Это было, однако, не единственным случаем сдержанности варваров. Готы знали, что римляне чувствуют к ним презрение как к арианским еретикам и врагам, много раз ими разбитым. Теперь готы являлись мстителями за свою народность и дали, конечно, излиться своей ярости против города, бессильное население которого они презирали. Под мечами готов и в особенности язычников гуннов, скифов и аланов и освободившихся рабов погибли в Риме и вне его тысячи римлян, так что, как жалуется св. Августин, не хватало рук хоронить тела. И все-таки Рим, как Иерусалим или Ниневия, ждавший уже Окончательной гибели, так низко пал, что имел основание прославлять сдержанность врага. Даже некоторые из тех историков, которые приходят в ужас от пролитой крови, с радостью перечисляют только немногих убитых сенаторов и вспоминают о гораздо большем еще бедствии, которое потерпел некогда город от ничего не щадивших галлов Брена.

Поразительно короткий срок, который дан был Аларихом воинам для грабежа, также должен был смягчить его ужасы, так как грабители должны были спешить воспользоваться разрешенным сроком исключительно на то, чтоб набрать побольше добычи. Возможно, что король так спешил покончить с разграблением Рима по чувству благоговения к величию и святости города, который некогда произвел потрясающее впечатление на перса Гормиздаса и тем более должен был вызывать то же чувство в Аларихе, как герое. При виде столицы мира, которая лежала опозоренной у его ног и с колонн которой на него смотрели строгие лица героев, которых имена и деяния он отчасти знал, Аларих должен был испытывать душевное потрясение и вспомнить о Стилихоне, при жизни которого Алариху никогда бы не удалось вступить в Рим. Но помимо таких чувств и опасения заклеймить свою славу варварским обхождением с Римом, еще и политические соображения заставили Алариха уже через три дня вывести готов из разграбленного Рима в Кампанью, и он ушел, ведя за собой длинный ряд повозок с нагруженной на них огромной добычей и множество пленных, в числе которых была Плацидия, сестра Гонория.

После того как готы, не преследуемые никаким неприятельским войском, удалились, римляне получили возможность оценить весь масштаб обрушившихся на них бедствий. За этим ужасным событием, неслыханным до того в истории великих городов по стечению сопровождавших его обстоятельств, не последовало ни военной оккупации, ни каких-либо изменений в политических условиях. И когда город, сохраняя все страшные следы нашествия врага, уже не видел больше в своих стенах, то ему могло казаться, что он не был опустошен людской войной, а подвергся действию каких-нибудь разрушительных сил природы. Можно, конечно, представить себе, какое зрелище представлял Рим в тот день, когда он был покинут готами, но ни один историк не нашел в себе достаточно мужества описать это, и ни один из них не проследил разрушений, произведенных в городе. Между тем вопрос, в чем заключались эти разрушения, весьма важен, так как история развалин Рима, которая отчасти должна быть изложена нами, начинается, по-видимому, именно с этого разграбления Рима, как события, составляющего эпоху, хотя собственно разорение Рима началось уже с Константина.

Итальянцы, движимые национальной ненавистью и желая отомстить готам за город, который между тем был оставлен на произвол судьбы самим Гонорием и римлянами, старались заклеймить их вечным позором разрушения самых лучших памятников древности. Но исследования даже самих итальянцев сделали эти старания напрасными, и если такие попытки еще делаются иногда, то они свидетельствуют только о грубом невежестве. В настоящее время историку уже нет надобности доказывать, что нелепо и смешно представлять себе, что готы или вандалы, или германцы, от природы одержимые каким-то особым озлоблением против храмов и колонн, во время их короткого, соединенного с грабежом пребывания в Риме, ничего другого не делали, как только ходили всюду с молотом в руке, разбивали статуи, взбирались при помощи подъемных машин на театры и бесполезно мучили себя тем, чтобы сдвинуть с места огромные глыбы камней.

Готы нанесли Риму весь тот вред, который неразлучно связан с разграблением; они портили здания города, поскольку эта порча вызывается грабежом, цель которого завладеть движимым, а не разрушать недвижимое. Врываясь в храмы, термы и дворцы, готы хватали все, что ценно, и под их грубыми руками среди разгула погибли многие прекрасные мраморные статуи на улицах и площадях. Не менеe опустошения должен был произвести пожар, и мы уже говорили, что дворцы Саллюстия погибли в пламени. Их почерневшие от дыма развалины (очень незначительную часть сводов и комнат этих дворцов можно видеть поныне), как свидетельство опустошения, произведенного вестготами, были отмечены историком Прокопием сто сорок лет спустя. Но это единственное известное здание Рима, о котором мы знаем, что оно погибло, когда Рим был взят вестготами; сообщения же таких писателей, которые в риторическом преувеличении говорят о разрушении города огнем, теряют свою силу в виду других сведений. Византиец Сократ говорит, что самая большая часть замечательных сооружений Рима была сожжена готами; Филосторий сообщает, что Аларих ушел в Кампанью, предав великий и знаменитый город огню, мечу и варварскому пленению, и оставил город в развалинах; Иероним патетически восклицает; «Увы, мир гибнет, и мы пребываем в наших грехах; императорский город и главу Римской империи пожрал огонь!» В таком же тоне во многих местах своих произведений говорит о пожаре и Августин. Таким образом, необходимо допустить, что в некоторых местах Рим был разрушен пожаром, хотя историк Иордан говорит: «По приказанию Алариха готы ограничились грабежом и не поджигали города, что обыкновенно делают варвары». Современник Орозий пишет, что опустошение в Риме было произведено больше Богом, чем людьми, так как было свыше человеческих сил воспламенить железные балки и ниспровергнуть огромную тяжесть каменных зданий, но что молния ударила в форум с изображением мнимых богов, и посланный с неба огонь сокрушил все эти ужасы суеверия, которых не мог уничтожить пожар, сделанный врагами. Рассказ этот для нас важен не тем, что он, казалось бы, подтверждает действительное опустошение Рима пожаром, а тем, что в этом рассказе сказались легенды христиан, ожидавших, согласно предсказаниям сивилл, гибели Рима от огня. И когда стало известно, что Рим взят, христиане решили, что пророчество сбылось, и Рим, как Содом, был поглощен пламенем. Но даже сам Орозий, откровенно хваля готов за то, что они щадили, что могли, признает, что они через три дня после вторжения в Рим добровольно покинули его и что огонь, конечно, повредил некоторые дома, но отнюдь не в такой мере, как то было в 700 году по основании Рима. Орозий даже утверждает, будто римляне говорили, что они легко помирились бы с разграблением Рима, если б только они снова получили возможность наслаждаться играми в своих цирках.

Все эти указания современников дают основание признать позднейшие сообщения об опустошении Рима, произведенном вестготами, преувеличенными; опустошение это бесспорно было произведено, но оно было относительно незначительным ввиду только трехдневного пребывания вестготов в Риме, с одной стороны, и с другой – огромных размеров Рима и множества зданий в нем. Занимавшийся грабежом враг в течение трех дней бушевал среди великолепных памятников, но не трогал их; варвары мимоходом смотрели в изумлении на обелиски и триумфальные арки, но не имели времени задаваться странной мыслью о разрушении тех и других. Напротив, встречая статуи из благородного металла, они уносили их с собой; но ни гигантские конские статуи, хотя и позолоченные, ни мраморные статуи не могли составить предмет вожделений готов, которые предоставили бесчинство похищения общественных бронзовых произведений искусства византийскому императору VII века, когда Рим был уже совершенно разорен и единственное богатство города заключалось только в том, что составляло украшения церкви. Впрочем, лишь через два года после завоевания Рима Аларихом этот разграбленный город видели историк и поэт, и город так мало походил на развалины или так мало пострадал от пожара (чтобы ни говорил св. Иероним), что и историк, и поэт оба в изумлении прославляют несравнимые красоту и великолепие Рима. Олимпиодор рисует ту картину еще неразрушенных терм и дворцов Рима, которую мы знаем; префект же Рутилий из Нумаца в своем прощальном стихотворении к Риму ни словом не упоминает об опустошенном виде города, а, смотря еще раз на Рим с Тибра, приходит в восторг при виде «красивейшей царицы мира, храмы которой возносятся к небесам».