не пользовался. Впрочем, это был уже не слабый пол. Они напоминали фурий с выбившимися из-под платков волосами, с порванными в кровь ртами. Кому-то удалось высвободить руки, они тотчас же бросались развязывать коллег по несчастью.

Стражникам пришлось туго. Среди них были и ливы, и слэйвины, и весь, и ингви - все неудачники по жизни прибивались к страже, словно выискивая в этой работе поддержку своей ущербности. Били они задержанных смертным боем, как всегда умели это делать в численном перевесе, да еще при относительной безответности избиваемых. Попадались им знакомые, даже соседи, но с этим они научились справляться: ничего личного, приказ такой. Поэтому никому никаких поблажек.

Но вместе с приобретенным чувством принадлежности к стае, своей избранности и безнаказанности теряли они волю, как таковую. Не могли стражники долго биться с соперниками, равными им по силе. Единственным стимулом для успеха у них был численный перевес, а также преимущество в вооружении. Когда в этих вещах наблюдалось равенство, то интерес к битве у них терялся напрочь. Поэтому некоторые из наиболее опытных стражников начали исчезать с места драки, отправившись следом за Богомилом, чей след уже успел простыть.

Совсем скоро на берегу остались стоять только окровавленные и порванные люди, чьей участью должны были быть холодные воды Волхова. У их ног лежали бездыханные тела товарищей по несчастью и самых глупых и невезучих стражников. Некоторые еще продолжали шевелиться и громко стенать.

Не сговариваясь, горожане отделили раненных и мертвых товарищей от своих палачей. Тех из стражников, кто еще был жив, тут же забили до смерти подручными средствами. Обнаружился и Угоняй. Он представился во всем своем многообразии: голова тут, рука - там, туловище в воде. Послали гонцов по домам с трагическими известиями. Хотели бить в набат, да не нашлось желающих, кто бы мог взять на себя такую ответственность.

Все это произошло так быстро, что закончилось к моменту завершения праздничного богослужения. Народ разошелся по своим делам, но разошелся ненадолго. Запричитали по покойникам в домах, родственники собрались в могучие кучки и отправились "в гости" к стражникам, участвовавшим в избиениях. Те, в свою очередь, попытались искать убежище в своих караульных помещениях, в княжеских конюшнях и своих подполах.

Их жены плакали и умоляли пощадить мужей, ссылаясь на детей малых. Но ответ всегда был один: ты знала, с кем живешь и откуда твой достаток, значит, должна знать, к чему все это приведет.

Тут же появился "сладкоречивый" парень Воробей, воспитанный при дворе Владимира, и потребовал для всех стражников "смерти лютой", а также суда, "скорого и справедливого", чтобы найти виновных в кровавых беспорядках.

- Сегодняшнее событие пускай послужит уроком для всех нас! - кричал Воробей на торжище. - Только наша единение способно усилить нашу безопасность! Погибли одни из лучших людей города, им бы жить да жить! Преступные элементы, пробравшиеся в стражу, устроили безобразную резню, испортив нам всем великий праздник Крещения Новгорода! Так покараем мясников со всей беспощадностью, на которую выведет нас строгий и беспристрастный суд!

Народ кричал в ответ, потрясая кулаками: "Казнить!" И только некоторые удивленно обращались к своим соседям: "Какое крещение?" Но им никто не отвечал, все надували ноздри, исполненные справедливой решимости.

- Где были отцы города, позволившие свершиться этому злодейству? Где Добрыша, которому Магнусом была вменена обязанность оградить нас от любой внешней угрозы? Почему его сотник Путята не помог нам?

"Где?" - возмущались люди, совсем опустив тот факт, что угроза была, вообще-то внутренняя, никоим образом не внешняя.

- Пусть суд состоится скоро и споро! - выдал свою финальную трель Воробей, а в толпе эту мысль подхватили, и все пошли к Судейскому городку.

"При чем здесь Путята?" - опять чисто риторически поинтересовался кто-то у пространства, но то, как и положено, оставило вопрос без ответа. Путята (putka - гауптвахта, в переводе с финского, примечание автора), комендант, узнал о случившемся едва ли не одним из последних, потому что его вотчина отстояла от произошедших событий совсем другим концом города. Кутузка была пуста, те, кто готовился в нее упасть (pudota, в переводе с финского, примечание автора) пребывали в сезонном отпуске, так что бросаться с бердышами наперевес в лихую атаку на стражников было попросту некому.

Кое-кто из собравшихся еще помнил отвратительное судилище над Соловьем Дихмантьевым (см также мою книгу "Не от Мира сего 1", примечание автора), но, повинуясь стадному эффекту, был не в силах противиться.

А суд был действительно скор и спор: часть обезумевших от страха стражников, что были замечены на берегу Волхова, приговорили повесить, как собак, а имущество их раздать убиенным во время Великого Крещения. На этом настаивал и князь Владимир, присутствовавший здесь же почетным гостем и поп Богомил, освещающий связь с церковью. Александр на процессе отсутствовал.

Почему-то одним из аргументов, служивших причиной свершившейся резни, посчитали исход из Новгорода волхвов. Типа, они спровоцировали безумие, оставив горожан на произвол судьбы. Стало быть, нужно срочно бежать на Перынь и надругаться там над всеми истуканами, чтобы трусливым жрецам было неповадно народ в смуту вгонять.

Конечно, нашлось несколько быстрых ног, чтобы доставить наиболее горячие головы к святилищу, но там их ждало полное разочарование: ни одного мало-мальски готового для надругания истукана не было. Вообще, все сделалось пусто и грязно той осенней грязью, по которой ходить невозможно, а можно только ездить.

Когда гонщики приехали на пятках обратно к суду, то дело там шло к завершению. На повестке дня остался только один вопрос: кто будет ответствовать перед народом за происшедшие безобразия?

Воробей снова вышел вперед, поклонился престарелым судьям, помахал рукой не престарелым судьям и попросил всеобщего внимания.