Из Флоренции послал Мартин брата своего Иордана и племянника Антонио в Неаполь, ибо хорошо понимал, что восстановить церковную область мог лишь с помощью Иоанны, королева же сознавала возможность лишь с помощью папы удержаться на колеблющемся своем троне, на который начинал в этот самый момент предъявлять Людовик Анжуйский новые претензии, пускаемые в ход или мудро употребляемые в пользу самим Мартином. Таким образом, долженствовали возобновиться старые вассальные отношения Неаполя. Королева обещала выдать папским уполномоченным Рим, Кампанью, Остию и Чивита-Веккию, одолжить папе для покорения его государства войска и наделить ленами дом Колонн. За это Мартин признал ее королевой, вслед за тем 28 октября 1419 г. последовало в Неаполе коронование Иоанны кардиналом-легатом Морозини. Для извержения же из церковной области Браччио, могущественнейшего противника, без согласия которого не мог он отправиться в Рим, принял Мартин на службу к себе Сфорцу. Последний покинул Неаполь и из Витербо боролся со своим соперником, пока тот согласился заключить с церковью мир, состоявшийся 8 февраля 1420 г. С королевским блеском явился тиран Перуджии в союзную Флоренцию. Встреченный им там восторг и сатиры флорентинцев оскорбили Мартина столь жестоко, что он тогда же решил покинуть этот город. М общественный Браччио возвратил папе часть им награбленного, но получил под титулом викария Перуджию и другие города. Насколько договор с ненавистным кондотьеры должен был быть унизителен для Мартина, настолько же был для него вместе с тем практичен и выгоден, ибо он теперь же принял страшного вождя в свою службу с тем, чтобы перепоручить ему войну против Болоньи. Городу этому еще 13 мая 1419 г. обещал он самоуправление и викариатство, но лишь с умыслом при удобном случае погубить его. По вступлении вождя банд с привычным к победам войском в ее область покорилась Болонья 15 июля, после чего кардинал Габриэль Кондульмер совершил именем церкви свое в нее вступление.

Теперь мог Мартин V отправиться в Рим. Римляне, передавшие город брату его и делегату Иордану, звали его настоятельно, и 9 сентября 1420 г. покинул он Флоренцию. Эскортируемый многими синьорами с воинской ратью, прибыл он через Витербо по via Cassia. Приближение его взволновало город. Его неистовое требование в папы римлянина произвело, собственно говоря, раскол, теперь же последний окончился благодаря тому, что действительно сделался папой римлянин из первейшего рода. Длинная вереница несказанных страданий казалась миновавшей, и новая эпоха блеска, хотя без свободы, наступила. 28 сентября достиг Мартин Рима, в который отныне возвращался Святой престол действительно и навсегда. Переночевал он в S.-Maria del Popolo, и в воскресенье 29 сентября с триумфом повели его римляне в Ватикан. От Porta del Popolo проследовал он через пустынное Марсово поле к Св. Марку, а затем к Св. Петру. Римские аристократы держали над ним пурпурный балдахин, а жонглеры танцевали перед ним. Вечером прошли по городу консерваторы и капитаны кварталов верхом с многочисленным народом, с факелами в руках, с кличем «Да здравствует папа Мартин!»

Мартин V нашел Рим в мире, но поверженный чумой, войной и голодом в столь глубокую нищету, что едва сохранял облик города. Дома и церкви были в упадке, улицы поросли мохом и мусором. Люди представились пораженному папе не благородными гражданами Рима, но полным негодного сброда. Равно кипел город ворами и разбойниками. Когда возвращались Урбан V и Григорий XI, то также пришли в ужас от страшного вида Рима, но город держался тогда еще как республика под правлением своих цехов; теперь же с возвращения тех пап из Авиньона протекло почти полвека, в течение которого Рим достиг высшей точки своего упадка. Ибо теперь распалась не одна аристократия, но и гражданство, и Рим представлялся одной пустынной горой обломков. Скудным торжеством въезда Мартина V закончилась долгая и достопамятная эпоха средневекового города и открылся новый век, в который Рим восстал из обломков в новом виде, дарованном ему папами, ставшими теперь лишь истинными суверенами. Ватикан, замок пап, возвысился, а соперник его, республиканский Капитолий, ниспал на степень монумента вольностей народа и второго прошедшего.

XIV век сокрушил Средние века и расшатал институты их в односторонней их догматической форме, старую церковь, старую империю, феодальную монархию, коммунальную полицию, схоластический научный метод. Человек выделился как индивид из уз касты, партии и схоластической системы мышления. К силам, которым дотоле подчинялся со слепым благоговением, стал он теперь относиться скептически и критически. Он подвергал расследованию их основания и историю; из мифических сфер стал он низводить их в сферу людских отношений, и оценку делал им по историческому масштабу. XIV век профанизировал средневековые авторитеты как императора, так и папы: удаляясь от неземного, смело погрузился человек в минувшее для восполнения классическим идеалом христианства, воспитывавшего его лишь для неба. Он проникся фанатическим поклонением героям, поэтам и философам языческой древности. Он раскопал заросшую тернием культуру Эллады и Рима, восстановил порванные связи с античным миром и, отрешась от предрассудков, впал в другую крайность – ввел языческий дух в образование. «Возрождение» классических наук и искусств началось в XIV веке. Подобно тому, как XIII век проникся энтузиазмом к римскому праву и исчерпал познание его, так XIV с равным же одушевлением отдался прекрасной и философской литературе древних. Он извлек на свет сокровища ее; XV же век с изумительной быстротой распространил их и создал из них новые творения. Эта реставрация классической древности в ее правах интеллектуальной силы является сильнейшим доказательством как неразрушимости истинной цивилизации, так и рамок человеческого духа вообще; ибо масса орудуемых им идей настолько же чудно проста по числу и содержанию, как и масса сил в природе. Новое создается лишь путем совместного воздействия этих сил вообще.

Воссоединение двух принципов религии враждебно разрозненных культур могло естественным образом явиться лишь делом рук итальянцев. Возникшая у них в XIV веке идея о единстве человеческой цивилизации соответствовала установившемуся в церкви и империи понятию о единстве рода человеческого, а это были латинские творения. Мировая борьба церкви и империи, гвельфства и гибеллинизма разрешилась благодаря итальянскому духу нейтральной культурной реформой. Замечательный этот процесс начат был Данте. Глубокомысленно следовал христианский поэт с языческим Вергилием по миру теней. Образы их парят всегда как типические характеры обеих мировых культур. Но классический Вергилий не может ростом своим дотянуться до краев духовного кругозора Данте; он остается позади; христианский человек имеет над античным превосходство более широких сфер.

Настало скоро время, когда глубокомысленное мировоззрение Данте стало уже непонятным, ибо вслед за созданием «Божественной комедии», оригинал-монумента средневекового мира, воздвигнутого на его границах, появилось одностороннее страстное увлечение античным язычеством. За Данте явился Петрарка, по высоте, на которой стоял, столь же в своем веке одинокий, как и первый, и потому повсюду видимый. Петрарка, явившийся воскресителем классической науки, которую взором пророка лишь предчувствовал Данте, удачно был назван в сфере своей деятельности Колумбом. Древний мир Рима и Эллады был для человечества XIV века поистине новым миром. Петрарка, гений и представитель культурного процесса своего века, дал направление всей гуманистической эпохе. Он пробил в Средних веках более сильную брешь, чем может быть передано словами. Его классическим спутником был Цицерон, как Вергилий у Данте, и эти отношения рисуют уже широту энциклопедической и прозаической науки, захваченной кругообращением человеческого духа.