Конрад IV вступил во владение Сицилией и Неаполем как своим наследием, вновь приобретенным мужественной войной, и уже готовился продолжать борьбу своего отца с папством. «Я, – уведомлял он гибеллинов, – скоро приду на север с двадцатитысячным войском, чтобы наказать мятежников и восстановить власть империи». Так писал он в апреле 1254 г., а 21 мая 1254 г. уже умер. Чрезмерное напряжение сил в жарком климате Южной Италии погубило сына Фридриха II; он умер в Лавелло в расцвете юношеских сил на 26-м году жизни в горьких жалобах на свою судьбу и на несчастье империи, разрушение которой он предвидел. Подобно его отцу и деду и всему сицилийскому роду Гогенштауфенов, он был погребен в роковой земле Италии.

Внезапное падение Гогенштауфенов принадлежит к числу тех трагических тайн, для раскрытия которых суеверное ханжество имеет всегда ключ под рукой; фактическая же история не дает его. Однако необходимость его может быть раскрыта разумом, проникающим в ее законы. Как некогда после смерти Генриха VI из дома Барбароссы остался лишь единственный наследник, ребенок, сам Фридрих II, так и теперь из многочисленного потомства этого императора оставался в живых лишь единственный законный отпрыск, сын Конрада, Конрадин, двухлетний ребенок, находившийся в Баварии. Из недоверия к Манфреду умирающий Конрад назначил опекуном этого ребенка самого папу, а наместником или управителем в королевстве маркграфа Бертольда фон Гогенбурга.

У гроба Конрада стоял Манфред, как незадолго перед тем он стоял у гроба Фридриха II. Результаты четырехлетних усилий лежали разрушенными перед ним. Будущее было снова темно и неизвестно. Кто мог не сознавать, что Италия хоронила с Конрадом IV великий период своей истории!

Во время возвращения в Рим Иннокентия IV один гражданин Болоньи своим великим умом и энергией вдруг возвел звание римского сенатора на высокую степень почета и дал самому городу временный блеск. Его управление и вообще положение римской республики в его время заслуживают внимательного рассмотрения.

Начиная с XIII века итальянские вольные города имели обыкновение избирать своих подест из аристократии других дружественных общин. Приглашенный на шесть месяцев для управления чужестранец представлял больше ручательства за его беспартийное управление и меньше вероятности укрепиться в качестве тирана, чем местный магнат. Такой обмен талантов и сил между демократиями, которые доставляли друг другу в качестве правителей своих известнейших граждан, являлся прекрасным свидетельством республиканского братства и общей национальной связи. Итальянцы приобрели этим очень большую славу. Так как на должность подесты приглашали обыкновенно только выдающихся людей, то этот призыв сам по себе служил лучшим доказательством высокой талантливости. Кто хочет познакомиться с настоящим цветом аристократии в великом республиканском веке Италии и узнать ее благороднейших рыцарей, полководцев, законодателей и судей, тот должен прочитать списки подест в отдельных демократиях; они в то же время дадут и перечень наиболее уважаемых фамилий, стоявших в XIII и XIV веках во главе исторической жизни общин. В то время как остальная Европа не выставила никаких достойных упоминания великих граждан, общины поражают таким обилием государственных людей и военачальников, какое было в Элладе и в Риме в их лучшие республиканские времена. В эту эпоху города поставили своей целью полное освобождение: их политического духа из-под власти церкви и развернули блестящую картину национального гражданства, существовавшую до тех пор, пока она не была после короткого процветания разрушена демонами партийности и необузданным управлением низших классов.

Римляне привыкли к тому, что торжественные посольства из многих городов, даже из Пизы и Флоренции, являлись в Капитолий, чтобы звать к себе в подесты кого-нибудь из римских аристократов; но сами они никогда не получали своего сенатора из чужого города. Если они поступили так в 1252 г., в то время, когда Иннокентий IV жил в Перуджии, то к этому их должно было принудить расстройство в делах их общины. И наверное, не завистливое дворянство, а угнетаемый им народ путем революции провел решение передать до сих пор разделенную власть сената одному справедливому и мудрому человеку, который бы соединил в себе должность сенатора и военачальника, и искать его вне Рима.

Римляне обратились в Болонью. Этот город блистал тогда своим училищем правоведения, пользовавшимся европейской славой; богатства Болоньи были велики, сила ее оружия после Фоссальты внушала страх; в ее стенах находился в плену король. Болонский совет рекомендовал римлянам Бранкалеоне дельи Андало, графа Казалеккио, человека древнего рода, богатого и пользовавшегося уважением, строго республиканского образа мыслей и основательного знатока права. По природе своей он принадлежал к таким сильным характерам эпохи Гогенштауфенов, как Салингверра, Палавичини, Бозо да Доара, Джакопо да Каррара, Аццо д'Эсте, Эццелин. Он обладал силой этих людей, но без присущего им коварства и без их страшного эгоизма. Он знал этих вождей, так как участвовал в ломбардской войне, будучи на стороне Фридриха даже и после его отлучения. Если болонцы предложили римлянам в сенаторы гибеллина, то из этого видно, что или партийная окраска для обоих городов сделалась безразличной, или римский народ снова склонился на сторону гибеллинов. Что это произошло после смерти Фридриха II, было понятно, так как римлянам надо было бояться уже не императора, а папы. Избрание Бранкалеоне, друга Палавичини и Эццелина, было действительным протестом против возвратившейся из Лиона светской власти папы. Едва ли Иннокентий IV утвердил тогда этот выбор; скорее он только поневоле признал его и должен был на время отказаться от достигнутого его преемниками права избрания сенаторов.

Бранкалеоне заявил свое согласие управлять Римом; но так как ему были достаточно известны страсти республиканцев, а также и неукротимая дикость римской знати, то он постарался оградить себя от этих опасностей. Он потребовал себе управления на целых три года с неограниченной властью; а для обеспечения своей личной безопасности – сыновей знатных римлян в качестве заложников. Римский народ должен был быть доведен тиранией аристократических партий до глубоко бедственного состояния, чтобы согласиться на такие неслыханные требования и передать трехлетнюю диктатуру в руки чужестранца. До сих пор общинный закон ограничивал продолжительность исполнения должности сенатора шестью месяцами; до сих пор сенатор выбирался из среды городской аристократии, и примененный в Риме в первый раз к Бранкалеоне принцип назначения сенатором чужестранца (forensis) был установлен лишь столетием позже.

Точный до мелочности закон определял все обязанности и права, которые пришлый сенатор должен был исполнять или которые он мог требовать. Содержание его равнялось в среднем 1500 золотым флоринам или дукатам за шесть месяцев, уплачиваемым из городской кассы. Третью часть из них он получал при своем вступлении в управление; вторую треть в начале третьего месяца; последняя треть вносилась в городскую кассу и выдавалась ему на руки только после сдачи им безупречного отчета о своем управлении. То время отличалось еще грубой простотой и было очень далеко от роскоши позднейших веков. Честь еще считалась за нечто такое, чего искали ради нее самое. Ежемесячной суммы в 750 талеров было вполне достаточно для покрытия потребностей римского сенатора, особенно если принять в расчет, что тогдашняя ценность денег была по крайней мере в семь раз выше теперешней. Из этой суммы сенатор должен был оплачивать и содержание своего придворного штата. Каждый подеста вольного города приводил с собой свою курию; коммуны гордились тем, что их подеста являлся к ним в блестящей обстановке, но они с недоверчивой расчетливостью предписывали ему, сколько он должен иметь при себе свиты, служителей, стражи и чиновников. В состав служащих при римском сенаторе входили пять нотариусов и шесть судей, из которых по крайней мере один должен был быть ученым юристом, чтобы заседать рядом с сенатором в качестве его collateralis, или ассистента. Они составляли его кабинет, а во всех важных случаях он должен был созывать пленарный совет капитолийских судей, или Assectamentum. Он содержал стражу из 20 человек пеших и 20 конных, несколько рыцарей в качестве придворной свиты и двух «маршалов» в качестве полицейских исполнителей. От этих служащих, которые назывались «фамилией» сенатора, должны быть совершенно отделены городские официалы или назначаемые народом должностные лица. Их число было очень велико, и их служба была обставлена церемониальной торжественностью, так как город ревниво заботился о том, чтобы рядом с папским двором и он был представлен множеством должностных коллегий Городской канцлер, нотариусы, скриниарии и управляющие финансовой палатой, секретарь (Scriba Senatus), сенешаль, юстициарии и даже вестарарии, или хранители драгоценностей и одежд, – все они, образуя многочисленные корпорации и занимая различные степени, составляли значительную массу городских чиновников. Когда чужестранный сенатор прибыл в призвавший его город, то он был встречен с почестями, подобающими владетельному князю. Через украшенные венками улицы, сопровождаемый приветственными криками народа, он был приведен в Капитолий, где на лестнице здания сената его встретили воинские начальники городских частей со своими знаменами и другие должностные лица. Его шествие для принятия во владение общинного дворца оживило Рим, как третье величественное официальное представление наряду с коронационными шествиями императора и папы. Перед вступлением в должность он принес клятву перед выборными от парламента исполнять уставы города, поддерживать указы против еретиков, мирно и по закону управлять городом Римом, его гражданами и принадлежащим ему округом, давать защиту богоугодным заведениям и местам благочестивого паломничества, вдовам и сиротам, охранять все права и обычаи римлян. В его руки была передана исполнительная власть во всех областях городского самоуправления. Он был политическим главой общины в мире и войне, верховный судья и военачальник. Он постановлял решения о жизни и смерти. Он принимал присягу от городских вассалов; назначал подест в местности, признававшие над собой юрисдикцию Капитолия; он посылал посланников (ambasciatores) к чужим государствам; заключал договоры с монархами и республиками. Он обнародовал новые законы, касающиеся финансов и юстиции, через провозглашение их герольдами, или praecones. Наконец, он чеканил на римских золотых и серебряных монетах свое имя, свой герб и свое изображение, на котором он был представлен коленопреклоненным перед св. Петром, передающим ему знамя инвеституры. Таким образом, папы потеряли в VIII веке право чеканить монету, предоставив его римскому народу.