– Втихаря... – повторил задумчиво Лосев. – То есть в укромном месте. А бомжи выбирают для ночевок как раз такие, как это помещение, укромные места. Следовательно, логично предположить... Ой!.. – Андрей замер. Застыл в неудобной позе с порцией кофе в руке на отлете.

– Ты чего, Андрейка?

– Не знаю... – Лосев зябко поежился, словно ему за шиворот бросили льдинку. – Ой, расплескалось... – дрогнувшей рукой поставил миниатюрную емкость с кофе на пол и тут же забыл о ней. Вытянул шею, наклонил голову. – Слышите, Тарас Борисович?!.

Скрипнули пружины матраца, Панасюк повернулся ухом к входной двери, затаил дыхание.

Секунд тридцать оба сидели неподвижно.

– Ничего не слышу, – вновь заскрипели пружины. Ерзая задом, Панасюк осторожно улыбнулся, открыл было рот, но Лосев его опередил, заговорил первый:

– Я неверно выразился! – Андрей затравленно оглядывался по сторонам, как будто только сейчас, секунду назад, очутился в незнакомом помещении. – Я не слышу, я чувствую, как кто-то приближается, кто-то чужой, какая-то тварь.

– Шуткуешь, Андрейка? – улыбнулся шире Тарас Борисович. – Артист эстрады в тебе умирает. Максим Галкин! Не замечал раньше за тобой та...

– Тише! – Пачкая спину о штукатурку, опрокидывая термос, Андрей резко вскочил. – А теперь я и чувствую и слышу.

Теперь услышал и Панасюк: шаги внизу, у порога заброшенного дома, там, где участковый разбрасывал мелочь.

– Андрейка, – шепотом позвал Панасюк. – Чего ты распсиховался-то? Мало ли...

Закончить фразу Панасюк не сумел. Язык вдруг ни с того ни с сего отказался ворочаться во рту, в глазах все смешалось, в голове закружилось, и Тарас Борисович, стремительно бледнея, рухнул ничком на пол, к ногам Андрея Лосева.

Чернила закончились, будто нарочно, едва Лосев поставил последнюю точку, дописав до конца рапорт. Андрей хмыкнул, матюкнулся беззвучно, одними губами, и аккуратно спрятал золотое перо под колпачок. Дорогая ручка – «Паркер».

Андрей положил «вечное перо» на пухлую пачку писчей бумаги. Собрал исписанные листочки, подровнял.

И чего дальше? Встать, подойти к двери и постучать?

Лосев посмотрел на дверь. Заперта или нет?

Андрей переместился с краешка табуретки на середину жесткого сиденья. Табуретку привинтили к полу далековато от стола. Балансируя на табуретном ребре, писать было неудобно.

Эх, покурить бы, унять нервный озноб.

Андрей в который раз огляделся.

Глазу зацепиться особенно не за что. Стены белые, потолок белый, линолеум на полу без рисунка, окон нету, матовый плафон торчит шариком над монолитом стола, дверь точно напротив табуретки, замочная скважина целится в седока.

Дверь открылась. Шагов за дверью Андрей не слышал, она распахнулась внезапно, Лосев вздрогнул.

В комнату вошел незнакомый Лосеву полковник госбезопасности. Андрей вскочил, с трудом поместившись между табуреткой и столом, вытянулся в струнку.

– Садитесь, Лосев. Вольно. – Полковник подошел к столу, взял умеренно волосатой рукой с «командирскими» часами на запястье стопочку исписанных листиков и, забыв на время про Лосева, приступил к чтению его писанины.

Читал полковник, прогуливаясь по периметру комнаты. Мотал круги, срезая углы, и на каждом витке бросал один, а то и два прочитанных листочка обратно на стол.

Андрей сидел пеньком, ждал.

– Как прикажете понимать... вот вы пишете: «ощутил тревогу», а ниже... ниже написано: «испугался». Это синонимы?

– Никак нет. Там написано: «ощутил беспричинную тревогу». Выражение «ощутил тревогу» я не писал. А ниже написано: «испугался за жизнь старшего товарища».

– Ершистый вы, как я погляжу, молодой человек. Теперь понятно, отчего у вас возникали трения с бывшим начальством.

– Почему «бывшим»?

– Встать!!! – заорал полковник и сам остановился напротив Лосева, навис над разделяющим его и Андрея столом. – Смирно!

Полковничий рык оглушил Лосева, рефлексы катапультировали Андрея с табуретки, ноги больно ударились о край столешницы, позвоночник с хрустом выпрямился.

– Вопросы здесь задаю я! Вам понятно, Лосев?!

– Так точно!

– Вольно. Садитесь, – и полковник, абсолютно прежний, будто и не багровел только что, надрываясь в крике, продолжил тусоваться у стеночки. – А теперь я хочу услышать ваше мнение об убитом.

Андрей помедлил с ответом, правда, самую малость.

На Лосева, случалось, орали старшие по званию, однако не столь яростно, как этот полковник. Отбив зад о табуретку, выполнив приказ «садитесь», Андрей сосчитал в уме до десяти, успокоился малость и только потом ответил:

– Я считаю, что парень был болен. Его надо было посадить в психушку и лечить.

– Почему вы его застрелили? Объясните внятно, без всяких «испугался» и «беспричинно». Сумеете?

Вопросик не в бровь, а в глаз. Причем не кулаком, а шилом.

– Мне тоже, наверное, не помешает провериться у психиатра, – мужественно признался Лосев, опуская глаза, проклиная запылавшие уши, незаметно сжимая кулаки до боли в суставах. – Затрудняюсь объяснить, чего на меня нашло. Затмение какое-то, животный какой-то страх.

– Ни один сумасшедший не скажет: я сошел с ума, – назидательно изрек полковник, сопроводив назидание смутным намеком на улыбку. Но жидкая тень наметившейся было улыбки мгновенно растаяла в суровых морщинах. – Вы почувствовали нечто, ваш напарник упал, вы взяли личное оружие на изготовку, и, как только дверь скрипнула, открываясь, вы произвели выстрел. Так?

– Так точно.

– А что было дальше?

– Вы же читали рапорт.

– Опять дерзите, Лосев?

– Никак нет. Дальше я кинулся к Тарасу Борисовичу, он начал приходить в себя помаленьку, и я побежал за дверь. Парнишка лежал за дверью с пулевым отверстием во лбу. Панасюк окончательно вернулся в нормальное состояние, отобрал у меня «макаров» и осмотрел труп. Убитый держал в руке нож. В кармане убитого Тарас Борисович обнаружил... фалангу человеческого пальца... Меня вырвало. Тарас Борисыч послал меня на поиски телефона. Потом приехали наши из угрозыска и труповозка. Из управления меня увезли ваши гэбисты. Рапорт я дописывал у вас. Все.

– Вы опустили эпизод с медиками. И в рапорте, между прочим, ни слова о том, что по приезде в управление вас пользовали местные врачи-психологи. А мы вам велели, между прочим, заканчивая рапорт, описать все эпизоды, вплоть до того момента, когда вы оказались здесь, в этой комнате.

– Виноват, – Лосев опустил голову. В этой комнате, на жестком табурете, он сидел уже часа три. Странно, что мышцы совсем не устали и желудок не требовал пищи, и в мочевом пузыре терпимо, и пить совершенно не хочется. Только курить охота до жути.

– Около двух минут тому назад вы, Лосев, заявили, цитирую: «Мне тоже, наверное, не помешает провериться у психиатра». Вы кокетка, Лосев. Психологи вас добросовестно протестировали на компьютере, я смотрел распечатки. Зафиксировали стресс, серьезные отклонения в психике отсутствуют. Вы вменяемы, Лосев.

– Меня проверяли психологи, – Лосев опустил голову ниже, – а не психиатры. Выбрал цветной квадратик, кликнул мышкой. Выбрал загогулину – кликнул. Навел курсор на лишнюю геометрическую фигуру в орнаменте. Как-то все несерьезно... Меня контузило, когда в армии служил. Обошлось без последствий, и совсем недавно я прошел плановый медосмотр, но... но, чем черт не шутит.

– Что? Так охота в дурку, да?

– Я человека убил, – Лосев поднял голову. Попытался взглянуть прямо в глаза тусующемуся полковнику. Не получилось. – Я выстрелил без всяких на то объективных оснований. Ножа я не видел, я стрелял в открывающуюся дверь.

– Человека? – Опять тень улыбки чуть наметилась и стремительно исчезла с лица полковника. – Пусть так. Пускай вы безосновательно выстрелили в дверь, за которой оказался человек. Пусть. Зачем же тогда, как вы считаете, вас под конвоем доставили на Литейный? В святая святых КГБ, в «Большой дом»? С какой такой радости, как вы думаете, с вами беседую я, полковник госбезопасности Павел Стрельников?.. Молчите?.. Ну-ну... В рапорте вы складно и доходчиво описываете, как почувствовали приближение твари, правильно?.. Отвечайте, Лосев!