Сфагам действительно всё понял. Не отрывая глаз от продолжающегося танца на берегу, он присел на невысокий, торчащий из песка голый камень. В раздумьях, переведя глаза вниз, он увидел среди колеблемых ветерком сухих травинок торчащую из земли разбитую голову древней статуи. На мраморном лице молодого мужчины лежала печать страдания. Неподалёку из песка выглядывал не то панцирь моллюска, не то полуистлевший остов лодки.

— А разве сами вещи не могут помнить свою истинную суть? — мысленно спросил Сфагам.

— Могут. Но мне-то что до этого? — снова подул холодный сквозняк беззвучных слов, — Хм… Ты подсказал мне интересный поворот игры. Зачерпнуть из памяти самих вещей — это любопытно!

— А как проникнуть в память вещей?

— Человеку это почти невозможно. Человек соприкасается с памятью вещей только тёмной стороной своего ума. Той его частью, что скрыта от света осознания. Человек видит дом и говорит о надёжности камней, из которых он сделан, о крыше, о стенах, об очаге и о прочих вещах, занимающих его ум. В конце концов, даже о красоте этого самого дома. Но сама божественная геометрия дома, указывающая на самые первые, истинные и безусловные значения — она находит отзвук лишь в самых тёмных глубинах духа, далеко за порогом слов и умственных размышлений. Не так-то легко туда пробраться! А всё, что налипло сверху — это те самые имена, которые выдают себя за сущности и которые люди всё время будут исправлять и переделывать в надежде навсегда пригвоздить вещь в какому-нибудь слову и, владея словом, распоряжаться вещью с её бесконечной природой. Кого обманывают? Пресыщенность? Притуплённость ощущений? Прибегут, никуда не денутся…!

Голос умолк. Молчал и Сфагам. Ему вспомнилась последняя поездка домой, когда после смерти матери городской суд решал вопрос о наследовании. Это было всего несколько лет назад, и память дотошно хранила все подробности — пустые, ненужные, не имеющие никакой ценности. Помнилось тревожное лицо племянника, который больше всего боялся, что Сфагам заявит свои права на дом, и его трусливые натужные улыбки, за которыми он пытался неловко скрыть свои переживания. Тогда Сфагам от всего отказался. Это был уже не ЕГО дом. Кажется, он тогда вообще не произнёс ни слова, только спросил, жив ли ещё их старый кот. А племянник сначала даже не поверил — всё ждал подвоха. Его было даже жалко… С тех пор он так и поселился в этом доме со своей семьёй. И дом стал жить совсем другой жизнью. И для кого-то эта жизнь была настоящей, родной, единственно подлинной…

Сцена на берегу изменилась. Теперь на холодном сером песке лежали два огромных белых яйца. Их оболочки мучительно растягивались под напором бьющихся внутри существ, стремящихся навстречу друг другу. Над ними нависли мощные каменные изваяния с вытянутыми носатыми головами и узкими покатыми плечами. На песке из-под яиц побежал во все стороны пёстрый цветочный ковёр. Он играл и переливался формами и красками, свойственными скорее не рыхлой и текучей стихии растений, а жёсткой и гранёной мозаике цветного камня. Причудливая поросль каменных цветов на глазах скрыла весь берег, и даже море перестало быть видно. Терракотовый плащ Медитатора замерцал глуховатым нутряным рубиновым огнём, подсветив изнутри неестественно яркую коричневую кайму. Бездонный чёрный нимб вокруг его головы заискрился блёстками-звёздочками, а в небе зябкое молоко туманного утра почти мгновенно сменилось на звонкую иссиня-лиловую краску тёплых летних сумерек.

Сфагам шёл среди сияющих кристаллическими гранями каменных соцветий. Фигура Великого Медитатора давно скрылась из вида. Обломки скал и каменные глыбы, с устремлёнными в густеющую бирюзу неба колкими вершинами, всё плотнее обступали узенькую тропинку. В их глухих силуэтах всё отчётливее узнавались очертания древних руин. Местами трудно было сказать, где кончается творение природы, а где начинается сотворённое рукой человека, и это несло в себе печать непостижимости.

Вот стали уже различимы правильные формы полуразрушенных комнат с обвалившимися стенами и вывороченными из пола плитами. Кое-где скупые лучи вечернего света позволяли различить остатки старинных фресок.

"Удастся ли когда-нибудь проникнуть в их СОБСТВЕННУЮ память, а не довольствоваться тем, что мы пожелаем им приписать?" — думал Сфагам, вглядываясь в полустёртые изображения. В который раз мысль наталкивалась на непроходимую завесу. Сейчас эта завеса овеществилась в гладкой пористой поверхности древней стены, скрывшей за собой мир давно пережитых, забытых и отчуждённых вещей. "Да! Именно так! Следы и ничего, кроме следов. Всё остальное недостижимо и призрачно. А истина — морковка, привязанная перед мордой идущего осла. Тогда откуда же у людей такая уверенность в существовании подлинных сущностей? Заблуждение? Самообман? Или работа ВЕЛИКОГО ОБМАНЩИКА?"

Развалины почти утонули в пышных зарослях. На удивительных ярко синих кустах горячим золотом пылали густо-жёлтые бутоны, опоясывающие их извилистыми колыхающимися лентами. А рядом на пурпурно-лиловых купинах рассыпались белоснежные лепестки цветения. Даже в сумерках этот неземной сад ослеплял богатством форм и красок. И буйное цветение весны, и богатство летних плодов, и увядающее многоцветие осени — всё собралось здесь в неправдоподобном единстве. Свет неба почти угас, но в разноцветных лучах, испускаемых мириадами цветов, бледно-кремовое мерцание узкого речного берега было хорошо различимо. Неясные, тягуче-мычащие звуки, идущие словно из недр земли, разносились над неподвижной гладью неслышно текущей речки. Разноцветные отражения кустов и деревьев растворялись в тёмной рубиново-коричневой глубине. Идя вдоль берега, Сфагам наткнулся на обломки каменной выгородки, когда-то обрамлявшей маленькую речную заводь. Обойти её оказалось непросто — пришлось продираться сквозь кусты и перелезать через нагромождения каменных плит и валунов, всё дальше уходя от берега. Здесь было гораздо темнее, и идти приходилось осторожно. Бездумно двигаясь в сторону наиболее освещённого места, Сфагам вышел на травянистую, увенчанную сводом густо сплетённых ветвей поляну. Пёстрые светящиеся кусты вплотную подступали к обломкам разрушенного мраморного барьера. Подойдя ближе и глянув вниз, Сфагам увидел бездонный омут. В центре его темнела иссиня-чёрная воронка, внутреннее движение которой угадывалось лишь по круговращению тусклых бликов на поверхности. По сторонам от воронки идущих не сверху, а пробивающихся из самих глубин скупых лучах сизо-синего света мерцали, колебались и перетекали друг в друга причудливые образы. Описать их было невозможно — их непрестанные изменении не останавливались ни на миг. Камни превращались в водяные растения и наоборот, неузнаваемые чешуйчатые существа, вырастая из губчатого тела коралла, приобретали получеловеческие лица, витки раковин превращались в уступы лестницы, на вершине которой уже стояло нечто непонятное. Даже сам уровень воды подчинялся общему закону затягивающей гипнотической изменчивости — было совершенно невозможно понять, где он находится — далеко или совсем близко.

Чтобы вырвать взгляд из неумолимо затягивающей воронки, Сфагам сосредоточился на скользящих по поверхности смутных отражениях. Там, где вода должна была отразить его тусклый склонённый силуэт, из глубин вязкого потока поднялся к поверхности странный образ. Это был ярко-малиновый цветок, облепивший цепкими корнями колючий серый камешек. Ни к чему не прикасаясь, этот приросший к камню цветок плыл, медленно поворачиваясь в бездонном чёрном пространстве. Следя за его гаснущими в глубине очертаниями, Сфагам не заметил, как на поверхности воды рядом с ним возникло новое отражение.

— Ищущий глубины идёт ко дну… — тихо прогудел голос Канкнурта.

— Да. И вся надежда только на отсутствие дна.

— Пойдём, император ждёт тебя.

— Шлюхи — на выход! Весь базар уж собрался! — весело гаркнул стражник, становясь возле открытой двери.

Яркие лохмотья замелькали, чередой скрываясь в дверном проёме. Стражник, ухмыляясь, провожал глазами отправляемых на казнь, иногда игриво похлопывая их по попкам. Те в ответ вяло огрызались.