Таким образом, революция с самого начала поставлена была под авторитет.

19 мая герольды разъезжали по городу и приглашали народ явиться на парламент на Капитолий невооруженными, лишь только сигнал к тому будет подан колоколом. Одни лишь посвященные знали, что это значит. Около полуночи отстоял Кола троицкую обедню в S.-Angelo in Pescheria, где собрались заговорщики; он поставил себя и свое дело под защиту Святого Духа, мистической силой которого мнил быть вдохновленным. Утром в Троицын день вышел он из этой церкви в сопровождении соумышленников, весь в латах, лишь с обнаженной головой. Перед ним несли три большие хоругви, красное и золотое знамя свободы с изображением Рима, белое знамя правосудия с меченосцем Св. Павлом, знамя мира со Св. Петром; четвертая хоругвь Св. Георгия по старости и ветхости несома была в ящике на копье.

Открылась революция в виде процессии к Капитолию; несколько лишь вооруженных приверженцев его прикрывали кортеж. Неверной поступью шествовал папский викарий рядом с Колой, и оба епископа и демагог поднялись в капитолийский дворец. Кола взошел на ораторскую кафедру, увлекательно говорил о рабстве и об освобождении Рима; свидетельствовал о готовности своей пожертвовать жизнью из любви к папе и ради спасения народа. Ему вторили тысячи голосов. Один из заговорщиков, из рода Манчини, прочел затем ряд декретов: о том, что каждый убийца имеет быть наказываем смертью, каждый ложный истец – карой ответчика; срок для окончания процессов положен был 15-дневный; о том, чтобы подвергшиеся опале дома не были срываемы, а обращаемы в городскую камеру; о повинности каждого городского квартала выставлять 100 человек пеших, 25 конных, из коих каждый имел получать от государства щит и жалованье; об уплате пенсии оставшимся после павших за отечество; о поддержке со стороны государства вдов и сирот, монастырей и благотворительных учреждений; об охране купцов сторожевым судном на римском побережье; об употреблении публичных пошлин на благо народа; об оберегании всех замков, мостов и ворот ректором народа; о невладении ни одним аристократом крепостей; о снабжении всех пунктов в городской территории ректорами из Рима; об обязании баронов держать безопасными улицы, не укрывать бандитов и доставлять в Рим пшеницу; о заведении в каждом квартале хлебного магазина. Прекрасные эти законы с бурным одобрением приняты были парламентом. Он признал за Колой полную синьорию над городом, неограниченную власть в качестве реформатора и консерватора республики заключать войну и мир, карать, назначать на должности и издавать законы. Тогда же с благоразумием потребовал новый диктатор назначения себе в товарищи по должности викария папы, чем и обеспечена была народному правительству санкция папы. Точно неописуемое волшебство объяло Рим; пораженные сенаторы бежали, многие магнаты покинули город; не была пролита ни единая капля крови. Народ заседал в непрерывных сходках. На другом парламенте Кола, человек из народа, принял титул трибуна, желая тем восстановить славу старого трибуната. Случайно пролетела над собравшимся народом белая голубица, и Кола хвастался, что появление ее давало понять, что на возведение его в трибуны последовало соизволение свыше. Идея трибуната освящена была древностью и понятна всем. Кола мог поэтому придать себе этот титул, не порождая вспышек, но, не ограничиваясь им, увеличил его пышными предикатами, раскрывшими фанатический его дух. Он назвал себя Николай, властью всемилостивейшего Господа Нашего Иисуса Христа Строгий и Милостивый, трибун свободы, мира и правосудия и светлейший освободитель священной римской республики. Быстро разнеслась по Италии и по ту сторону Альп весть об избавлении чудесным героем республики римской от тиранов и о воскрешении старой ее свободы.

Аристократы Троицкой революцией застигнуты были врасплох; Стефан Колонна поспешил из Корнето в город, но не мог уже сделать здесь ничего, кроме излития своего гнева на словах. Трибун послал ему приказание покинуть Рим; маститый герой разорвал бумагу и воскликнул; «Если этот дурак разозлит меня еще сильнее, то я прикажу выбросить его из окон Капитолия». Колокол бил набат; яростный народ нахлынул с оружием, и Стефан бежал из своего дворца в Палестрину в сопровождении одного лишь слуги. Трибун заточил теперь всех магнатов в их имениях, занял все замки и мосты города и строжайшим правосудием навел ужас. Удостоверившись в полном обладании властью, он потребовал знать на поклон в Капитолий; как некогда по приказу Иакова Арлотти, робко явились магнаты, в числе которых был даже сам младший Стефан Колонна с сыновьями, сами Райнальд и Иордан Орсини, Савелли Анибальди и Конти. Они присягнули законам республики и вступили на службу к ней. Явились на поклон к трибуну и коллегии судей, нотариусы, цеха, и, таким образом, последовало признание его правительства всеми сословиями. Во всех прочих переворотах никогда не приходила главам города мысль оповещать письмами вне городской сферы о вступлении своем в правление; Кола же немедленно привел Рим в соотношение с Италией и с миром. Гонцы его повезли письма ко всем общинам, владетелям и тиранам Италии, к самому да же императору Людовику и к королю французскому. В окружных этих посланиях возвещал трибун городам римской провинции, что Рим им освобожден и что обрел себе, наконец, мир и правосудие; он призывал их вознести благодарные мольбы к Богу, взяться за оружие для искоренения всех тиранов и к назначенному времени прислать двух синдиков и одного судью в Рим, где всеобщий парламент будет обсуждать благо всей римской провинции. Письма эти составлены были разумно и с достоинством. Гораздо более возвышенно писал Кола к городам Италии; он призывал их совместно с ним свергнуть иго тиранов и заключить национальное братство, ибо освобождение Рима есть вместе с тем «освобождение всей святой Италии». Он приглашал их прислать в Рим к 1 августа депутатов и судей на национальный парламент. Великий план образовать из Италии конфедерацию с Римом во главе впервые был высказан, и новизна его и смелость привели в удивление весь мир. Так, при самом начале своего правления Кола ди Риэнци выступил перед целым отечеством с высокими национальными идеями. Весьма вероятно, что викарий Раймунд отправил папе депешу немедленно вслед за революцией: сам Кола известил папу о возведении своем во власть, по-видимому не ранее начала июня. Простодушный епископ орвиетский играл возле трибуна лишь немую роль, подобно Лепиду возле Октавиана; все письма исходили от одного Колы, и ни в одном политическом акте ни единым словом не упоминается про его коллегу, папского викария.

Между тем как послы с посеребренными жезлами в руках летали по всей Италии, трибун учреждал свое правительство в Капитолии. Статуты, за исключением упразднения сенаторов, не были изменены; великий и малый совет Тринадцати, судебные коллегии продолжали существовать. Кола требовал даже, из благоразумия и для вида, для самого себя лишь трехмесячного срока состояния в должности, но едва только заслышали римляне его речь об отставке, как разорвали в знак ужаса свои одежды и поклялись скорее погибнуть, чем расстаться с его правлением. Однако ради несения своей должности он учредил синдикат. Тогда же стал он чеканить монету, для чего выписал из Флоренции медальеров. Он сформировал преданную вооруженную силу – первую заботу как тиранов, так и витязей свободы, ему подобных. 39 °Cavalerotti, роскошно снаряженных конных граждан, и пешая милиция из 13 хоругвей, по сто человек в каждой, казались ему достаточными для защиты его правления. Сверх того его особу, как некогда Пизистрата, охраняла стража телохранителей, сформированная из 100 юношей его квартала Регола, и всюду предшествовала с копьями, когда сын тибрского берегового трактирщика в шелковой белой, золотом опушенной одежде, на белом коне, с развевающейся над головой его королевской хоругвью проезжал по Риму.