Постановлениями Гвасталльского собора воспрещение инвеституры было вновь подтверждено; но в то же время епископам-вибертистам, избранным против канонических правил, была сделана уступка: было признано, что они сохранят свои сан, если искренне примирятся с церковью; этой уступчивости последовательные грегорианцы не могли простить Пасхалию. Затем по желанию Генриха V вопрос об инвеституре, остававшийся все еще не разрешенным, должен был быть окончательно решен на рождественском соборе в Аугсбурге. Считая свое присутствие на соборе необходимым, папа опасался, однако, измены и направился во Францию, чтобы искать посредничества у короля Филиппа и его сына Людовика. Переговоры с послами Генриха, посетившими папу в следующем году в Шалоне, оказались безуспешными; король по-прежнему не желал отказываться от права на инвеституру, и пап, созвав в мае собор в Труа (Troyes), снова объявил инвеституру воспрещенной светских лиц. Затем недовольный результатами своей поездки папа решил вернуться в Италию и уже в сентябре 1107 г. был в Фьезоле, близ Флоренции.

За время отсутствия папы префекту Петру Пьерлеони, Франджипани и собственному племяннику Пасхалия Вальфреду стоило больших трудов, чтобы поддержать в Риме хоть некоторое подобие авторитета власти. Все помыслы римской знати были сосредоточены единственно только на том, чтобы расширить пределы своей власти за счет церкви; таким образом, каждому папе по возвращении в Рим всегда предстояла одна и та же злополучная задача: созывать вассалов и наемников и с их помощью вести борьбу с похитителями церковного имущества. Едва успев вернуться в Италию, Пасхалий уже должен был начать борьбу в тусцийской Maritima с Стефаном Корсо, укрепившимся в Монтальто. Неудачи преследовали, однако, папу повсюду и, как признается его биограф, Рим все продолжал быть гнездом возмущений, происходивших каждый день.

Было бы совершенно бесполезно передавать о дальнейших бедствиях, которые, не прекращаясь, обрушивались на Пасхалия во время восстаний. В 1108 г., удаляясь в Беневент, он возложил у правление городом на консулов Пьерлеоне и Льва Франджипани, начальствование над войском – на Вальфреда, а надзор за

Кампаньей – Птолемея Тускуланского. Таким образом, силой вещей политическая власть перешла в распоряжение римской знати и превратила ее в правление олигархии. Пользуясь тем, что папа находился в далекой Апулии, знать восстала; Сабина и Лациум отпали, а вероломный Птолемей, поддерживаемый аббатом Фарфы Беральдом и Петром Колонной, поднял знамя восстания даже в самом Тускуле. Тогда Пасхалий, получив от герцога Гаэты Ричарда Аквильского отряд норманнов, направился к Риму и овладел замками бунтовщиков; даже Тиволи, исконное владение вибертистов, был подвергнут упорной осаде и так же сдался; что же касается римлян, то они сложили оружие частью из страха, частью благодаря подкупу. Отправившись лично в Капитолий, где знать имела обыкновение собираться, Пасхалий созвал ее и потребовал, чтобы она осудила Стефана Корсо на изгнание; после того римской милиции удалось наконец разрушить Монтальто и принудить представителей семьи Корсо покориться. В августе 1109 г. Пасхалий осадил Понтию и Аффилу, древние римские колонии в диоцезе Субиако, и, покорив их, отдал в ленное владение названного аббатства. Вероятно, около этого же времени папа взял приступом Нимфу, близ Веллетри. Вассальная зависимость таких покоренных мест от церкви состояла в том, что на них лежали обязательства по отношению к ней, заранее установленные договором; при этом особо отмечалось обязательство доставлять вооруженных людей каждый раз, как того потребует папа. Подобно всем другим епископам, папы получали свои военные отряды только из тех мест, на которые воинская повинность возлагалась договором.

Завоеванный Пасхалием мир продолжался только до приезда германского коней тому приезду предшествовало появление кометы; суеверные люди увидели в ней грозного вестника войны, чумы и общей гибели. Имперская власть, глубоко униженная, теперь снова возрождалась в лице сына Генриха IV, готовая отомстить за свое унижение и подчинить себе папство в лице преемников Григория. В 1109 г., после долгих переговоров, Генриху V удалось достигнуть того, что папа, чувствовавший себя беспомощным. изъявил согласие возложить на него императорскую корону; при этом Генриху не было поставлено никаких других условий, кроме признания им за церковью ее духовной власти. Пасхалий не имел возможности отклонить путешествие короля в Рим, предпринятое по решению германского сейма, но, созвав в Латеране собор 7 марта 1110 г., он возобновил запретительный декрет об инвеституре. Только на этой основе должно было состояться заключение мира. Затем Пасхалий поспешил в Монте-Касино и заручился клятвенным обещанием норманнских государей оказать ему в случае надобности помощь против Генриха. Вернувшись в Рим, Пасхалий созвал римских нобилей и так же обязал их торжественной клятвой не покидать его в опасности.

Поход Генриха V в Рим был пышным торжеством, показавшим могущество, которого достигла Германия, несмотря на долго длившиеся в ней гражданские войны, но для Италии и для папы этот поход принес самое тягостное унижение. В грозном войске Генриха насчитывалось до 30 000 блестящих рыцарей; это были вассалы из разных провинций и разных национальностей – германцы, славяне и романцы; во главе их были епископы и государи, которые не все одинаково относились к походу короля: некоторые с величайшей охотой присоединились к нему, но были и такие, которые роптали. В числе лиц, сопровождавших короля, были даже законоведы и историографы; первые должны были выяснить права короля, вторые – занести на страницы летописей его деяния. Города Верхней Италии yспевшие за то время, пока происходила борьба из-за инвеституры, ввести у себя респ ликанский строй, встречали с ненавистью толпы чужеземцев, переходивших через Альпы осенью 1110 г., тем более что они должны были снабжать этих пришельцев провиантом, отводить им помещение и одарять их приношениями. Новара оказала сопротивление и была превращена в груду пепла; так же беспощадно были уничтожены и другие замки. Перепуганные ломбардцы отправили тогда своих консулов к Генриху и уплатили дань; один только Милан отказался и от посылки послов, и от уплаты дани. Имея во главе этот цветущий город, другие более слабые города могли бы вести борьбу за свое общее освобождение, но, ослепленные партийной ненавистью, города относились друг к другу враждебно. Итальянские имперские вассалы все без исключения признали над собой власть Генриха после того, как он, расположившись лагерем на Ронкальском поле, провел здесь три недели, в течение которых он созывал, как ни в чем не бывало, свой обычный имперский сейм и, как некогда Ксеркс, в знак полного презрения к итальянским городам делал смотры своему блестящему войску, выставляя его на показ. Даже графиня Матильда преклонилась перед могуществом Генриха; многие государи из лагеря Генриха посетили эту знаменитую женщину, прославившую свое время, и, расставаясь с ней, уходили все преисполненные почтительного изумления перед нею. К сыну своего противника графиня Матильда, однако, лично не явилась и только вступила в переговоры с его послами в одном из своих замков близ Каноссы. Она согласилась дать присягу на верность, поскольку дело будет идти о врагах империи, но за исключением папы, и король не дерзнул потребовать от защитницы пап, чтобы она своим вассалам приказала идти вместе с его войском против Рима.

Чего же мог ждать папа от юного государя, который в коварстве превзошел своего отца и, будучи одарен гораздо большей энергией, решил по-прежнему бороться за права короны, так как ясно понимал, имея перед своими глазами участь, постигшую Генриха IV, что только такой борьбой может быть обеспечено дальнейшее существование империи? Генрих шел, как угрожающе возвестили его послы уже в Шалоне, с той целью, чтобы добыть себе мечом право на инвеституру и сокрушить здание, смело воздвигнутое Гильдебрандом. Пасхалию II приходилось действовать в условиях более трудных, чем те, в которых находился Григорий VII. Норманн, сознавая себя слабыми и поддавшись страху, оставались в нерешительности; графиня Матильда была уже стара и сохраняла нейтралитет; религиозные страсти, являвшиеся некогда столь могучими факторами в вопросах иерархии, успели остыть, в христианский мир требовал прекращения раздоров, почти не заботясь о том, какой ценой будет достигнуто это примирение.