Возможности усесться, как это делали американцы, у него не было, и он повис на руках, стараясь прижаться плотнее к седлу.

Слава богу, управление тут было, как на мотоциклете – поворот рукояти, и машина прибавила в скорости. Рукоять руля вниз, и ящик нырнул к Земле, на себя – к станции. Приноровившись к аппарату, князь Гагарин повернулся туда-сюда. Машина слушалась, и он бросил себя вниз, вдогонку за летящим в бездну товарищем.

Когда они вернулись, битва завершилась.

Американские ракеты наплывали на станцию, оставаясь при этом чуть в стороне и выше. Теперь их можно было разглядеть и невооруженным глазом – черные бока, алые носы. Три или четыре ускользнувших от защитников «Святой Руси» аппарата плыли к ним так неспешно, словно и не было тут только что стрельбы и крови.

Кто-то из своих, не в силах сдержать распирающую радость удачи, вскинул победно руку, тряхнул кулаком и уже через мгновение все оставшиеся в живых беззвучно трясли кулаками вслед проигравшим, неслышно добавляя каждый от себя что-то обидное.

Что касается князя, то он кричал просто «дураки!».

Насколько полной оказалась победа, князь судить не мог, но самое главное – они устранили опасность для станции.

Подавая пример, командир десанта осторожно направился к шлюзу. Все было кончено. Правда, точку в битве поставил не Гагарин, а профессор. Необходимости в этом не было никакой – драка кончилась, победители определились, но чтобы не считать время на перенастройку аппарата потраченным совершенно уж напрасно, Владимир Валентинович отрезал хвост у одной из ракет.

Вторую пожалел.

Князь неодобрительно покачал головой. Это уж точно было лишним.

Дождавшись, пока все свои войдут в шлюз, он, от греха подальше, зацепившись одной рукой за поручень, другой оттолкнул американскую поделку. Словно лодка в тихом пруду, ящик полетел за своими оставшимися в живых хозяевами. Он смотрел, как тот удаляется, и не сразу заметил рядом с собой чужой скафандр.

…Странное чувство испытывал Том. Никогда до этого момента он не чувствовал себя лягушкой, а тут пришлось. Причем не лягушкой в родном болоте – грозой комаров и мошек, а лягушкой, забравшейся в чужой ухоженный сад и застигнутой на садовой дорожке асфальтовым катком. Беззащитность и острое ощущение неизбежной гибели.

Слава богу, станцию свою большевики строили второпях, наспех, и оттого хватало на ней и углов и выступов. Вот за один из них и зацепился американец и теперь висел там, ожидая, которой стороной к нему Судьба повернется.

Когда все кончилось и стало ясно, что все провалилось, когда Воленберг-Пихоцкий, собрав оставшихся диверсантов, так же неспешно, как и прибыл, отправился обратно, Том понял, что Судьба повернулась к нему затылком. Он остался один.

Даже не просто один, а один на один… С этой станцией, с этими русскими и всей Вселенной. Эта мысль как громом его ударила.

Несколько секунд он пытался заставить себя думать, что делать дальше, но голова отказывалась работать. Ужасный страх опустошил её, не оставив ни одной связанной мысли.

О чем вообще может думать человек, вдруг очутившийся посреди океана, когда до ближайшего берега сотни миль и ближайшая земля в десятке километров под тобой… В этом положении – только о чуде.

Шанс, единственный шанс, все-таки имелся… Эти чертовы русские!

Связывать его никому в голову не пришло. Его отбуксировали в какое-то большое помещение, напоминавшее кают-компанию на хорошем корабле, и подвесили в центре. Русские висели вокруг – снизу и сверху и без ненависти, а скорее с любопытством смотрели на пленника. Только взгляд одного казался недобрым.

Князь и впрямь смотрел на находку со злым прищуром. Под этим взглядом американец ёжился, но не терялся. Ощущение, что он гражданин великой страны, поддерживало его.

– Вот уже у нас и тараканы завелись, – сказал Гагарин. – Обживаемся, значит…

Профессор ехидничать не стал – видел, что гостю не по себе, и вполне добродушно спросил.

– Как вас зовут, юноша?

– Том. Том Порридж.

– Англичанин? – несколько удивился профессор.

– Нет. Американец, – гордо ответил гость.

– Ага… Конечно… Ничего нам рассказать не хотите?

Американец хотел спросить, что имеет в виду профессор, но князь, почувствовав, что допрос превращается в собеседование, гаркнул.

– Имя? Звание? Задание?

Американец попытался вытянуться, но ничего у него не получилось.

– Том Порридж. Техник Седьмой бригады морской пехоты САСШ. Задание – отомстить за гибель Нью-Йорка!

Он сказал это и замер. Точнее, вытянувшись по стойке «смирно», завертелся по каюте, став похожим на поплавок. Кто-то ухватил его за ногу, останавливая вращение, развернул лицом к экипажу станции.

– Гибель? – озадаченно переспросил у него профессор. – Ну это уже слишком… Стоит ведь Нью-Йорк. Ничего ему не сделалось.

Голос Владимира Валентиновича выдал обиду. Попасть по городу аккуратно на том витке было трудно, но он постарался. И ведь попал! Точно попал! В смысле аккуратно-аккуратно…

Пока профессор переживал обиду, князь сообразил, что спрашивать этого молодчика вообще-то не о чем. Ничего он не знает. Командира бы его взять, может быть, тогда… А так…

– Ладно – махнул рукой князь. – Скажите лучше, кем его теперь числить прикажете? Пленным?

– Ну, какой он вам пленный… У нас что, война с Америкой? – возразил обиженный профессор и подумал: «Была бы война, они бы двумя небоскребами не отделались бы…»

– Война не война, но боестолкновение имело место.

Владимир Валентинович вздохнул тяжело. Нет на этом свете справедливости. Как ни старайся, все одно кому-то ногу оттопчешь или тебя во враги запишут. Ладно бы Франция возмутилась, а то эти… Всем мил не будешь, как ни старайся.

– Ну уж если вы, князь, такой законник, то давайте по писаному. Оружие при нём было?

Князь усмехнулся с нескрываемым превосходством. Оружием в космосе пока обладали только русские, несмотря на цвет их политических убеждений.

– Ну, если только ногти, – уничижительно ответил он. Разговор велся на английском, и Том, услышав это, покраснел. Захотелось сказать о минах, но благоразумие взяло верх, и он сдержался.

– Ну тогда все очевидно.

Профессор начал загибать пальцы.

– Военной формы нет. Захвачен на поле боя без оружия в руках. Нонкомбатант. Женевская конвенция прямо говорит о его статусе.

– Ну и что? – раздраженно сказал князь. – Что говорит Женевская конвенция о его статусе?

Американский гость удивлённо смотрел на профессора, а тот теперь откровенно потешался. Ситуация и впрямь была нелепой. Тут люди жизнями рискуют ради воссоздания Империи, а этот из-за двух домов мстить прилетел. Нелепость! Поди пойми этих американцев. Ни людей, ни денег не пожалели! Это бы все да большевикам на голову!

– Считайте его туристом. Или корреспондентом газеты…

– Не понял.

– Ставьте нашего американского коллегу на довольствие, научите пользоваться уборной. Нам еще через него с президентом САСШ разговаривать.

– Это что, заложник? – брезгливо спросил князь.

– Я же сказал – коллега. Бог даст, мы еще в едином строю большевиков колотить станем…

… То, что у захвативших станцию беляков имелись помощники на Земле, никто под сомнение не ставил. Сколь ни мало их там было, а без еды, кислорода и, самое главное, связи с сообщниками они существовать не могли. Поэтому, едва стали ясны намерения врагов, как ОГПУ послал на поиски опорных баз врагов боевые цеппелин-платформы.

Цеппелин-платформа «Парижская Коммуна» плыла на высоте трех километров, и оттуда все видно было как на ладони – солнце, берег, море.

Евгений Иванович Битюг, командир платформы, смотрел-смотрел на воду, да и отошел от греха подальше – уж очень хотелось плюнуть вниз, а это никогда хорошо не заканчивалось – такая уж это была верная примета. Только что душе до примет? Хочется, хочется плеваться от такой жизни.