Поход Карла Анжуйского в Сицилию принадлежит к ряду отважных, увенчанных счастьем предприятий крестоносных рыцарей той эпохи, которые выходили преимущественно из Франции. Из Нормандии вышли первые завоеватели Сицилии, оттуда же герцог Вильгельм, прототип Карла, произвел нападение на Англию; из Франции вышли первые и последние крестовые походы; французские рыцари завоевали Византию. Карл, уже отличившийся на Востоке в рядах крестоносцев, где он вместе с братом был взят в плен при Мансуре, искал короны ради своего честолюбия и ради бедности и долгов. Никакое соображение не удерживало этого принца от войны с королем, который ничем его не обидел. В глазах его самого и его воинственных провансальцев этот поход имел самый рыцарский характер и был продолжением крестовых походов. Сам папа сравнивал Карла с другим Карлом, сыном Пипина, который когда-то пришел из той же Франции для освобождения церкви. Отдаленное сходство отношений напоминало о тех временах, когда папы призвали в Италию короля франков, чтобы он освободил их от ига лангобардов, но во времена Карла Великого завоевательный поход под названием священного крестового похода против христианского короля показался бы безбожным. Мрачный

Карл Анжуйский выступил на арену древних битв между романскими и германскими народами, подобно Нарзесу, а Манфред принял на себя трагический образ Тотилы. История в своем движении описала круг, ибо хотя отношения сил и были другие, однако положение и сущности было то же самое: папа призвал в Италию иноземных завоевателей, чтобы освободить се от господства германцев. Швабская династия пала также, как когда-то пала готская. Поразительная гибель обоих владычеств и их героев украсила историю двойной трагедией на одной и той же классической арене, причем последняя трагедия казалась лишь точным воспроизведением первой.

Граф Анжуйский оставил в Провансе большую часть своего войска, которое должно были пробить себе дорогу через Северную Италию, а сам сел в Марселе на суда в апреле 1265 г. Слепое счастье сопровождало его безумно смелую поездку. Та же буря, которая бросила его только с тремя судами на берег у Порто-Пизано, отнесла прочь от этого места флот Манфреда; а когда Гвидо Новелло, распоряжавшийся за Манфреда в Пизе, явился с немецкой конницей, чтобы захватить Карла (что неизбежно и произошло бы, если бы Гвидо прибыл вовремя), то последний уже снова был в море. Будто чудом прошел он вблизи от неприятельского флота и благополучно проплыл мимо мыса Аргентаро и Корнето.

Наконец при блеске молнии и ударах грома показался римский берег около Остии. Море было бурно, высадка была затруднительна; берег был не исследован; не знали, что делать. Но Карл смело вскочил в челнок, счастливо перебрался через прибой и вышел на сушу. Стража в Остии не препятствовала ему: никакой неприятель не показывался. Услышав, что граф Анжуйский высадился, представители знатнейших родов гвельфского Рима тотчас отправились в Остию ему навстречу. С радостными кликами они провели его к собору Св. Павла. Это было в четверг перед Троицей, 21 мая 1265 г. Он остановился в тамошнем монастыре, чтобы потом совершить свое вступление в Рим. Его галеры скоро гоже достигли устья Тибра: заграждения русла были устранены, и весь провансальский флот поднялся вверх по реке до Св. Павла перед Римом.

Римляне толпами направлялись туда, чтобы увидеть будущего сицилийского короля, ими избранного сенатора. Это был человек сорока шести лет, сильного сложения и с королевскими манерами. Его оливкового цвета лицо было сурово и строго; взгляд – мрачен и возбуждал страх. Неутомимый дух жил в этой грубой природе; он жаловался, что сон сокращает время человеческой деятельности. Он почти никогда не смеялся. Всеми свойствами, кроме гения, которые делали честолюбивого воина способным быть завоевателем и тираном, Карл обладал в столь высокой степени, что для папских целей он являлся самым подходящим орудием. В субботу перед Троицыным днем, 23 мая, он вступил в Рим черев ворота Св. Павла. Его сопровождали только 1000 рыцарей без лошадей; процессии духовенства и граждан, дворянства и рыцарей на конях торжественно встретили его. Римские гвельфы выказали необыкновенную пышность при чествовании своего сенатора; был устроен турнир копейщиков и танцы с оружием; пелись хвалебные песни, прославлявшие новое величие Карла. На памяти людской, утверждали современники, римляне не проявляли такого блеска ни для кого из своих властителей. Новый сенатор, окруженный своими провансальцами, проехал по торжественно разукрашенному городу, но бедный народ не мог подобрать на его пути ни одного денара, потому что никакой камерарий не разбрасывал денег. Граф Анжуйский прибыл в Рим с пустыми руками, и вместо того, чтобы он делал подарки народу, гвельфы должны были делать подарки ему самому.

После того как, по обычаю царственных особ, Карл сначала остановился во дворце Св. Петра, недолго думая он занял помещение в Латеране. Климент был удивлен дерзкой невежливостью своего гостя, который без всякого спроса распоряжался папским дворцом. Он написал ему замечательное письмо: «Ты самовольно позволил себе то, чего никогда не позволял себе ни один христианский король. Вопреки всякой благопристойности, твоя свита по твоему приказанию заняла Латеранский дворец. Ты должен знать, что мне совсем неприятно, когда городской сенатор, как бы высока и почтенна ни была его личность, поселяется в папском дворце. Я желаю предупредить возможные в будущем злоупотребления. Первоверховность церкви не должна нарушаться никем, а всего меньше тобой, кого мы призвали для ее возвышения. Ты не должен этого толковать в дурную сторону. Приищи себе помещение где-нибудь в другом месте города; в нем есть довольно обширных дворцов. Впрочем, не говори, что мы тебя неприличным образом выгнали из своих дворцов, напротив, мы заботились о твоем собственном приличии».

Граф ушел из Латерана и признал, что он лишь креатура папской милости. Он занял помещение не в сенаторском доме в Капитолии, где продолжал жить его наместник, а во дворце четырех королей на Целии.

21 июня в монастыре Арачели на Карла были возложены знаки сенаторского достоинства. Принятие им муниципальной власти он увековечил в монетах, которые велел чеканить со своим именем. Согласно римскому уставу он привез с собой своих судей; он сохранил и своего наместника в сенате, так как ему предстояли более важные дела, чем заботы о городском управлении или о процессах римских граждан. Конечно, обладание сенаторским званием было для него неоценимой выгодой, и вскоре он даже сделал вид, что, подобно Бранкалеоне, он понимает свою должность как суверенное главенство над римской республикой. Но папа тотчас заметил, что граф, по-видимому, хочет перейти за границы своих полномочий; на его замечание, что он предъявляет притязания только на права бывших до него сенаторов, папа возразил, что он не для того его призвал, чтобы он подражал неправде своих предшественников и присваивал себе права, принадлежащие церкви.

28 июня произошло пожалование Карлу в ленное владение Сицилии. Четыре уполномоченных кардинала – Анибальдо от двенадцати апостолов, Рихард от С.-Анджело, Иоанн от С.-Николо и Иаков от Св. Марии в Космедине – совершили этот акт в Латеранской базилике. Граф в их лице принес свою вассальную присягу и получил знамя св. Петра как символ инвеституры. Климент сначала пытался навязать ему королевство на таких стеснительных условиях, что граф должен был играть роль временного управителя на срок договора. Однако после тяжелых переговоров Карл получил возможность провести в договоре более благоприятные для себя статьи: он получил при условии полного изъятия духовенства от уплаты податей, кроме Беневента, все нераздельное Сицилийское королевство в качестве церковного лена, наследственного в его роде, за что должен был платить ежегодную дань в 8000 унций золота и возвратить данные ему взаймы деньги. При этом он еще раз дал клятву передать свою власть в Риме в руки папы тотчас после того, как им будет завоевана Апулия.