Падение Рима оплакивал много лет спустя чужеземный епископ, Гильдеберт Турский, посетивший город в 1106 г. Мы приводим эту трогательную элегию:

«Ничто не может сравниться с тобою, Рим, даже теперь, когда ты превращен в развалины; по этим останкам можно судить, чем был ты в дни твоего величия. Время разрушило твое пышное великолепие; императорские дворцы и храмы богов стоят, утопая в болотах. Твоя мощь миновала и трепетавший перед нею грозный парфянин оплакивает ее. Цари своим мечом, сенат мудрыми установлениями и сами небожители сделали тебя некогда главою мира. Цезарь злодейски решил владеть тобою безраздельно, не думая быть тебе отцом и другом. Ты следовал трем мудрым путям: побеждал врагов силой, боролся с преступлением законом, приобретал друзей поддержкой. Заботливые вожди неусыпно сторожили тебя в твоей колыбели; притекавшие к тебе волной чужеземные гости лелеяли тебя и помогали твоему росту. Триумфы консулов происходили в твоих недрах; судьба дарила тебя своей благосклонностью; художники отдавали тебе перлы своего творчества; весь мир осыпал тебя сокровищами. О горе! Охваченный воспоминаниями, я смотрю на твои развалины, город, и в глубоком волнении восклицаю: ты был, Рим! Но ни время, ни пламя пожара, ни меч воина не могли лишить тебя всей твоей прежней красоты. И то, что остается, и то, что исчезло, велико; одно не может быть уничтожено, другое – восстановлено. Пусть будут и золото, и мрамор; пусть строят искусные мастера и помогают им сами боги, ничего подобного ни тебе, ни твоим развалинам уже не может быть создано. Творческая сила людей вложила некогда в Рим столько мощи, что он мог устоять даже против гнева богов. И их изображения здесь так изумительно прекрасны, что сами боги желают походить на них. Но природа никогда не могла создать тех чарующих изображений богов, какие создал человек. И вот изображение это живет и в нем поклоняются уже не самому божеству, а искусству создавшего его мастера. Счастливый город! О, если б ты не был во власти твоих тиранов, если б властители твои не были презренными обманщиками!»

Гильдеберт видел Рим с его развалинами, древними и более позднего происхождения, в начале XII века; он имел так же возможность видеть тогда и следы недавнего опустошения, произведенного в городе норманнами Гюискара. Талантливого поэта испугало чарующее впечатление, произведенное на него языческим Римом, и, желая ослабить это впечатление, он написал другую элегию, в которой, говоря от лица Рима, высказывает ему утешение в его печалях. «Когда я находила радость в идолах, – говорит у автора несчастная сивилла, – мою гордость составляли войско, народ и великолепие мраморов. Идолы и дворцы разрушены; народ и воины порабощены, и едва ли Рим еще помнит о Риме; но теперь мои орлы заменены крестом, Цезарь – Петром и земля – небесами».

Этими высокими размышлениями римляне, конечно, не могли утешаться, видя свои город совершенно опустошенным и самих себя превращенными в нищих. Война, бегство, смерть и плен уменьшили население Рима на многие тысячи людей.

Уже несколько веков Рим не переживал такого страшного опустошения; партийные войны, длившейся 20 лет, смута, царившая как в самом городе, так и вне его, и затем пожар окончательно превратили Рим в развалины. Со времени Тотилы, разрушившего стены Рима, это было первое действительное разорение города внешними врагами. Мы имеем возможность назвать ряд памятников, которые были уничтожены в то время.

При осаде базилики Св. Павла Генрихом был, вероятно, разрушен древний портик, который шел к базилике от ворот; ватиканский портик был обращен в развалины при взятии Борго. Леонина была уничтожена пожаром; при этом должна была пострадать и самая базилика Св. Петра. В городе были опустошены Палатин и Капитолий; та же участь, которую потерпел Septizonium, самая красивая часть императорских Дворцов, должна была постигнуть и другие укрепленные здания города. Но опустошения, которым подвергся город при Кадале и Генрихе, были незначительны по сравнению с теми, которые потерпел город от пожара, произведенного норманнами. Гюискар два раза поджигал город: первый раз, когда проник в ворота Фламиния, и во второй раз, когда римляне перешли в нападение. Пожар опустошил Марсово поле, вероятно, вплоть до моста Адриана; в этой местности погибли остатки портиков и многие другие памятники; уцелели только мавзолей Августа и колонна Марка Аврелия, первый – благодаря особенностям его постройки, вторая – вследствие изолированного положения се на открытом месте. Квартал города от Латерана до Колизея, густо заселенный, был уничтожен огнем и с той поры Латеранские порота стали называться «обгорелыми». Древняя церковь S.-Quattro Coronati превратилась в груду волы; Латеран и многие церкви должны были пострадать, вероятно, в значительной степени; Колизей, триумфальные арки и развалины Circus Maximus так же едва ли могли остаться нетронутыми. Все летописцы, упоминающие об этой ужасной катастрофе, согласны в том, что пожаром была уничтожена значительная часть города. Писатель конца XV века справедливо утверждает, что именно норманны были виновниками плачевного состояния, в котором Рим оказался к тому времени. Некогда густонаселенный Целий (округ Колизея) не потерял еще тогда окончательно своих обитателей, но начал все более и более пустеть, и та же судьба постигла Авентин, который еще при Оттоне III выделялся своим цветущим видом. В настоящее время на этих холмах царит глубокое безмолвие и лишь кое-где стоят одни древнейшие церкви да некоторые развалины, и, видя это запустение, мы внаем, что начало ему было положено норманнами. Мало-помалу население стало покидать эти местности и сосредоточилось на Марсовом поле в новом Риме».

Разорению города в ту эпоху, впрочем, много содействовали и внутренние причины. Как в более ранние времена древние здания переделывались в церкви, так теперь эти здания превращались в замки и башни. Затем каменные глыбы и колонны увозились из Рима, как из каменоломни, даже в другие города. Прекрасный пизанский собор, построенный в XI веке, и знаменитый собор в Лукке, освященный Александром II, были украшены, без всякого сомнения, колоннами, или принесенными в дар Римом, или купленными у города. Для постромки своей базилики Дезидерий приобрел колонны и мраморные глыбы в Риме и отправил их на судах через Порто. Если Гюискар не воспользовался как добычей языческими статуями, то ценные украшения и колонны он легко и мог взять и употребить на постройку собора Св. Матфея в Салерно. Но скорее можно предполагать, что Гюискаром, как некогда Гензерихом, были увезены из Рима и настоящие художественные произведения, первая элегия Гильдеберга дает именно некоторые указания на то, что после разорения, которому Рим был подвергнут норманнами, в нем все еще оставались мраморные и бронзовые статуи.

Норманны освободили Григория VII, но те ужасные насилия, которые были совершены ими, обрекли его на вечное изгнание. С общечеловеческой точки зрения это изгнание было справедливой карой, постигшей Григория. Его политическая жизнь была окончена, когда Рим оказался превращенным в развалины. Правда, римляне обещали Григорию полное подчинение; но он не мог не понимать, что станет жертвой их мести, как скоро норманны уйдут из Рима. Роберт взял заложников, оставил в замке ев. Ангела гарнизон и в июне вместе с напои выступил в Кампанью; овладеть Тиволи ему не удалось, но другие замки были разрушены им. Затем наступила минута, когда Григорий с мучительным чувством в душе должен был взглянуть в последний раз на Рим и проститься навсегда с Вечным городом, который послужил ему ареной борьбы и который он оставлял обращенным в развалины, Григорий мог сказать себе, что он уходит непобежденным, но он не был так же и победителем. Взволнованному воображению Григория должен был рисоваться образ Генриха на берегах По; мысленно следя за своим врагом, Григорий, вероятно, представлял себе, как этот враг возвращается на родину, торжествуя, что ему удалось завладеть Римом, возложить на себя императорскую корону, возвести на Св. престол антипапу и наконец принудить даже самого Григория бежать в изгнание под тягостью проклятий римлян. И в то время как один из этих противников направлялся к северу, другой, обязанный признательностью к вассалу, вынужден был следовать за ним на юг, в чужую сторону, вместе с римлянами, взятыми в плен. Великий папа, некогда проповедовавший крестовый поход против единоверцев сарацин, уходил теперь из опустошенного Рима, охраняемый толпами норманнов и тех же самых сарацин, – уходил затем, чтобы печально проследовать изгнанником в Монте-Касино и Салерно и приютиться у своего друга Дезидерия. Таков был глубоко трагический конец драмы жизни Григория VII, и этот конец явился столь же ярким торжеством вечной справедливости, каким была одинокая смерть Наполеона на острове Св. Елены.