Мы не последуем за ним за море. Воззрим лишь на этого папу несколько месяцев спустя по возвращении его в Авиньон, где тотчас постигла его смертельная болезнь. Лежит он во дворце своего оставленного легатом в Болонье брата, кардинала Анджелика Гримоард, на жестком одре, завернутый в мантию св. Бенедикта, с распятием в руках; через растворенные по приказанию его двери притекают люди, знатные и простые, придворные и бедные; он хочет, чтобы свет видел ничтожество высочайшего своего величия. Он умирает. Пророчица Бригитта предсказала верно.

По кончине 19 декабря 1370 г. благородного Урбана усмотрел свет в смерти его карающую десницу неба. Смел ли папа спокойно снова молиться в маленькой церкви на Rocher des Domes в Авиньоне, после того как только что перед тем молился у алтаря Св. Петра в Риме? Не должен ли был постоянно представляться возбужденному его духу лик апостола? «Навеки занял бы папа Урбан место среди достославнейших людей, если бы, умирая, приказал перенести одр свой к алтарю Св. Петра и если бы там же со спокойной совестью и отошел, призывая в свидетели Бога и мир, что если когда папа и покинул это место, то была это вина не его, но зачинщиков столь постыдного бегства». Так писал Петрарка, узнав в Падуе о кончине Урбана.

Пьер Роже, сын графа Вильгельма де Бофор, лимузинец из Мальмонта, 30 декабря 1370 г. избран был в Авиньоне и 5 января 1371 г. вступил на Святой престол под именем Григория XI. 17-летним уже был он возведен дядей своим, Климентом VI, в кардиналы-диаконы S.-Maria Nuova; ему едва минуло 40 лет, когда он получил тиару; он был благородной личностью, весьма ученым, полным ревности к церкви, но нерешительным и болезненным.

Недовольные римляне медлили вручением седьмому французскому папе dominium'a своего города, долженствовавшего быть лишь наградой его возвращения. Отъезд Урбана возвратил им свободу! Они снова управляли своим городом через народного магистрата, хотя, согласно договору, титул бандерези и был избегаем. Однако папский гарнизон еще стоял в замке Ангела, отнятом при низвержении аристократии народом у Орсини и впоследствии переданном им же Урбану V Не ранее конца 1371 г. передал римский парламент Григорию XI в качестве благородного синьора Рожера де Бофор пожизненную сенаторскую власть. Он, подобно предшественнику своему, оберегал права церкви и повелел викарию своему, Филиппу де Кабассоль, кардиналу-епископу сабинскому, другу Петрарки, на предложенных условиях принять именем его синьорию. Возвещенного ему посольства не принял он; он избавил от дорогостоящего путешествия римлян; условились обо всем письменно. Затем Григорий XI назначил сенатором Иоанна де Малавольтис из Сиены. Один единый сенатор чередовался, смотря по обстоятельствам, в городском управлении с консерваторами, в сущности же оставалось римское устройство таким, как было со времени Альборноца при реформаторах. Ибо хотя Урбан V это учреждение и упразднил, тем не менее заняли место оного столь же зачастую буйные консерваторы, место же бандерезиев – экзекуторы юстиции, причем наряду с ними заседали, как прежде, так и после, четыре стар, шины стрелковой гильдии.

К Григорию XI обращаемы были настоятельные увещания о возврате в Рим. Если молчал маститый Петрарка, то все же возвысил голос в защиту отечества против нападков, порожденных его собственным поздравлением к Урбану V. Какой-то французский монах написал по смерти этого папы трактат в защиту Франции против Петрарки. Текст для этого избрал он нелестный для Рима: «Человек некий поехал из Иерусалима в Иерихон и попал к разбойникам». Рим есть Иерихон, изменчив, как луна, и столь глубоко упадший, что никогда бы я этому не поверил, говорил монах, если бы не увидал собственными глазами. Во времена Григория VII навеяло зрелище опустошенного норманнами всемирного города на французского одного епископа трогательную элегию с поэтическими красотами; триста лет спустя обрушилось французское национальное тщеславие лишь глубоким презрением на Рим. Памфлетист осмеивал итальянцев, как и римлян; их корысть, поражающую их бедность, их захудание; он укорял их даже в трусости за то, что подпали под власть тиранов. Он припоминал отзыв, сделанный некогда величайшим отцом церкви Франции о характере римлян. Утверждение его относительно того, что Авиньон был покойным приютом для пап, трудно было опровергнуть, и сверх того аргумент авиньонистов «где папа, там и Рим», имел космополитическую почву; но, очевидно, принцип этот мог иметь действующую силу лишь в самом Авиньоне. Петрарка дал своему народу еще новое, последнее доказательство пламенной любви к отечеству, доходящей до фанатизма. На пасквиль этот отвечал он ярой апологией. В ней он осыпал Авиньон, варварскую всемирную клоаку, самыми невоздержанными эпитетами. В рвении своем перенесся он, по обыкновению, через времена и видел во Франции одну лишь только что освобожденную мятежную рабыню Рима, которая немедля вернулась бы под старое свое иго, если бы итальянцы были единодушны. Ибо, что Рим продолжает быть силой, доказали престиж, который произвел за несколько лишь лет перед тем простой один римлянин на свет, и страх, наведенный им на Францию! Он защищал Рим от упреков св. Бернарда, но аргументы его были почерпнуты единственно из древности. Он пытался даже оправдать римлян от упрека в корыстности, ибо ни в одном большом городе не было так мало купцов и ростовщиков, как в Риме. Для выставления высшей цивилизации Италии и блестящего превосходства ее гениальности над Францией и в его век стоило бы Петрарке поименовать лишь имена Данте, Джотто, Николы Пизано, Фомы Аквинского, свое даже собственное и спокойно предоставить будущему доказать редким богатством первоклассных гениев, что дух итальянский художественнее и творчественнее французского. Умер Петрарка 18 июля 1374 г., всего за два года до окончательного возвращения папства в Рим. Этот просвещенный, всеобъемлющий и всесокрушающий ум озарял с уединенной высоты весь авиньонский период, к которому принадлежал и в течение которого как патриотический пророк во время всего вавилонского пленения послужил своему народу. Предстательства римлян перед Григорием XI поддерживала и жившая еще с ними Бригитта. Праведница эта открыла ему еще в бытность его кардиналом видения, возвещавшие ей кончину Урбана; и вот теперь из Рима убеждала она Григория XI вернуться, ибо Пречистая Дева Мария сказала ей, что если будет противиться, то умрет и он. Тем временем умерла 23 июля 1373 г. она сама. Ее торжественно похоронили в монастыре Св. Лоренцо в Панаперне. Но благочестивая дочь ее Катарина и сын Биргр перевезли вскоре умершую мать на родину ее, в монастырь Ватзена. Читаем охранное письмо, выданное детям Бригитты 13 ноября 1373 г. сенатором Фортунатом Райнальди, консерваторами, экзекуторами юстиции и четырьмя советниками стрелковой гильдии. Этим письмом приглашались все города и власти давать им свободный пропуск с лошадьми и с багажом, в числе которого находились алтарь и священные сосуды. Природа не терпит ничего единичного ни в каком направлении. Как появились в одну и ту же эпоху Франциск и Доминик, так жили в одно время Бригитта и Катарина Сиенская. Переливы духа и силы в иннокентианской церкви создали еще двух великих, глубоко воздействующих основателей орденов; слабый же или порочный век авиньонский произвел, наоборот, лишь двух женщин-энтузиасток, блиставших идеалами христианских добродетелей, но выражавших собой вместе с тем и потребность реформ в расшатанной церкви. Религиозные героини древности Мириам, Дебора, Юдифь, Кассандра являются совершенно чуждыми существами по сравнению с этими, изведшими свою плоть профетессами XIV века, из коих одна собирает подаяние, как странница, другая отдала сердце свое Христу. Но самоотречение есть геройский подвиг, превосходящий другое всякое моральное величие. Катарина была дочь красильщика Бенинказа из Сиены, родилась в год революции Колы ди Риэнци в Риме. Это была пророческая душа, глубокомысленная и поэтическая, как св. Франциск. С детства жила она монахиней в приюте доминиканского ордена. Она сделалась истинно народной святой. Когда замолк голос Петрарки, который в качестве величайшего философа того времени, друга пап, королей и республик, зачастую избираемого ими посланником в делах государственных, по праву мог назваться представителем Италии, – приняла его миссию на себя эта дотоле неизвестная сиенская девушка. Она протестовала против Авиньона. В виде ангела мира посредничала она между Италией и папой. Она увещевала Григория XI реформировать церковь и возвратиться в Рим. Но ни предсказания шведской пророчицы, ни чарующие письма и речи тосканской монахини не тронули бы этого папу; более сильные, политического характера мотивы двинули его из Авиньона. Для Урбана V главным побуждением поездки в Рим явилось умиротворение Италии и покорение церковной области, для Григория XI – отпадение той же церковной области. Вся почти Италия приветствовала, как Мессию, приход Урбана; вся почти Италия поднялась по уходе его против французского папства. В стране этой оказывались в эту эпоху три главные политические группы: династическая, республиканская, церковно-государственная. Из старой гибеллинской партии сложились сильные владетели страны – Висконти в Милане; национальный, гвельфский дух жил еще в вольных городах, которых центр составляла Флоренция; церковь, наконец, завоевала снова светскую свою власть, и Неаполь оставался ее вассалом. Она боролась с династами, из числа коих Висконти открыто стремились сделаться королями; вести борьбу приходилось ей и против вырождающейся демократии, бывавшей зачастую в предшествовавшие эпохи ее спасением. Разрешить великую задачу оказалось церкви не под силу, ибо Италия не была ни избавлена от наемных банд, ни исцелена от политических безурядиц. Усилия авиньонских пап к устроению всей страны направлены были к двум лишь целям: к сломлению могущества дома Висконти и к удержанию за собой церковной области. Близоруко и ослепленно совершили они над итальянским национальным духом насилие. Легатами их были почти одни французы. Едва ли оставался еще хотя один говорящий по-итальянски кардинал. Церковная область, столь великая составная часть Италии, управляема была почти одними провансальцами. Наплыв французских элементов в Италию замечается с основания династии Анжу; апогея своего достиг он при авиньонских папах. Чужеземные ректоры возмущали все более крепнущий в самосознании национальный дух итальянцев не менее чужеземных банд. Творение Альборноца по смерти его распалось, ибо не носило в себе никаких национальных принципов. Покровительствуемые мудрым кардиналом вольности общин повсюду неразумно были стесняемы. Альборноц возвел в важнейших городах крепости; они превратились вскоре в оплоты ига, в которых чужеземные правители властвовали, опираясь на чужеземное же войско, и довели до отчаяния провинции, измученные беспрестанными военными налогами, контрибуциями, продажностью правосудия и всякого рода несправедливостями. Весь класс этих чужих легатов и ректоров охарактеризован был в то время одним термином «пастыри церкви». Критика язв их управления сделалась критикой и принципа светского владычества церкви вообще. «Прошло вот уже более тысячи лет, – так говорил пиаченский хронист, – со времени отдачи этих стран и городов духовенству, и с того времени вело оно из-за них жесточайшие войны, не владея да и не имея возможности когда-либо владеть ими мирно. Поистине перед лицом Бога и мира было бы лучше, если бы пастыри эти всецело сложили с себя Dominium Temporale, ибо со времен Сильвестра последствиями светского стяжания были бесчисленные войны и гибель народа и городов. Войны эти пожрали народа больше, чем ныне живет в целой Италии; и не могут прекратиться до тех пор, пока светские права останутся за духовенством. Возможное ли дело, что никакой добрый папа не прекратил этого зла ввиду столь многих войн, веденных ради преходящих этих благ? И помимо мирских этих владений, пользуется ведь духовенство бесчисленными громадными бенефициями, на которые может жить по-царски, тогда как его Dominium Temporale обратилось в источник горя и в бремя для души и тела как его самого, так и всех христиан, а в особенности итальянцев. Несомненно, невозможно одновременно служить Богу и маммону; нельзя в одно и то же время стоять одной ногою на небе, а другой – на земле».