— Слишком свежо…

Это было плохо. Неправильно для тех, кто рано или поздно, и скорее рано, чем поздно, придет его навестить. Вызовет подозрения. Но если с холодом уже ничего не поделать, то вот с задымлением можно было что-то придумать.

Отодрав от края рясы полоску ткани, он, смочив ее в масле, поднес кончик к огоньку и запалил. Ткань занялась огнем. Пришлось спешно тушить и ждать пока тлеет и испускает дым, после чего повторил процедуру несколько раз. Вскоре под потолком снова образовалась дымная туча…

Алексей успел надымить и вернуться на свое место до того, как к нему пришли. Снаружи стукнул засов, и тяжелая дверь отворилась.

Судя по голосам, вошли двое. У одного бас, у второго скорее тенор с козлячьими тонами.

— Проверь…

С Алексея сдернули одеяло и ощупали.

«Пидор поганый!» — мысленно возмутился Алексей, ибо проверили его слишком уж пристально, но не шелохнулся.

— Обмочился только.

Алексея вновь накрыли. Небрежно.

— Ну это ладно… Долей масло и фитиль поправь… а то навоняло, что дышать нечем…

— Да знаю я…

На столик что-то поставили. Причем если судить по звуку, то сразу два предмета.

Некоторое время возились с лампадкой.

— Держи свечку… да выше!

А дальше монах затянул молитву, судя по всему, читая, а не на память, если требовал себе светить огнем свечи.

Алексей подавил в себе желание подсмотреть сквозь чуть приоткрытые веки, ибо их движение могли засечь. Вместо этого он быстро соображал, как поступить.

Дальше притворяться овощем?

А смысл? Тем более пидор этот явно за ним приставлен, банально не выдержит, когда его снова за член да за жопу во время обмывания щупать будут и в ухо даст.

Вскрыться?

Но памяти нет.

«Значит будем отыгрывать амнезию, ничего другого не остается», — принял он решение.

Вскрыться заставил еще и фактор голода. Пока осознавал окружающую реальность этот момент как-то прошел мимо, а вот сейчас живот стало явно подводить.

«Жрать мне если что и дают, то явно только-только чтобы не подох, — понял Алексей. — Вода да хлеб в этой воде размоченный, чтобы не подавился рефлекторно глотая…»

Неясно сколько он… точнее это тело лежало беспамятным, но если и дальше лежать, то силы окончательно на такой кормежке иссякнут. А монахи и так не жируют. В общем тело запускать не стоит.

О том, чтобы незаметно утечь из монастыря улучив подходящий момент не могло быть и речи. Возникнет ли он этот момент? В окно не пролезет, а дверь запирают.

Прорываться с боем?

А зачем? Сразу же видно, что он не за преступление тут в келье отлеживается.

«Может какой-то несчастный случай… Может по башке получил?» — подумал Алексей.

Все говорило в пользу данной версии, кормят, поят, обихаживают не давая запаршиветь. Опять же, наказанных держат в подвальных казематах, на одной гнилой соломе, а не в общих кельях с удобствами вроде койки. По крайней мере он так считал.

Монах заканчивал читать молитву и решение требовалось принимать сейчас. Очнуться во время молитвы гораздо лучше, чем в момент, когда тебя примутся обмывать. Вроде как от святого слова к жизни вернулся…

«Эх, знать бы еще какой сейчас год, можно было бы сыграть в пророка», — подумалось ему благо в школе историчка, что вела историю родного региона была практически фанатичкой и вдалбливала в учеников историю словно гидравлический пресс, правда с политическим подвывертом…

Алексей уже потом узнал, что историчка являлась упоротой либералкой, ходила на протестные митинги под бело-сине-белым флагом и каталась на всякие «исторические» семинары за границу, в основном в прибалтийские страны, оплачиваемые НКО принадлежащими Соросу.

«Хотя… это, пожалуй, было бы лишнее не зная важных, но все решающих мелочей, вроде того, кто сейчас настоятель монастыря и к какой партии он принадлежит, патриот-новгородец или тяготеет к Москве, — снова подумал он. — Так выдашь „неудобный“ прогноз и настоятель вместо того, чтобы впечатлиться да всячески обласкать, наоборот засунет в самый глубокий каземат, да и удавит выжав досуха… Да даже зная его партийную принадлежность, все равно не стоит так засвечиваться, не он так другой прибьет».

—…Слава Отцу и Сыну и Святому духу, и ныне и присно и во веки веков. А-а-ми-и-инь!

И с этим последним восклицанием монаха Алексей открыл глаза.

Пробуждение «пациента» не осталось незамеченным. Монах, что читал молитву вздрогнул и даже отступил на шаг. Второй монах, что держал свечу, так и вовсе взвизгнув, выскочил наружу, но потом снова оказался за спиной чтеца.

«Чего это они задергались?» — настороженно подумал Алексей.

Поведение монахов показалось ему несколько неправильным. Вроде как наоборот должны обрадоваться, что «пациент» благодаря их «целительским» усилиям пришел в себя, дескать, вот что молитва животворящая делает, а не пугаться.

Алексей решил отыгрывать болящего, ибо болезных как правило не опасаются.

— Пи-ить… — попросил он слабым голосом.

Эта тактика сработала. Настороженность пополам с опаской ушла из глаз старшего монаха, что стоял со все еще раскрытой книгой в руках и чуть повернув голову к напарнику, сказал:

— Амвросий, дай питие Елисею…

«Ага, значит меня зовут Елисей, — обрадовался первой инфе Алексей. — Даже созвучно, что упростит принятие нового имени. Но главное оно не церковное, а это значит, что я все-таки не монах, в худшем случае послушник».

Радость Алексея-Елисея была понятна. Если бы он являлся монахом, то это наложило бы на него определенные обязательства перед монастырем и вообще перед всей РПЦ. Выйти из монашества можно, став расстригой, но это не самый лучший пункт в биографии в глазах окружающих. Общество в прошлом крайне религиозное и к подобным «изгоям» относилось не лучшим образом, ведь просто так не изгоняют, а доказывать всем и каждому, что сам ушел пустая трата времени.

— Кто вы? Где я? — начал отыгрывать свою легенду Алексей, после того как попил.

Питие оказалось жидким овсяным киселем, так себе питье особенно в холодном виде.

— Ох ты ж… — по-бабьему всплеснул руками Амвросий. — Никак опамятовал⁈

А Алексей продолжал давить:

— Что со мной? Где я⁈ Кто вы?!!

— Как ты себя чувствуешь, сын мой? — взял ситуацию в свои руки старший монах.

— Не знаю… все как-то мутно…

— Что последнее помнишь?

— Помню… — Алексей сделал вид, что сначала задумался, а потом начал тихо паниковать: — Ничего не помню… я ничего не помню! Где я? Что со мной⁈ Кто я?!!

— Тихо-тихо, успокойся… все хорошо… ты в Свято Юрьевском монастыре…

— Монастыре?

— Да. Знаешь, что такое монастырь?

— Хм-м… вроде знаю… в монастырь уходят люди, не желающие жить в мирской суете и грехе, а дабы пребывать в святости и посвятить себя богу… их называют монахами. Вы монахи?

— Все верно… и да, мы монахи. Меня зовут отец Михаил, а это — отец Амвросий.

«Пидор он, а не отец!» — злобно подумал Алексей, и спросил:

— Я тоже монах?

— Нет…

— Тогда что я делаю в монастыре?

— Ты трудник.

— Трудник?

— Да. Так уж вышло, что ты стал сиротой… после некоторых событий в городе… не будем сейчас о них… но твои родители погибли… прими господь их души, — перекрестился отец Михаил, а за ним и Амвросий.

Алексей тоже перекрестился. Это действо очень понравилось отцу Михаилу, аж ликом просветлел.

— Но что произошло? Почему я ничего не помню… даже своего имени?

— Мы поговорим об этом чуть позже… А сейчас успокойся. Ты в обители господа и тебе ничего не грозит… А сейчас допей питие и переоденься. Амвросий…

Второй монах достал из сумы, коя как оказалось висела у него на плече старую, но чистую рясу.

Алексей допил холодный кисель отчего его чуть не стошнило и быстро переоделся, не стесняясь масляного взора этого… дядьколюба.

Так же ему, этот дядьколюб, в келью занес ведро-парашу с плотно подогнанной крышкой, чтобы не так сильно воняло. Не то стояло там, не то только что принесли.