Пока Деготь кряхтел, словно худое дерево на ветру, Малюков осматривался. Без сомнения это был дом знахаря. Под соломенной крышей хижины висели пучки травы, связки веток, букеты соцветий. Вдоль одной из стен, на самодельных полках расположились горшки и стеклянные банки. За мутным стеклом угадывались какие-то несимпатичные гады… Все это живо напомнило Федосею его африканскую одиссею.

— Терпи, — сказал он товарищу, перехватив страдальческий взгляд. — Это колдун или знахарь…

— Колдунов не бывает, — охая и подвывая от стариковской заботы, возразил Деготь. Федосей спорить не стал. Есть колдуны, нет их… Какая разница? Как ни называй человека — главное чтоб польза от него была для общего дела.

— Ну, считай, что он костоправ. Видал я таких кудесников. Сейчас он нас в два счета на ноги поставит.

Но в два счета не получилось.

Пока старец занимался товарищем, Федосей пытался разобраться в себе. Все у него вроде бы было цело, но это «целое» напоминало о себе болью, стоило только неловко повернуться. Или глубоко вздохнуть. Сам он сидел прямо и старался не двигаться без нужды, и тогда было хорошо, но едва он поворачивался, чтоб что-нибудь рассмотреть, как тут же между плечом и позвоночником возникал гвоздь. Даже не гвоздь, а тупой железнодорожный костыль, которым прибивают рельсы к шпалам. Эта неподвижная железка обозначала свое присутствие болью, отдающей в левую руку. Что это было такое, он сказать не мог. Китайский дедушка может быть и сказал бы, только как его понять?

Обстучав Дегтя, старик все также приговаривая отошел за одним из своих горшков и Владимир Иванович попробовал было встать, считая, что все кончилось, но старик усмиряя протесты вернулся и походя ткнул его пальцем в шею, после кося глазами на Малюкова, начал уснащать коминтерновца иголками. Федосей уже видел что-то подобное и не удивился, и возражать не стал. В конце-то концов, старику виднее.

Высокая стариковская мудрость являлась тут во всем блеске — какие-то иголки стояли просто так, а на каких-то тлели кусочки трута. Товарищ Деготь уже не дергался, не ерзал, а с чуть блаженной улыбкой смотрел на деда сквозь прижмуренные глаза. Спал.

Закончив с Дегтем, старик полюбовался на дело рук своих и кивнул Малюкову, мол, ложись, освобождая соседнюю лавку от облезлой шкуры. Федосей не стал отнекиваться и, сунув наган в штаны, улегся.

Пройдя ритуал выстукивания и выглаживания, он и сам получил десяток игл в разные места. После этого он почувствовал себя куда лучше — как кувшин из которого сквозь проколотые костяными иглами дырки выходила боль и усталость. Сквозь циновки, что загораживали окна, били лучи света, Федосей прищурился и… провалился в сон.

Проснулись они только следующим утром. Солнце, как ни в чем не бывало, просвечивало сквозь заросли бамбука. Старик стоял спиной к ним и перебирал что-то на столе. Мельком глянув на них он вновь вернулся к своим горшкам — перебирал их, принюхивался, снимая крышки и расстроено качая головой. Чего-то ему не хватало. Разок он даже попытался что-то объяснить гостям на пальцах, показав что-то вроде прыгающей лягушки, но спохватился и рассмеялся невесело. В конце концов, достал откуда-то из-под крыши жестяную коробку.

Под крышкой оказалось горстка медной монеты и несколько больших крашеных бумажек, расписанных иероглифами.

— Он чего-то хочет купить… — сообразил Федосей. Вспомнив, что старик только что обнюхивал свои целебные горшки, добавил — Лекарство какое-нибудь.

Старик перебирал монетки и вздыхал.

— Не хватает, — перевел на русский эти вздохи Деготь. — Придется добавлять. У тебя есть?

Федосей вытащил из кармана горсть самородков и деликатно постучал хозяина по плечу.

— Вот тебе, дедушка.

К золоту старик отнесся достаточно равнодушно. Спросил требовательно о чем-то, но тут же махнул рукой, сообразив, что не поймут они друг друга, вернул половину горсти, а оставшуюся часть ссыпал в бумажный фунтик. Знаками приказав никуда из дома не выходить, он подхватил свой посох, нахлобучил на макушку плетеную шляпу и ушел в лес.

— За жабами пошел, — предположил Деготь, провожая старика взглядом. Вчера старик скормил ему что-то живое и ему до сих пор чудилось, что эта тварь ползает внутри. — Вчерашние кончились, так за новыми пошел. Свеженьких наловит, в пыли поваляет…

— Да ладно тебе, — заступился за старика Федосей. — Лечит же…Вчера едва языком ворочал, а теперь вон как бодро ругаешься.

Им и впрямь было лучше. То ли китайские снадобья помогли, то ли сутки спокойного сна, то ли возвращалась привычка к земной тяжести. Конечно, они были еще далеки от той формы, в которой стартовали с Земли, но и сравнить самих себя с теми, кем они себя чувствовали 24 часа назад, их было уже невозможно.

— Богатырь, — проворчал Федосей, наблюдая, как Деготь медленно поднимается и, пошатываясь, идет к двери. — Штаны не потеряй…

Дохромав до двери, высунул голову наружу.

— Тут наверняка город какой-то есть.

— Наверняка.

— Карту бы раздобыть, разобраться, куда это нас занесло… Или белогвардейца какого-нибудь завалящего поймать.

— Этот-то тебе зачем? — искренне удивился Федосей.

— Чудак человек. Было бы с кем по-русски поговорить, выяснить все.

Старик вернулся к обеду, с заплечным коробом, полным еды и снадобий, а через два часа пришли солдаты.

Дверь распахнулась внезапно, и в комнате сразу стало тесно от людей — офицер и два солдата с винтовками.

Офицер поморщился, осматриваясь. Бросив на гостей единственный взгляд, отвернулся. Полураздетые босяки в синяках и царапинах его не заинтересовали. Федосей с Дегтем переглянулись с пониманием. Не по их душу пришли. А зачем тогда? Через секунду стало ясно. Офицер наклонился к старику и негромко спросил того о чем-то. Старик покачал головой. Офицер повысил голос и бросил на стол маленький самородок.

«Ай-яй-яй-.. Нехорошо вышло. Прокололся старик на золоте, — подумал Федосей. — Потрошить его сейчас будут».

Он покосился на лавку, где под подушкой остался наган. Только покосился. За спиной у каждого из них стояло по солдату с винтовкой, уснащенной длинным плоским штыком.

Разговор накалялся.

Они щебетали на своем птичьем языке и непонятно было — не то ругаются, не то все-таки договариваются о чем-то. Только Федосей на хорошее не надеялся. Винтовочный штык, в котором он видел свое отражение, когда косил глазами влево, скорее всего, был знаком того, что ругаются. Солдаты, правда, пока стояли спокойно, только винтовками покачивали.

Все-таки не договорились.

Офицер наклонился и осторожно снял со старика очки. Обе пары.

Тот, щурясь, что-то крикнул, попытался встать, но офицер, хлопнув его по плечу, усадил на место. С презрительным недоумением посмотрел на него, и Федосей ощутил, что сейчас тот ударит старика. Знал он такие взгляды, до бешенства знал, видел глаза — барчук, белогвардейская сволочь…

Только тот руки на старика не поднял, а неожиданно улыбнулся.

Покачивая очками, подошел к столу и с размаху хрястнул ими по столешнице. Брызнуло стекло, осколки зашелестели по циновкам, и Федосей машинально загородился, заработав от второго конвоира лающий окрик и тычок в шею.

Офицер уронил очки на пол и еще каблуком по ним поддал.

А старик даже не поморщился.

Федосей понимал, чего стоило его спокойствие. Он вместо него скрипнул зубами, не сдержался.

— Что ж ты делаешь, морда белогвардейская? Он же тебе в отцы годится!

Только зря он все это сказал. На его слова не обратил внимания ни офицер, ни старик. Этот просто поднял с пола оправы и стал разглядывать их, словно прикидывал, как починить, а офицер, что-то заподозрив отступил назад, потянулся за саблей… Но опоздал.

Держа оправы за заушники, старик крутанул их, мгновенно превратившиеся в его руках в стальные крючки. Первым ударом он разбил руку офицера, тянувшуюся к сабле, вторым — голову. Железо оправы раскроило череп не хуже острой стали. Офицер еще только подносил руки к голове, из которой торчала нелепо застрявшая в осколках костей оправа, а старик уже отвернулся от обидчика, точно зная, что тот не опасен.