Гаврила остановился. Мусил ударил его по плечу.

— Горят!

Радость сделала его руку тяжёлой. Гаврила вдруг почувствовал, как подламываются ноги, покачнулся и повалился на доски. Запах просоленного дерева окружил его, щекой он почувствовал ласковое тепло нагретого дерева, но, отделяя его от настоящего, тьма невесть откуда взявшаяся накрыла его воронкой, засасывая в себя.

— Марк, Марк!! — услышал он долетевший откуда-то издалека крик Мусила. — Гаврила кончился!

«Кончился? — подумал Гаврила о себе отстранено. — Совсем? Или поживу ещё?»

Мир вокруг стал темнеть. Тьма завертелась всё быстрее, сворачивая привычный мир в колодец, куда и устремилось ставшим невесомым тело…

Когда он сумел открыть глаза, то увидел, кусок палубы и открытый зев люка.

«Ещё поживу, — сообразил он. — Сколько-то поживу…»

Зрение вернулось быстрее слуха. Не в силах пошевелиться он смотрел, как Марк идёт вдоль ряда гребцов, а в руке держит парующий котёл. Ложкой на длинной рукояти вливал каждому гребцу в рот какое-то варево. Измученные гребцы безропотно хлебали. Только один попробовал то ли возразить Марку то ли спросить о чём-то, но тот, аккуратно вылив зачерпнутую жижу обратно в котёл, той же поварёшкой так врезал смутьяну, что тот упал назад.

Люди на вёслах уже не гребли. Гаврила сейчас понимал их как никто. Сил в них осталось только на то, чтоб держаться за грубо оструганные деревяшки, чтоб не свалится со скамеек. Гаврила закрыл глада и снова выпал из жизни. Потом он почувствовал, как его поднимают и прислоняют к чему-то. Перед глазами появилось лицо Марка.

— Сейчас, — сказал он. — Немного посиди… Сейчас… Сейчас поплывём…

Он опять куда-то пропал, и Гаврила увидел внутренность трюма. Измученные греблей люди на глазах преображались — загорались глаза, согнутые только что спины распрямлялись.

— Корешок? — шёпотом спросил Гаврила. — Успел всё-таки?

Марк расслышал, кивнул.

— Сейчас они привыкнут, и мы в два счёта оторвёмся от этих…

Он посмотрел за борт, улыбнулся.

— Ты хорошо поработал. Молодец… Этот всё ещё горит…

Гаврила захотел повернуться, но не успел. За спиной Марка раздался грохот. Купец мгновенно присел на корточки и обернулся. Из-за его спины Гаврила увидел, как ближний гребец из первого ряда с глупой улыбкой согнул весло, и оно разломилось надвое. Его сосед, собрав в горсть цепь, скрутил её так, словно выкручивал какую-то тряпку и на пол посыпались искорёженные звенья.

— Стойте! — бросился к ним Марк. — За вёсла! Там свобода!

— Воля! — заорал передний. — Воля братцы!

Не задумываясь ни на мгновение, словно к этому мигу он готовился всю свою жизнь, раб половинкой весла ударил соседа по голове.

Тот успел уклониться и, обхватив драчуна поперёк туловища, швырнул его дальше. Несколько мгновений он стоял, словно соображал, что ему делать с невесть откуда взявшейся силой. Сила, что дал колдовской отвар, просилась в дело, но тратить её на рабский труд у весла дураков не было… Он ухватился за скамейку, на которой просидел, возможно, не один год и, выдрав её из пола, бросился вглубь трюма, где рабы уже припоминали друг другу прошлые обиды. Сбитый светильник полетел вниз, и Гаврила, уже почувствовавший запах дыма попытался подняться, но беды не случилось — вода, хлынувшая в пробитые дыры, погасила огонь. Темнота не остановила драку. Рабская ненависть не нуждалась в свете. Привыкшие к своей темнице гребцы и так все отлично помнили. Из темноты доносился скрип ломающегося дерева, скрежет металла, смачное хаканье и крики.

— Боги! — всхлипнул Мусил. — Что это они…

Из темноты выбрался Марк. Он выбирался спиной вперёд и Гаврила увидел его бледное как морозное небо лицо только тогда, когда тот поравнялся с ним.

— Дураки… Этим воля дороже свободы…

— Они-то дураки, а мы? Мы умные, раз с ними связались?

— А выбор-то был?

Мусил оглянулся. Вместе с ним оглянулся и Гаврила. Оставшийся невредимым второй преследовавший их корабль, словно почувствовав беззащитность беглецов, догонял их. Там ещё не знали, что произошло внутри, но как бы то ни было кто-то там сообразил, что сейчас самое время добраться до смутьянов. Гаврила увидел как фигурки людей суетятся там около метателя и как мгновение спустя с него срывается ярко-алый шар и, разбрызгивая брызги, летит к ним.

— Нам конец! — неожиданно спокойно сказал Мусил. Он смотрел вперёд из-под руки и видел что-то такое, что не видел ни Гаврила, ни Марк. — Греческий огонь… Прощайте…

— Мимо пройдёт, — так же спокойно ответил Мусил. — Поживём ещё…

В трюме что-то хрустнуло с таким звуком, что Гаврила вздрогнул. Грохот заглушил даже азартные вопли. Судно задрожало крупно дрожью, накренилось, мачта качнулась в сторону и поймала горящий снаряд. Неслышный за грохотом удар превратился во вспышку жёлтого пламени. Освобождённый от скорлупы огонь в одно мгновение стёк с мачты и ручьями разбежался по палубе.

— Горим! — заорал Мусил. — Пожар!

Моряк и в цепях остаётся моряком.

Гребцы проплавали по морям Бог знает сколько времени, и знали цену этим словам. Едва Мусиловский вопль залетел в трюм, как драка там прекратилась. Словно выпираемые оттуда какой-то волшебной силой, голые люди полезли из темноты на палубу. На несколько мгновений они, ослеплённые солнцем, останавливались, стараясь приспособиться к солнечному свету. В них уже не было ничего человеческого. Марк попятился назад.

— Вон они!

— Вон кого на своём горбу возим!

Гаврила встал, готовясь драться, но гребцы думали не о них. Сквозь дым, заволокший палубу, они разглядели корабль преследователей.

— Плывут, гады, — раздался звучный голос.

— Плавают, нас не боятся, — поддержал его другой голос.

— Совсем обнаглели…

Мусил и Марк стояли ни живы ни мертвы, а Гаврила искал глазами что-нибудь потяжелее или поострее.

— Это они зря…

Гребцы стояли, словно понимали, что драки не миновать. И это их ничуть не огорчало.

— Им всё равно кого бить, — шепнул Мусил. — Нам повезло…

Гаврила посмотрел вокруг. Дрожащий от жара воздух пополам с дымом заставил его загородиться ладонью.

— Что загораживаешься-то, — спросил Мусил. — Всё одно лучше не станет…

Пламя уже охватило противоположный борт, и пальцы огня уже хватали палубную надстройку. Треск загорающегося дерева заглушал рёв воздуха, прилетевшего, чтоб сгореть посреди моря. Сложенный поперёк палубы парус вдруг вздулся, словно почувствовал последние мгновения жизни. Дым расправил полотнище, но корабль не успел даже дёрнуться вперёд. Парус вспыхнул, заставив их отступить к борту. Гаврила загородился рукой от обжигающего жара.

— Это точно. Они нас пальцем не тронут. Чего нас трогать? Мы и сами сгорим.

Гребцы загомонили и, разломав ещё не горевший борт, сиганули на палубу чужого корабля.

— За ними! — крикнул Мусил. — Сгорим!

Они бы и успели, но порыв ветра наполнил загоревшийся парус, и его развернуло поперёк палубы. Гаврила видел, как на него надвигается стена огня, и шарахнулся в сторону. Страх внутри вырос пузырём, но наружу так и не прорвался. Жар сушил кожу и сила так и не проснулась в нём.

Споткнувшись, он полетел вниз. Огонь, не в силах оставить его себе, отпустил его к прохладе воды…

…Ощущение он испытал удивительное.

Он словно заново родился.

В один миг Игнациус вспомнил, что произошло и, не в силах побороть себя, оглянулся, отыскивая опасность.

Слава Богу, никого из неведомых врагов рядом не оказалось!

Правда, так же не оказалось рядом ни леса, ни поляны, на которой враги его коварно подловили, но это было только удивительно, но уж никак не опасно.

Он стоял перед осклизлым камнем, а под ногами, сквозь текущую воду, темнели черепки разбитого кувшина. Вместо леса он оказался в реке.

Невидимые струи толкали горловину, и она колыхалась в такт с бегущими по поверхности волнами. Над песчаным дном скользили мелкие рыбёшки. Страх, что сжимал внутренности ледяной рукой, отпустил. Игнациус вздохнул раз, другой, ещё раз… Разогнав рыбью мелочь, носком сапога поддел не разбившееся горлышко и засмеялся…