По повелению Югурты и Счиаретты Колонна на третий день на костре из сухих кустов чертополоха сожгли иудеи в мавзолее Августа останки освободителя Рима, трибуна Августа. То была последняя, из иронии над помпезными и античными идеями Колы, сыгранная сцена диковинной трагедии. Пепел был рассеян, как и Арнольда Брешианского.

Колой ди Риэнци, последним народным трибуном римским, заключается длинный ряд личностей, которые, увлеченные престижем Рима и доминируемые догмой римской монархии, боролись за воскрешение исчезнувшего идеала. История города восстановила взаимное соотношение этих личностей, а идеи времени выяснили необходимость появления последнего трибуна. На рубеже двух эр, на животворной заре, предшествовавшей воскресению духа путем классической древности и освобождению его через Гуса, Лютера, реформацию, Колумба и книгопечатника Фауста, стоит трибун Кола ди Риэнци в виде исторического продукта, сведшего его с ума, контраста Рима с самим собой и со временем. Соучастниками его являются при этом Рим, Данте, Петрарка, Генрих VII, императоры, папы в Авиньоне и весь тот век. Химерический его замысел, за отсутствием папства, собрать снова вокруг древнего Капитолия народы пробудил на мгновение еще раз фанатическую веру во всемирно-гражданскую идею Рима и сделался вместе с тем и расставанием человечества с античной этой традицией. На место этой утопии заступила, однако, животворная действительность: эмансипация со Средних веков путем римско-греческой науки и искусства, духа. В этом заключается серьезное значение дружбы между Петраркой и Колой ди Риэнци, ибо первый произвел пробуждение классической древности в царстве интеллигенции, после того как воскрешение ее в политической сфере пролетело, как сон, в лице второго. В истории, как и в природе, бывают миражи воздуха из далеких зон минувшего; одним из таковых и наидивнейшим было появление народного трибуна. Смесь глубокомыслия и глупости, правды и лжи, знания и невежества эпохи, грандиозной фантазии и жалкой действительности делает Колу ди Риэнци, великого актера в дырявом пурпуре древности, истинным характером и прототипом Рима в средневековом его упадке. История его навеяла на пустынный Рим неувядаемый поэтическо-фантастический ореол, а успехи его казались столь загадочны, что их приписывали помощи дьявола. Еще Райнальд, анналист церкви, веровал в чернокнижничество трибуна, всякий же разумный человек, верящий в могущество идеи среди людей, сумеет объяснить таковым силу влияния Колы. Гениальность его личности успела на мгновение увлечь за собой передовых людей своего времени, сам папа и император, короли, народ и города, и Рим находились под магическим действием его жезла. Производимый людьми на свет престиж есть вместе с тем и разрешаемая ими разгадка времени. Одна неясная мечта не способна очаровывать, если не сорвется из-под оболочки ее реальная, мгновенно вспыхивающая идея и не попадет в водоворот времени, возгорающийся тем же энтузиазмом и до лженствующий слиться затем с первоначальной утопией. Эпоха, когда явился Кола ди Риэнци, млела в страстном ожидании нарождения нового духа. Не было поэтому чуда в обмане света, узревшего, как развернул свое знамя на Капитолии народный трибун, как некий герой века.

Диковинная карьера Колы была лишь волшебной фантасмагорией; но она содержит столь далекие перспективы прошедшего и будущего и столь характерные черты трагической фатальности, что представляет обширное поле для наблюдательности философа. Идеи его о независимости и единстве Италии, о реформе церкви и человечества колоссальностью своей затмили его безалаберность и навсегда исторгли память о нем из мглы забвения. Не забудется ни через какие века, что безумный этот, цветами увенчанный плебей на обломках Рима первым уронил луч свободы на мглу своего времени и пророческим взором указал отечеству своему цель, достигнутую им лишь пять веков спустя.

Произведенный Альборноцом против убийц Колы процесс был впоследствии кассирован папой, и всем участникам дарована амнистия. Обе городские партии снова заняли сенаторство, и Рим казался вернувшимся в прежнее свое положение. Тем временем состояние дел в Италии призвало богемского короля Карла к императорской коронации в Рим.

Политическая жизнь итальянцев вращалась в эту эпоху распадения всех прежних элементов сил вокруг двух городов: гвельфской республики Флоренции, последней представительницы национальной, равно как и муниципальной, свободы и гибеллинского Милана, тиран которого, архиепископ Иоанн Висконти, представлял переход от городской тирании к княжеству. Сама Генуя после тяжкого поражения ее 29 августа 1353 г. венецианцами предоставила великому этому тирану синьорию. Это напугало гвельфов. Давным-давно уже жаждала Флоренция соединить в один союз под протекторатом папы Тоскану, Романью, Рим и Неаполь в видах поставления препон Висконти и удержания вдали императора. В Ареццо созван был парламент, и сначала Климент VI с жаром поддерживал этот план. Но он подорван был обоюдным недоверием, так что в конце концов Флоренция оказалась вынужденной домогаться прибытия короля римского, чтобы избавиться от угрожающего могущества Висконти. Еще одну минуту надеялись флорентинцы узреть во главе гвельфского союза преемника Климента VI и удержать от римского похода Карла; увидев себя обманутыми, пришлось им против воли вести с этим королем переговоры. Ближайше всего призывал его венецианско-ломбардский союз дожа, маркграфа Альдобрандини Феррарского, Гонзагов Мантуанских и Каррар Падуанских. Лига эта составилась против Иоанна Висконти в 1354 г. и приняла компанию Фра Монреале к себе на службу. Звал его и сам Висконти, предлагал ему железную корону и надеялся привлечь на свою сторону. Случилось так, что внука Генриха VII призывали, как спасителя, все партии. Карл обещал свое покровительство лиге и в октябре 1354 г. прибыл в Италию, где только что последовавшая смерть Иоанна Висконти, казалось, облегчала для него путь. Сам папа рассчитывал, что римский поход облегчит кардиналу Альборноцу полное покорение церковной области, ибо Карл дал торжественный обет содействовать и к этому.

Внук доблестного Генриха не обладал ни честолюбием, ни великодушием своего предка, ни каким-либо определенным политическим планом относительно Италии. Римская его экспедиция была одним лишь коронационным пелеринажем; цезаризм оканчивался бессодержательной формулой. Король богемский, благоразумный, благочестивый и ученый государь, нового вполне уже склада монарх, в глазах которого прошлое принадлежало лишь книгам, не хотел более ввязываться в борьбу с итальянскими партиями. С 300 лишь всего рыцарями прибыл он 14 октября в Удине, отправился в сопровождении побочного своего брата Николая, патриарха аквилейского, 3 ноября в Падую и далее на Мантую, где перезимовал. Здесь намеревался он помирить ломбардские партии и повести переговоры о дальнейшем маршруте своем с тосканцами. Синьорию предложили ему одни лишь пизанцы; прочие города Тосканы отнеслись с пренебрежением к монарху, представшему с обиходом столь скромным, что казался для будущего императора невероятным. Венецианско-ломбардская лига видела себя обманутой, ибо Карл был вовсе без войска и достаточно разумен, чтобы не приставать ни к какой партии. Он не домогался ничего, кроме блеска железной короны. Он вступил в переговоры с наследниками Иоанна Висконти, убедил их заключить перемирие до мая, и был счастлив, получив позволение приять корону под охраной их в Монце. Он выпросил у них 50 000 гульденов золотом в виде путевых издержек для своего римского похода и приличный эскорт. Он обязался не вступать в Милан. С предупредительным пренебрежением встретили царственного путника Маттео, Галеаццо и Варнава, племянники Иоанна, одарили богемскую его скудость, оказали ему роскошное гостеприимство в аббатстве Киаравалле и вынудили у скромно уклонявшегося посещение их в самом Милане. Могущественные тираны напугали и успокоили внука Генриха воинственной помпой и блестящими празднествами и позволили ему принять 6 января 1355 г. у С.-Амвросия железную корону из рук Роберта Висконти, выборного архиепископа миланского. Карл был рад покинуть роскошную темницу этого города. Он выехал не как император, но, как говорит Маттео Виллани, как едущий на ярмарку купец. Вассалы Висконти водили его из города в город, и каждый затворял позади его ворота. Свободно перевел он снова дух в Пизе, где 18 января с почетом принят был Гамбакортами. Сюда прибыли супруга его Анна, многие богемские и германские бароны, всего около 4000 рыцарей. Это сообщило ему неожиданно престиж и напугало Флоренцию. От папы прибыл полномочный коронационный кардинал Петр Бертранди Остийский, которому, согласно ритуалу, должны были сопутствовать и епископы портский и альбанский. Но это не состоялось ввиду нежелания церкви нести путевые их издержки, да и сам епископ остийский поехал лишь против воли, памятуя о надруганиях над кардиналом Анибальдо, и путевые расходы пришлось ему платить из собственных средств. По повелению папы должен был ассистировать ему при коронации Альборноц, коли позволят ему дела. Таковы были установления в середине XIV века при коронации императора. Большая часть городов Тосканы поклонилась Карлу в Пизе. Флоренция, покинутая гвельфским союзом, угрожаемая Миланом и в страхе перед разрастающимся императорским войском, потеряла мужество и 21 марта поклонилась внуку смертельного своего врага. Республика обязалась уплатить ему 100 000 гульденов золотом; с нее была снята имперская опала, которой она была подвергнута Генрихом, она получила подтверждение своих вольностей и после долгого времени признала снова сюзеренитет императора. Отпадение столь стойкого дотоле гвельфского города от его принципов оскорбило гордость всех патриотов и показало, насколько велико было политическое разложение в Италии.