В V веке возникли еще другие церкви и, если мы до сих пор не упоминали о таких церквах, которые были основаны на развалинах древних храмов, то во вторую половину V века мы будем иметь возможность указать на существование многих из них. Язычество тогда уже пало в Риме; город был проникнут культом новой религии и находился под властью выработанной системы церковного управления, во главе которого стоял высокочтимый епископ. Однако Рим выглядел еще совсем языческим городом; его архитектурная роскошь еще сохранялась; его бесчисленные памятники стояли твердо; невзрачные же христианские базилики были едва заметны среди множества древних зданий: более значительные базилики находились за стенами города или на окраинах его, а менее значительные были разбросаны по разным местам.

Но тем, кто посещал Рим в начале V века, не могло не овладевать тяжелое чувство. Казалось, оцепенение смерти охватило весь город; он пустел, как бы под страшным проклятием. Все сооруженные римлянами и поднимавшиеся ввысь здания были уже только мертвым величием мертвого камня; они были покинуты, замкнуты и уже не возбуждали ничьего внимания и ничьего поклонения. Христианство, овладев великим городом, не могло вовлечь в свою новую жизнь это наследство, полученное от предков. Оно оставило не тронутыми, в развалинах, великие памятники древней культуры, красоты и полноты древнего искусства, работы и радости веков и воспользовалось лишь кое-где тем или другим храмом, некоторыми колоннами да мраморными обломками. История не знает другого примера такого отчуждения человечества от культуры, вполне еще сохранившейся. Рим наполовину был уже призраком; этот чудесный мир был беспощадно осужден на медленное умирание. Четыреста храмов, вид которых внушал христианам ужас и ненависть, были покинуты и стояли пустыми; вследствие распадения гражданской жизни вскоре наступило и безграничное запустение великолепных дворцов и терм, театров и ристалищ. Рим в одних частях своего тела разлагался и в то же время воскресал в других частях; древний город не отделялся от нового, и оба оставались перемешанными друг с другом. Этот яркий контраст смерти и жизни, язычества и христианства, которые вели между собой борьбу, вступали в сочетание и создавали удивительное двойственное существование, начался со времени Константина; и он еще не исчез и в наши дни. Развалины имеют здесь свою историю так же, как церковь и папство, которое на обломках цезаризма овладело политическим духом римского мирового могущества, и мы еще увидим тень Древнего Рима среди его граждан даже в позднейшую эпоху Средних веков. Язычество с его государственным устройством, религией и космополитической культурой было слишком могучим общественным строем, чтобы он мог миновать, совершенно не оставив по себе никаких следов. Продолжали существовать не только развалины памятников, но и остатки нравственного строя. Римский народ сохранял свою античную природу во все века. Мы можем сказать, что римляне после того, как победа христианства была давно уже решена, помогли созданию мирового могущества папства, видя в этом могуществе величие древнего Рима.

Гений древности продолжал жить в церкви и ее величественном культе. В каждую эпоху, даже во времена самого глубокого упадка, в истории Рима мы чувствуем дыхание этого гения, сказавшегося хотя бы только смутным стремлением злополучного потомства к древнему могуществу, никогда не умиравшим благоговением к величию предков и вновь пробудившейся мечтой о возможности восстановления римской империи. С концом же Средних веков этот языческий гений в блестящей форме Возрождения неожиданно вновь явился победителем над христианством.

Описав вид города при императоре Гонории, я начну V веком историю долгого и отчасти темного существования Рима в Средние века.

Читателю известны условия, в которых находилось римское государство в начале IV века. С той поры, как оно разделилось на западную и восточную половину и неудержимый поток переселявшихся народов стал прорываться через границы, которые защищались только слабыми легионами, это великое государство все более и более падало. Сам Рим уже не был больше местом пребывания западных императоров, избравших своей резиденцией Милан. Римляне, страшившиеся вторжений сарматов и германцев и лишенные отсутствием императорского двора обильных источников своего благосостояния, не переставали умолять своих немощных государей о возвращении в город, которому грозило полное запустение; так точно почти тысячу лет спустя потомки этих римлян осаждали пап просьбами покинуть Авиньон и снова перенести престол в умирающий город.

Юный Гонорий уступил призыву народа и в конце 403 г. совершил свой торжественный въезд в город. К этому времени Верхняя Италия была освобождена от готов, проникших в нее из Иллирии в первый раз зимой 400 г. под предводительством страшного Алариха. Стилихон, министр, генерал и тесть императора, кровавыми битвами при Вероне и Полленции в 402 г. устранил грозившую Риму опасность быть завоеванным готами, и Гонорий, таким образом, мог покинуть Равенну и отпраздновать десятилетие своего правления, свое шестилетнее консульство и победы, которыми был обязан своему великом у полководцу. По происхождению своему Стилихон был варваром, достиг власти при дворе Феодосия и был женат на Серене, племяннице этого императора. Это был первый германец, своими выдающимися способностями достигший высокого положения.

Со времени триумфального шествия Диоклетиана и Максимиана в 303 г. город не видел ничего подобного. Тогда, на высоте своего всемирного могущества, город праздновал победы над далекими народами Персии, Африки, Британии и Германии; в настоящее время празднество не столько льстило гордости, сколько отвечало радости освобождения от нашествия врага. Это было последним зрелищем императорского триумфа, которое видел Рим. Поэт Клавдиан оставил красноречивое описание путешествия императора, его въезда в город и празднеств, которые были даны в честь императора. Переживший страх Рим, казалось, был украшен, как невеста, которая спешит навстречу долгожданному освободителю, но эта невеста была уже стара и супруг бессилен.

Гонорий проследовал через Мильвийский мост, имея возле себя, на своей победной колеснице, Стилихона, и медленно продвигался вперед через воздвигнутые ему триумфальные арки; всюду раздавались в честь то юного Августа, то великого героя торжественные клики народа, который занял все дома улицы Капитолия и Палатина и поместился даже на крышах домов. С детским изумлением взирал народ на необычное зрелище, которое представляли толпы воинов, большей частью варваров, их развевающиеся знамена с драконами, стальные панцири, яркие и украшенные павлиньими хвостами шлемы. Императора встречало все население города; но милостивый император не дозволил, чтобы впереди его, колесницы, как то было в старину, рабски шел пешком сенат. Нетрудно представить себе, с какой горечью те сенаторы, которые еще оставались язычниками, вспоминали прошлое, когда императоры по триумфальной дороге направлялись к Капитолию Зевса, и с каким негодованием эти сенаторы мысленно посылали проклятия христианским священникам, которые с епископом Иннокентием во главе, с хоругвями и крестами шли навстречу Гонорию. Римский епископ уже тогда по своему положению внушал к себе почтение; но все-таки он был не больше как священником, назначался императором и был его смиренным подданным. Точно так же не было еще известно различие между церковью и государством, духовной и светскою властью. Значительная часть римского народа была еще язычниками; даже среди приближенных императора и занимавших высокие государственные посты были люди и старой, и новой веры, и язычники, и христиане. Кроме того, в Риме были ариане. Состоявшие на императорской службе германцы почти все без исключения держались арианской веры. Было бы ошибочно предполагать, что Рим с той поры, как он был покинут императорским двором и стал местом распространения христианской религии, представлял зрелище полного запущения. Если храмы и были пусты, то не были пусты театры и ристалища, и еще того менее – огромные и великолепные дворцы, в которых продолжали жить утопавшие в роскоши патриции.