В течение трех дней стоял несчастный король в одежде кающегося перед внутренними воротами замка, умоляя отворить их ему. Григорий колебался довериться обещаниям легкомысленного государя, и это было естественно; но смирение короля возбуждало общее сочувствие к нему, и строгость Григория должна была показаться жестокой даже Матильде. Сняв с униженного короля церковное отлучение (28 января), Григорий в то же время лишил его королевской власти; Генрих должен был передать корону папе и оставаться частным человеком до тех пор, пока над ним не состоится суд на соборе; затем, в случае нового избрания Генриха, должен был дать присягу в том, что будет всегда повиноваться воле папы. Григорий понимал, что благодаря ему папство в этот момент проявляло свое всемирно-исторческое значение. Некогда Оттон I плакал при виде несчастного папы, простиравшего к нему руки и молившего о помощи. Григорий так же был растроган, когда увидел что к его ногам пал с рыданиями германский король, верховный властитель Запада Но смягчить железную волю этого римского монаха возможно было только ненадолго. Величественное спокойствие, с которым Григорий произнес свой приговор над Генрихом, придает этому папе какой-то роковой и в то же время возвышенный облик.

«Если я, – говорил Григорий, принимая св. дары, – повинен в том, в чем меня обвиняют, пусть немедленно постигнет меня смерть, как только я приму эту облатку». И, приняв при восторженных кликах фанатизированной толпы одну половину облатки, Григорий с невозмутимым спокойствием передал другую половину королю, призывая его на равный суд Божий. Но чуждый в эту минуту чувства собственного достоинства, Генрих малодушно отступил перед ужасным испытанием, которое было ему предложено. Правда, он не сделался в этот момент клятвопреступником, как Лотарь; возможно так же, что унижение и отчаяние, которые были пережиты им тогда, снова воскресили в душе его мужество и возродили его нравственно.

Дела людей имеют свои определенные границы роста и упадка; поднятое на известную высоту дело рук человеческих начинает опускаться, и наоборот. В то время как Григорий стоял в зените своего счастья, Генрих изведал всю глубину своего унижения; затем Григорий стал медленно спускаться к обычному уровню человеческого существования, а звезда Генриха начала так же медленно снова подниматься. Покинув замок, где были принесены в жертву и достоинство империи, и величие предков, и чувствуя себя человеком, как бы пробужденным от ужасного сна, Генрих направился в Ломбардию. Он был встречен здесь гробовым молчанием. Храбрые ломбардцы, еще не распустившие своих войск, отнеслись к королю с презрением; графы и епископы избегали встречи с ним или обходились холодно; города, в которых республиканский дух был уже силен, отказывали королю в приюте или с большой неохотой разрешали ему останавливаться только за стенами. Северную Италию охватило недовольство: ломбардцы находили, что Генрих нанес короне неизгладимый позор. Сами они были готовы идти вместе с королем бороться против общего врага; но король изменнически заключил с этим врагом позорный мир; необходимо было теперь заменить трусливого отца малолетним сыном его, Конрадом, идти в Рим с ним, короновать его императором, прогнать Григория и избрать другого папу.

Не успел Генрих покинуть Каноссу, как в его душу закрались новые сомнения. Если, как объяснил он ломбардцам, он добивался снятия с него церковного отлучения действительно только для того, чтоб получить свободу и отомстить за себя папе, то каждый мог назвать короля лжецом и строгость папы являлась тогда вполне справедливой. Такой человек, как Григорий, глубоко понимавший людей, мог сказать себе наперед, что в его власти подвергнуть крайнему унижению короля, действующего по внушению страстей, но нет возможности принудить этого короля всегда оставаться в таком унизительном положении. Отмщение Григорию являлось естественным последствием чрезмерности его победы. Его отказ Генриху, желавшему возложить на себя в Монце итальянскую корону, был основателен. Некоторое время Генрих еще сторонился ломбардцев, но затем стал хлопотать о примирении с ними. Своих сторонников, мужественно отказавшихся от прощения, предложенного им из Каноссы папой, Генрих принял в Пиаченце. Виберт равеннский, а так же и Ченчий вступили с ним в переговоры. Ченчию не мог не казаться странным король, дошедший до такого позорного унижения перед папой, которого сам Ченчий незадолго перед тем вытащил за волосы из церкви, желая снова испытать свое счастье в борьбе с Григорием, Ченчий явился в Павию; но Генрих, по-видимому, не решился принять его. С целью подстеречь Григория этот мстительный римлянин держался поблизости Каноссы и не переставал замышлять один заговор за другим, пока неожиданная смерть не постигла его в Павии. Сторонники Григория радовались тому, что Каталина был взят наконец в преисподнюю; но те, кто был отлучен папой от церкви, и во главе их архиепископ Виберт проводили тело своего друга в могилу с шумным торжеством.

Если безбожного Ченчия поглотил ад, то благочестивый Цинтий был взят, конечно, на небо. Префект, которому Григорий на время своего отсутствия доверил Рим, был убит в конце лета 1077 г. в засаде, устроенной в Кампаньи братом Ченчия Стефаном. Римские сторонники Цинтия, опечаленные его смертью, отомстили за нее убийце: они взяли приступом укрепленный замок Стефана, убили его самого и выставили его голову перед базиликой Св. Петра; соучастники Стефана точно так же были наказаны: одни – убиты, другие – изгнаны. Таким образом, Цинтий разделил участь своих друзей Ариальда и Эрлембальда. К его могиле так же стекались богомольцы; останки префекта, поучавшего своих сограждан при жизни проповедями, оказались чудотворными; заключенные в мраморный саркофаг, они были поставлены в парадизе базилики Св. Петра и еще долго были предметом общего поклонения.

За Цинтием 14 декабря последовала в могилу несчастная мать Генриха. Она умерла в Латеране, глубоко опечаленная тяжким унижением, которому подвергся ее сын. Тело императрицы было погребено в капелле Св. Петрониллы при базилике Св. Петра. Из всех коронованных лиц германского происхождения только Оттон II и Агнесса похоронены в Риме.

Мужественная решимость Генриха вернуть себе королевское достоинство окрепла в его душе; он понял предстоявшую ему задачу и смело взялся за разрешение ее. Во вторую половину своей жизни Генрих боролся с папской властью, как герой, и эту борьбу продолжали затем Гогенштауфены, которых Генрих пожаловал в сан герцогов Швабии.

Германские мятежники пригласили папу приехать в марте в Форхгейм, где должен был состояться суд над королем, и, согласно договору в Каноссе, Григорий потребовал, чтобы Генрих дал ему пропуск и явился сам в Форхгейм. Но Генрих уклонился от исполнения этого требования, и папа послал в Германию своих легатов. Григорий едва ли мог иметь намерение устранить от престола смирившегося короля и, вероятно, желал только подчинить его как вассала Св. Престолу, а затем так же заставить его отказаться от права инвеституры и признать все другие папские декреты. Но неожиданной помехой всем этим планам папы явилось избрание нового короля: 13 марта 1077 г. в присутствии папских легатов Рудольф Швабский был избран германским королем, а Генрих объявлен низложенным. Это избрание, в котором Григорий не принимал никакого участия, что и было подтверждено им позднее торжественной клятвой, совершенно изменило весь ход дел. Оно нарушало договор, заключенный в Каноссе, и превращало германских противников Генриха в бунтовщиков, восставших против короля, который между тем был уже прощен папой. Благоразумие, конечно, требовало, чтобы папа воздержался на первое время от всякого вмешательства и сохранил за собой выгодное положение судьи двух враждующих королей, из которых ни один еще не был им признан. Таким образом, это неожиданное перемещение власти поставило германскую империю в то же положение, в котором папство находилось при Генрихе III.