По отношению к классической литературе римляне имели то преимущество, что эта литература составляла их древнее достояние и понимание ее облегчалось для римлян тем языком, на котором они говорили. Если во Франции и особенно в Германии знакомство с древними было доступно только немногим образованным людям, достигавшим этого образования упорной работой, и было совершенно чуждо народу, то для римлян X века еще не требовалось особенно больших усилий, чтобы понять язык предков, хотя понять смысл произведения могло уже стать трудным. Письменная литература и документы того времени свидетельствуют, что народная речь сделала большой шаг вперед в деле создания итальянского языка, и мы в первый раз встречаемся здесь с упоминанием о lingua volgare как о живом языке наряду с латинским языком. Эпитафия, посвященная Григорию V, прославляет его за то, что он умел поучать народы на трех языках: на германском, на латинском и на народном. Образованные люди также говорили народным языком, и Иоанн XII как римский оптимат владел хорошо, по-видимому, только итальянским языком. Латинский язык выходил из употребления и сохранялся только в богослужении, литературе и судопроизводстве. Те немногие писатели, которые принадлежат тому времени, отдавали немало сил на борьбу с народным языком, который, будучи очень близок к латинскому, был причиной невольных ошибок с их стороны против правил латинского языка. Эта близость и облегчала итальянцам понимание древних авторов. Гораций, Вергилий и Стаций уже не читались на форуме Траяна, но грамматики все еще давали пояснения к ним в своих жалких школах.

Со времени Каролингов, когда интерес к наукам был снова возбужден, знакомство с древними поэтами стало непременной принадлежностью литературного образования, и это знакомство поддерживалось в школах, учрежденных Каролингами также и в Италии. В конце X века один случай, имевший место в Равенне, обратил на себя общее внимание; этот случай свидетельствует, как усердно некоторыми лицами изучались древние поэты. Некий схоласт Вильгард так сильно полюбил произведения Вергилия, Горация и Ювенала, что эти авторы явились ему во сне и обещали ему бессмертие; потрясенный таким сновидением, схоласт заявил публично, что учения названных поэтов имеют такое же значение, как Символ веры, и был за это привлечен к духовному суду по обвинению в язычестве. В Германии многие увлекались изучением древних поэтов. Оттон I едва говорил по-латыни, но его сын и внук были хорошо знакомы с древней литературой. Брат Оттона I, архиепископ Бруно, саксонский меценат, даже восстановил дворцовую школу Карла и собирал вокруг себя греческих грамматиков. Среди римлянок мы знаем только одну образованную матрону, Имизу, к которой написаны некоторые из писем Герберта; самые знатные женщины были literae nesciae – не умели писать; между тем в Германии Гедвига Швабская читала с монахом Экгардом Вергилия и Горация. Юных девушек знатного сословия мучили в монастырских школах Гандерсгейма и Кведлинбурга непонятными им классиками, и эти девушки, незнакомые с историей и географией своей собственной родины, хорошо знали по Вергилию фантастические страны Италии. Немецкая монахиня Росвита писала на латинском языке эпические и драматические сочинения. Адельгеида и Феофано были так же классически образованны, как лангобардская королева Адельберга. Таким образом, римлянам не послужило на пользу то обстоятельство что они говорили на языке, родственном классическому языку, и римское общество в своей образованности осталось позади немецкого и французского. В то самое время, когда Оттон III жил мечтой о восстановлении империи философа Марка Аврелия, римляне были уверены, что конная статуя этого императора изображает какого-то крестьянина, который некогда застиг одного короля врасплох и взял его в плен. Существование легенд – обычная принадлежность невежественных народных масс; действительное же доказательство некультурности Рима дает нам история литературы, свидетельствующая, что между римлянами в продолжение всего X века не было ни одного литературного таланта.

Между тем в это же время в Ломбардии были чужестранцы, выдававшиеся своими способностями и образованием; например, скитавшийся по свету Ратерий Веронский, уроженец Люттиха, обязанный своим образованием монастырской школе в Лаубе, далее Атто Верчелльский, затем панегирист Беренгара и Лиутпранд Кремонский. Все они отличались педантически усвоенной школьной ученостью; их проза и поэзия украшения цитатами из классиков, и эти заимствования выделяются на общем фоне произведений названных писателей так же резко, как и остатки античных фризов и колонн в церквях и дворцах, возведенных в Средние века. Такие отличительные особенности мы встречаем уже у Иоанна Диакона, биографа Григория, и затем также у некоторых римских писателей X века. То же самое, по существу, явление мы видим в Оттоне III, который со всею страстью вводил уцелевшие остатки Римской империи – чины, одежды и идеи времен этой империи – в свое средневековое государство, где все это выглядело как заплаты.

Одежда, которую носили в то время, делалась из грубой материи, но украшалась каймой и рисунками, заимствованными из древности. Стремление облагородить варварскую эпоху подобными воспоминаниями было общераспространенным.

Обыкновение цитировать Вергилия или Стация обратилось со времени Карла в страсть, а искусство слагать стихи стало во времена панегириста Беренгара настолько обычным, что этот автор во вступлении к своей поэме извиняется в том, что написал ее, так как стихов теперь уже никто не спрашивает, и их слагают даже в деревнях с таким же успехом, как в городах. Но в Риме стихи можно было найти теперь так же, как и прежде только в надписях на надгробных памятниках, на церковных дверях и в абсидах; эти стихи написаны совершенно варварским языком, и только некоторые из них, как, например, эпитафия, посвященная Кресцентиям, выдерживают критику. Повсюду мы видим погоню за цветистостью фразы, а мысль так тяжеловесна и темна, как само то время. Творцами подобных стихотворений, вероятно, были в ту пору скорее светские люди или грамматики, чем духовные лица.

Погасить свет человеческой образованности невозможно. Ни падение Римской империи, ни опустошения, которые производились кочующими варварами, ни фанатическое благочестие христианства первых времен не могли потушить огонь зажженный в греческой земле. По-видимому, наука движется иногда по неведомым путям, скрытая за внешностью исторических событий, и затем где-нибудь внезапно обнаруживается и воспламеняет умы людей. Когда культурная деятельность Карла сменилась снова варварством, наука неожиданно стала развиваться в Германии и Англии, а во Франции была произведена реформа монастырей.

Сам Одон Клюнийский был не только святым, как Ромуальд, но и образованным человеком, изучившим в Реймсе философию, грамматику, музыку и поэзию Вводя реформу в римские монастыри, он должен был позаботиться и о восстановлении науки, которой ведала церковь; ученые исследования и ведение школ лежали на обязанности монастырей и по уставу ордена должны были быть возобновлены. Правда, мы не знаем за то время никаких папских декретов, которые относились бы к монастырским и приходским школам и соответствовали бы декретам, изданным Ратерием и Аттоном в Ломбардии; но мы предполагаем, что такие декреты были изданы лучшими папами времени Альберика. Мало-помалу научное движение восстанавливалось в римских монастырях, и, как мы видели, один из них, существовавший на Авентине, стал даже центром, около которого собрались благочестивые монахи. Эти мечтатели с прозвищам и «простяков» и «молчальников» по степени своего образования не стояли, конечно, в противоречии с аббатом Львом Простым (Leo Simplex), дерзко защищавшим священные права Рима на невежество; тем не менее эти люди постоянно возбуждали в монахах интерес к серьезной умственной работе.